Но вот этим домом инквизиция сильно интересовалась. Правда, его владелец был слишком знатен и богат, чтобы бросить какие-то обвинения прямо в его адрес. Слухи и толки произносились лишь тихим шепотом.
Немного потрудившись здесь, Корделия поняла, что не все они были вымыслом. Чтобы шить здесь, ей отвели целый огромный зал, преображенный множеством зеркал, отражения в которых почему-то ее пугали. Изумительно красивая златокудрая белошвейка множилась в десятках амальгам. Отражения в каждом зеркале, казалось, жили сами собой. Создавалось ощущение, что стройный силуэт швеи танцует вокруг платья, а не трудится над ним. Раз Корделия даже вскрикнула, когда ненароком глянула в одно из зеркал, ей почудилось, что манекен над ней ожил. На ее крик никто не прибежал, хотя в доме хватало слуг и лакеев. Это случилось днем, но Корделии все равно стало так страшно, что она накинула кусок полотна на болванку, заменявшую манекену голову. Зловещий кусок дерева, обшитый тканью, не был, конечно, похож на настоящее женское лицо, но было в нем нечто настолько пугающее, что Корделии больше не хотелось на него смотреть. Ее пальцы дрожали.
Поэтому багровые лучи заката лучше любых часов сообщили ей, что пора кончать с работой. Девушка завязала последний узелок, обрезала тонкую нить и кинула ножницы в короб для швейных принадлежностей. Пора уходить! Иначе будет поздно. Хоть слуги, работавшие внизу на кухне, уже успели привыкнуть к ней и были настроены довольно благожелательно, но вряд ли хоть кто-то из них решится опознать наутро ее труп. В каналах под этими окнами слишком уж часто находили женские трупы. У Корделии замирало сердце при взгляде на мутную воду, с тех пор как гондольер зацепил веслом полусгнившее девичье тело. Прямо у дверей этого палаццо. Серая, изъеденная крабами плоть вызвала у нее тошноту.
Что за плотоядные рыбы обитают в каналах? Раз их так тянет на человечину, значит, и упасть в воду опасно? Могут ли эти голодные существа налететь на живого человека, свалившегося в канал, или они осмеливаются подплывать лишь к трупам на дне? Ужасно! И все-таки мысль о том, что в один прекрасный день из канала могут достать изъеденное до костей тело Анджелы, вызывала у нее такой блаженный восторг, что становилось страшно. Корделия вдруг поняла, что ненавидит женщину, для которой шьет этот наряд, и желает ей всего самого плохого. Откуда в ее хорошенькой белокурой головке такие мысли? Она ведь никогда и никому не желала ничего плохого. За это ее и называли ангелом милосердия. Она могла поделиться последним ломтем хлеба с нищими, раздать всю еду бездомным кошкам, пожертвовать все заработанные с трудом деньги на нужды обездоленных, помочь любому пострадавшему в ущерб своему времени и силам. Она бы никогда не прошла мимо того, кто молит ее о сострадании, даже если бы это был притаившийся в тени убийца с ножом. Корделия часто истово молилась, она верила, что стоит принести свою жизнь в жертву ради спасения чьей-то пусть даже уже безнадежной души.
А теперь она сама мечтала погубить кого-то. Не кого-то. А одну конкретную женщину. Анджелу! Эту мерзавку, богатством и нарядами которой все так восхищались. Однако, если бы у нее не было высокого положения в обществе и денег, кто бы заметил ее красоту? Если бы она родилась бедной швеей, как Корделия, кому вообще она была бы нужна? Все комплименты в адрес Анджелы звучали фальшиво! Как вообще можно сравнивать с ангелом женщину со смолянисто-черными волосами, оливковым цветом кожи и темными глазами, так хитро сверкавшими, что, казалось, она всех и каждого хочет обмануть. К такой красоте скорее бы пошел лисий хвост, чем ангельские крылья.
Вот Донатьен – тот действительно выглядел, как ангел. И как он мог выбрать себе в супруги такую расчетливую, высокомерную особу. Анджела – как яблоко, подточенное изнутри червем. Прогнивший плод со смертельной болезнью, который стоит утопить в этом канале. Но тогда и сам канал может быть заражен чумой. Анджела – как чума, которую стоит искоренить.
Корделия вжала пальцы в ладони так, что от ногтей остался кровавый след. А ведь ей нельзя повреждать руки, иначе как она будет работать! Ее умелым пальчикам были страшны даже легкие кошачьи царапины.
Баркарола, зазвучавшая внизу, немного смягчила растревоженные мысли. Наверное, гондола приплыла за ней. Корделия подошла к окну с мелким золоченым переплетом. Из него открывался красивый вид на воды и побеги цветов, украшавшие соседний карниз. Стройный молодой гондольер внизу ей понравился. Вот только откуда взялась бледная рука, обвившая его весло? Корделия почувствовала, что сейчас упадет в обморок. Неужели в канале опять обнаружился труп? Но нет, если присмотреться, то тонкая рука шевелилась, манила куда-то, все выше обхватывала весло, будто готовясь его тащить. Кожа на ней отсвечивала синеватым, как у утопленницы.
– Любуешься закатом?
Корделия тут же обернулась на знакомый голос. Неужели это правда был он? Да, она не ошиблась. Красивый глубокий тембр доносился из дверной ниши. Донатьен стоял там, чуть облокотившись о стену. Небрежная поза только прибавляла ему величия. Корделия невольно отметила, что его камзол великолепно скроен и украшен мельчайшими сапфирами. Он и сам был великолепен. Все ее внимание привлекала не изысканная одежда, а голова ангела над ней. Русые пряди, рассыпавшиеся веером по кружевному жабо. Смеющиеся лазурные глаза. Идеальной формы губы.
С запозданием она вспомнила, что перед ней стоит не просто юноша, а сам владелец дома, в котором она работает, и неплохо бы сделать реверанс. Она не любила приседать в реверансах, у нее это неловко выходило. Будто прочитав ее мысли, Донатьен отрицательно покачал головой. Не надо, означал этот жест, ты не создана, чтобы кланяться.
– Я тоже люблю смотреть на кровавый свет заходящего солнца, – проговорил он, и в его речи послышалось нечто хищное, такое, что скрывается, к примеру, в шипении коршуна. – Когда дневное светило садится, то красное зарево окутывает мир. Краткая вспышка, а затем наступает темнота. Так рана кровоточит перед смертью.
– Рана? – Корделия вспомнила о том, как укололась над платьем, а он ее застал за разглядыванием капель крови.
Донатьен быстро перехватил ее руку и снова поднес к губам.
– Уже не болит?
Он спросил это таким серьезным тоном, что Корделия невольно рассмеялась. Она попыталась вырвать руку, но он не отпустил, и ее смех стал звонче. Негоже белошвейке так фривольно вести себя с хозяином, но она не могла сдержаться. Он сам провоцировал ее на необдуманные поступки. Его руки касались ее так, будто он хотел с ней танцевать, но получалась лишь какая-то легкая игра с многозначными намеками.
– Давай играть в прятки! – предложил Донатьен.
Корделия даже не изумилась. А ведь он вел себя прямо как мальчишка, которому не терпится что-то получить. Он крепко ухватил ее за руку и притянул поближе к себе.
– Если я найду тебя первым, ты подаришь мне поцелуй. Идет?
Любопытно! Она ощутила, как его пальцы осторожно скользнули по ее корсажу, губы почти коснулись локона над шеей.
– А если выиграю я? – дерзко осведомилась она.
– Если ты найдешь меня первой?
– Да, – охотно откликнулась Корделия, хотя и не понимала толком, как это может быть. Разве так играют в прятки? Какие-то необычные условия. Ищет ведь лишь кто-то один, а не оба сразу. Но в его дворце все не подчинялось никаким обычным условиям. Вот и сейчас с первыми сумерками все слуги куда-то пропали, а свечи были кем-то зажжены. Но кем? Корделия испугалась, что свечи упадут на наряд, который она шьет, и он загорится, но Донатьен уже оттащил ее дальше к парадной лестнице, прочь из зала со свадебным платьем.
– Если выиграешь, я исполню любое твое желание, – пообещал он.
– Любое? – игриво и недоверчиво переспросила она, готовая рассмеяться. Не так же она наивна, чтобы в это поверить.
– Абсолютно любое, – подчеркнул он так твердо, что она невольно замолчала. Знатные господа падки давать обещания простым женщинам, но забывают о том, что их нужно выполнять. Однако Донатьен… что-то в его тоне было похоже на торжественную клятву, твердую и нерушимую.
– Все, что угодно. – Он снова притянул Корделию к себе и коснулся губами ее щеки. – Поверь мне, я могу все, – горячо зашептал он ей в самое ухо. – Все в моей власти.
Такие слова прозвучали почти кощунственно. Разве все не во власти бога? Или дьявола? У него было божественное лицо, но что-то в его манерах напоминало именно Люцифера.
«Не забудь о своем обещании», – Корделия не посмела произнести это вслух. Она лишь кивнула, слегка оттолкнула его и побежала прятаться – ее пышные юбки шуршали. Хозяин дома настоял, чтобы швея одевалась изысканно, как благородная дама. Он объяснял это тем, что скромно одетая девушка не должна входить в верхние покои. Теперь Корделия понимала, что шуршание шелка ее выдает. Пустота вокруг поражала. Многочисленные бра выхватывали из мрака ее испуганное выражение в зеркалах. Корделия готова была поклясться, что наравне со своим собственным силуэтом видит, как движутся в зеркалах изумительные тени. А ведь рядом никого нет.
Кто-то шел за ней, и она побежала дальше. Впереди лежал музыкальный салон и маленькая кофейная. Корделия не была знакома с расположением комнат в доме. Что, если дальше тупик? Она поспешно свернула в какой-то узкий коридор. Прислушалась, не раздаются ли рядом шаги.
Кто-то будто пел неподалеку, или это просто в кухне затачивали ножи и звуки лезвий, звенящих друг о друга, долетали сюда.
Корделии на ум пришли слова какой-то молитвы, оберегающей от несчастья, и неосознанно она прошептала их вслух. Одними лишь губами, но свечи в бра перед ней тут же потухли, будто кто-то их загасил. Черный дым пролетел у нее над головой, распространяя неприятный запах гари. Зеркало, темневшее на стене меж изысканных ламбрекенов, без света от бра начало казаться пустой черной дырой.
Корделия спряталась в неглубокой нише и смотрела, как Донатьен прошел мимо. Он действительно ее не заметил. Причиной тому погасшее бра. Или это слова молитвы, которые она нехотя прошептала, сбили его с пути? Корделия никогда не молилась попусту, потому что знала, что ее слова обладают удивительной силой. Любых молитвенных фраз, слетевших с ее губ, было достаточно для того, чтобы помочь кому-то хорошему или обезвредить кого-то плохого, чтобы благословить или погубить. Ее неосторожные слова могли привести как к благу, так и к трагедии, поэтому чаще всего она предпочитала молчать. Она никогда не молилась зря, если нет особой нужды или желания помогать другим.