ть по-новому. Гожее, веселее, краше! Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто еще не успел нацепить на шею кресты. Продолжил громче. - Нам, отныне, ровнять правду и кривду, а надо будет и реки вспять повернем! Но это будет позже! А пока что, всем надлежит знать истины нового покона. Внимайте! Князь обернулся к дверям, приглашающе повел рукой. Из мрака детинца, в окружении подручных, выступил Сарвет. На плечах - мешковатая черная хламида, плохо скрывавшая крепкую поджарую фигуру. Узкий, пояс затянут дорогим ремнем в золотой оковке. На груди - широкая цепь с крупным крестом. Ноги в странных, для послов, крепких сапогах воина. Лицо, с коротко стриженной черной бородкой, хранит выражение успокоения и мира, однако холодные глаза напрочь ломают все напускное благообразие. Сотворив в воздухе чудаковатые знаки, Сарвет смиренно сложил руки внизу живота и заговорил. После каждых пяти-шести фраз, подручные, как по команде, повторяли знаки, прикладывая персты то ко лбу, то к животу, то к плечам. Вторил жестам и Чернях, затесавшийся среди прочих. Он заранее почуял, куда дует ветер и уже полгода щеголял, наскоро заказанным у ромеев, крестом. С крыльца полились непонятные речи о сыне бога, самого могучего из всех и единственного. Про то, как в далеких краях, толпа простолюдинов распяла этого сына на кресте, а он потом воскрес. Дружинники тайком переглядывались, пожимали плечами, зевали. Эрзя, услыхав про божьего сына, едва заметно двинул усом и вполголоса, дабы слышали только рядом, обронил: - Видать и правда силен бог, коли его сына при нем тиранили, а он и ухом не повел. По бокам захмыкали, но Эрзя цыкнул и скроил физиономию внимательного ученика. Сарвет меж тем перешел к святым заповедям. Громко, нараспев произносил каждую, объяснял великий смысл, и после объяснения еще раз повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда отзвучала последняя, вновь тихо пробормотал: - От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо. И как же наши прадеды испокон веков жили без ентих мудростей? И че-то я промеж сих заповедей про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други? Мокша из заднего ряда кашлянул и, как мог понизив голос, пробубнил. - Им без предательства никак не можно. Продают че хошь и кому хошь, токмо цену подходящую дай. Не-е, продавать и предавать у них в почете. Вон Чернях, всех продал, теперь в прибылях - при самом Сарвете пресмыкается, и гожо ему... - Аминь! - донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины. К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно сели на тех, что отличались особо богатой сбруей, двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в седла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и, едва те поровнялись с воротами, еще раз грянула приветствие. Когда хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил: - Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто че понял! Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, стали кучковаться ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую. Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда-то в сторону, вполголоса заговорил: - Тут скоро мал-маля кой-че будет. Надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад. Понял ли? - прищурился воевода. - Как не понять, хотя... - Хотеть потом будем. Сейчас, птичье вымя, велено исполнять. - Сделаем! - хмуро ответил Извек. Подождав, когда воевода отойдет, поднес руку ко рту. На условный свист, три десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг угрюмого друга, выслушали задание и двинулись со двора. Последними к воротам зашагали Извек, Эрзя и Мокша. - Сам-то небось опять дальше всех поедешь. - поинтересовался Эрзя почти утвердительно. - А может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе? Ты ж только вернулся! Сотник хлопнул по его твердому плечу, отрицательно мотнул головой. - Не стоит. Сам сдюжу. Только воротитесь поскорей. Надо бы посудачить спокойно, без спешки. - Заметано! Солнце еще не успело подпереть верхушку небес, а из семи киевских ворот уже выметнулись группки всадников и потекли по дорогам, постепенно рассыпаясь по развилкам и отворотам. После полудня Извек снова остался наедине с Вороном. Не глядя, проехал мимо невеликой деревушки, прилепившейся к берегу Лебеди. На душе снова было пакостно. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невеселые предчувствия. Извек вдруг ощутил себя ребенком в темном чужом лесу. Как когда-то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей теплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком... Из под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за ее трепещущим полетом, пока откуда-то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев и, в воздухе закружилось облачко легких перышек. Обремененный добычей, хищник натужно выровнял полет и закрылатил к своему гнезду. - Не к добру, - прошептал Извек. - Не иначе, лиху какому-то быть... Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасенные для путников дрова. Кострище чернело былыми угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрел к ручейку, цепляя с ветвей крупные листья. Сотник, запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком, но куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешел под навес, улегся на кучу прошлогодних листьев, задремал... Бледный свет луны выявил тонкий, ползущий по траве ковер тумана. Все, чего он касался, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке и пелена дремы окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, попарно двинулись ближе, и из-под ветвей выступили мавки. Оглянувшись на того, кто остался в зарослях, обе лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую челку, потрепали теплые уши. Похихикивая, заплели на черной гриве по косичке, глянули на спящего Извека. Перешептываясь шагнули к дружиннику, однако, на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца. - Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно... вон, вишь, во сне мечется, да зубами скрипит. Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую длань на лоб. Прислушавшись к чему-то, печально покачал косматой головой. - Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелегкие дорожки ногам твоим застланы. Приплетен ты ими к земле накрепко, а через беды земли-матери и тебе несладко. - убрав руку, вздохнул. - Да укрепят тебя светлые боги. Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что-то шепнул обоим. Сверкнул оком на их удивленные мордашки и добавил уже громче: - Ему надо! На нем, нынче, многие узелки завязаны. Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана начали вздыматься зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растаяло в воздухе. - Ну, седьмицу-другую, и такой обережный круг не помешает, - вздохнул леший. - А там... Он замолчал и, махнув посерьезневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, бросили любопытный взгляд на дружинника и, сморщив досадливые рожицы, юркнули за хозяином леса... Верхушки деревьев порозовели от утренних лучей Ярилы. По лесу, на все лады, звенел щебет многоголосых птиц. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удрученного Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Хозяин же, укоризненно ворча, ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички. - Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вона, глянь какую красоту навели, а могли небось и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня ты комолый. Вот оставлю косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица... Виноватый вид понурого Ворона отвечал красноречивее слов... - Ладно, иди сюда, расплету! - сжалился Извек. Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто-то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стерся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись, когда тот с удовольствием прожует, пустил Ворона галопом. Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, обходя пригорок со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, скрывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети темнела фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него донесся короткий свист. В частоколе обозначились бойницы в толщину бревна. Лиц за бойницами было не разобрать, но Извек знал, что его внимательно разглядывают через наконечники трехгранных пробойников. Хотя, наверное, уже нет: на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь. Он не ошибся: воротина поползла в сторону и в проеме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара. Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши: - Ты вовремя сюда явилась, птица. Овес еще остался, да и воду еще не всю выхлебали. - А я что, не в счет? - возмутился Сотник. Рагнар хохотнул. - И тебе, сокол, кое-что перепадет! Давеча, Павка-Тур кабанчика добыл, небось, уже прожарился. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол. Заперев бойницы, стали подтягиваться лучники. Здоровались, хлопали по плечам, вели в избу. Там уже гремели лавки, брякали глиняные плошки. Вошедшему высвободили место у окна, лицом к двери, дабы каждого видел и слышал. Павка-Тур, прозванный за немалый рост Осадной Башней, дви