Болезнь и лечение выматывали его. Теперь он не ездил на работу каждый день. Флоранс, поднимая детей, говорила им: «Тише, не шумите, папа устал». Она отвозила их в школу, потом заходила к матери кого-нибудь из их одноклассников на чашку кофе, ехала на уроки танцев или йоги, за покупками. Оставаясь дома один, он проводил дни в своей влажной постели, с головой укрывшись пуховым одеялом. Он всегда сильно потел, а теперь простыни приходилось менять ежедневно. Лежа в липкой испарине, он то дремал, то читал, не понимая ни строчки, в каком-то отупении. Совсем как в Клерво-ле-Лак, в тот год, когда его постигла неудача с лицеем Парк: та же тоскливая апатия и сотрясающий временами озноб.
Несмотря на то что они расстались вроде бы друзьями, он ни разу не говорил с Коринной после их злополучной поездки в Рим. Когда Флоранс не было дома, он кружил вокруг телефона, набирал номер и, если она подходила, вешал трубку, боясь показаться навязчивым. Он очень удивился, когда набрался наконец смелости заговорить, потому что она явно была рада его слышать. У нее был не лучший период в жизни: проблемы с работой, романы-однодневки. Ее положение одинокой женщины с детьми и озабоченность поисками спутника жизни отпугивали мужчин. Она натерпелась от них такого беспардонного хамства, что не могла задним числом не оценить доктора Романа – унылого, неуклюжего, но обращавшегося с ней как с королевой. Коринна пустилась в подробный рассказ о своих невзгодах и обидах. Он слушал ее, утешал. В сущности, говорил он, если копнуть поглубже, они с ней очень похожи. Она ему как сестренка. Он приехал в Париж в декабре, и все началось сызнова: встречи, ужины, подарки, а после Нового года – пять дней влюбленной парой в Санкт-Петербурге.
Эта поездка, которая дала так много пищи фантазиям в начале следствия, была организована «Медицинской газетой», на которую он подписывался. При желании он мог найти десятки других возможностей съездить на несколько дней в Россию, но ему и в голову не пришло иных вариантов, кроме группы врачей, многие из которых были знакомы друг с другом, тогда как он никого не знал. Коринну это удивляло так же, как и его явное нежелание общаться со спутниками: в разговоры он не вступал и вообще держался особняком. Она-то была бы не прочь завести новых друзей. Если он находил компанию неподходящей или – как предположила она – боялся сплетен, которые могли дойти до его жены, зачем было ехать с ними? Нет, решительно, он ее раздражал. На третий день она сказала ему то же, что и в Риме: они совершили ошибку, лучше было остаться друзьями, старшим братом и сестренкой. Он снова плакал и в самолете на обратном пути сказал ей, что все равно у него рак. Он скоро умрет.
Что можно ответить на такое? Коринне было очень не по себе. Он умолял, если у нее осталась хоть капля нежности к нему, время от времени звонить, но не по домашнему номеру – на автоответчик. Пусть у них будет тайный код: 222 – «Я думаю о тебе, но ничего срочного», 221 – «Позвони мне» и 111 – «Я люблю тебя». (У него уже был подобный код с Флоранс, которая диктовала на автоответчик цифры от 1 до 9 в зависимости от срочности звонка.) Торопясь от него отделаться, Коринна записала цифры и обещала звонить. Он привез меховые шапки своим детям и матрешку крестнице.
Упустив и второй шанс, он вновь погряз в рутине и унынии. Чтобы не удивлялись, почему он сидит дома, Флоранс рассказала о его болезни большинству друзей, но попросила об этом не распространяться, так что каждый считал себя единственным посвященным. Ненавязчивое участие и натужная веселость окружали его повсюду. Однажды Реми, навещавший в Париже дочек, рассказал при нем кое-что о бывшей жене. Она все еще не устроила свою жизнь и колебалась между двумя возможными кандидатами: один – милейший человек, кажется, кардиолог, дока в своем деле, но скучноватый; другой – парижский дантист, куда как забавнее, но этого голыми руками не возьмешь. Реми, не зная лично первого, был на его стороне, считая, что Коринне нужны уравновешенность и опора в жизни, но, увы, любовь зла, она предпочла второго. На лицо Жан-Клода при этих словах жалко было смотреть, вспоминает Люк.
Коринна, как и обещала, звонила и, чтобы показать, какие они близкие друзья, посвящала его в свои бурные отношения с тем самым дантистом, которого голыми руками не возьмешь. Он измучил ее, но она ничего не могла с собой поделать, просто потеряла голову. Жан-Клод хмуро поддакивал, кашлял, объяснял, что лимфаденома ослабляет иммунную систему.
Однажды она попросила у него совета. Кабинет, которым они с Реми владели на паях в Женеве, был продан. Коринна получила свою долю, составившую девятьсот тысяч франков, и подумывала вложить их в новый кабинет, может быть, объединившись с кем-нибудь. Она предпочитала не торопиться и, чтобы деньги не лежали зря на ее текущем счету, хотела выгодно инвестировать их. Компании, которые она знала, навар давали небольшой. Может быть, «старший брат» предложит что-нибудь получше? Разумеется, он предложил. Банк «УОБ», набережная Берг, Женева, 18 % годовых. Он прилетел в Париж, пошел с ней в ее банк, где она сняла со счета все свои сбережения и вылетел обратно, как в кино, с чемоданчиком, набитым банкнотами. Без расписки, без каких-либо документов. Он помнит, что сказал тогда: «Если со мной что-нибудь случится, ты потеряешь свои деньги». На что она ответила нежно (такова его версия): «Если с тобой что-нибудь случится, о деньгах я пожалею в последнюю очередь».
Впервые он дурачил не стариков из числа своих родных, которым нужно было только приумножить кубышку для наследников, а молодую дееспособную женщину, нуждавшуюся в своих деньгах и намеревавшуюся вскоре их вернуть. На этом пункте она особо настаивала: ручается ли он, что деньги можно будет забрать, как только они ей понадобятся. Он ответил утвердительно. Между тем положение у него было пиковое. От свалившегося на него богатства – денег матери Флоранс – уже ничего не осталось. За два последних года его расходы резко возросли. В Превессене ему приходилось жить сообразно потребностям людей своего круга: он платил восемь тысяч франков в месяц за дом, купил джип за двести тысяч франков, затем пересел на «БМВ» за двести пятьдесят тысяч. В Париже деньги утекали рекой на дорогие отели, роскошные рестораны и подарки Коринне. Чтобы продолжать в том же духе, ему была необходима эта сумма, которую он, вернувшись домой, сразу же положил частями на три своих счета в отделениях Парижского национального банка в Ферне-Вольтере, Лон-ле-Сонье и Женеве. Директор фернейского филиала, не решаясь поинтересоваться источниками его доходов, давно удивлялся нерегулярности поступлений. Он несколько раз звонил своему клиенту, предлагая сделать вклады, распорядиться деньгами разумнее. Тот отвечал уклончиво, тянул. Больше всего он боялся извещения о закрытии счетов – и на сей раз этого удалось избежать. Но он знал, что получил лишь отсрочку и, начав тратить деньги Коринны, сделал катастрофу неминуемой.
Под этим дамокловым мечом прошел последний год. До сих пор тяготевшая над его жизнью угроза не была такой определенной. Кого бы он ни встретил, кто бы с ним ни заговорил, когда бы ни зазвонил дома телефон, страх скручивал ему нутро: все кончено, час пробил, его разоблачили. Опасность поджидала повсюду. Любой пустяк мог дать толчок катастрофе, которую будет уже не остановить. Но нынешний вариант сценария был реальнее всех прежних, и сколько он ни твердил себе дежурное утешение для безнадежно больных – мол, можно болеть раком и умереть от гриппа или осиного укуса – теперь только этот вариант не давал ему покоя. Чем дольше отсрочка, тем вернее последует удар, и деваться будет некуда. Потребуй Коринна свои деньги, скажем, спустя неделю, он еще мог бы вернуть их, поискать другую возможность (но какую?!) жить без постоянного дохода, как если бы доход у него был. Но шли недели, месяцы, и сумма, якобы положенная в швейцарский банк, таяла. В каком-то помрачении он даже не пробовал растянуть ее, наоборот, проматывал с лихорадочной поспешностью. Когда Коринна потребует сумму целиком – что он будет делать? Несколькими годами раньше он попытался бы возместить ее, обратившись к своим прежним «вкладчикам» – родителям, дяде Клоду, родным жены. Но он знал – еще бы ему не знать! – состояние финансов каждого из них. Он забрал все и истратил. Ему не на кого было больше рассчитывать.
Так что же делать? Соврать Коринне, что на него напали и украли чемоданчик с деньгами? Признаться ей? Открыть хотя бы часть правды: что у него нет денег, что он попал в безвыходное положение и увлек за собой ее? Или всю правду: семнадцать лет лжи? Или, в конце концов, снять со счетов все, что осталось, купить билет на самолет и улететь на край света? Исчезнуть, сгинуть? Скандал разразится через считаные часы, но ему уже не придется видеть смятение близких и смотреть им в глаза. Может быть, удастся разыграть самоубийство, заставить поверить в свою смерть? Трупа не найдут, но если оставить машину с предсмертной запиской у какой-нибудь пропасти в горах… Официально числясь мертвым, он будет в полной безопасности. Проблема в том, что он останется в живых и понятия не имеет, как будет один, даже с деньгами, жить дальше. Сбросить личину доктора Романа значит вообще лишиться лица; остаться даже не голым, а без кожи.
Он всегда знал, что логичный исход его истории – самоубийство. Часто думал об этом, но ему никогда не хватало мужества. А потом своего рода уверенность, что однажды он это сделает, заменяла поступок. Вся его жизнь прошла в ожидании дня, когда нельзя будет тянуть дальше. Сотню раз этот день должен был наступить, и сотню раз чудо или случайность спасали его. Не сомневаясь в исходе, он с любопытством ждал, до каких пор судьба будет его отсрочивать.
Он, умолявший Коринну звонить и десятки раз прослушивавший свой автоответчик только для того, чтобы услышать ее голос, когда она изредка оставляла ему сообщение, теперь предпочитал держать его отключенным. Не подавал признаков жизни. Коринна, опасаясь попасть на Флоранс, звонить ему в Превессен не решалась. Лучшая подруга твердила ей, что она сошла с ума, отдав все свои деньги без гарантий, без доверенности, без ничего раковому больному в терминальной стадии. Если он умрет, кто сообщит ей об этом? Откуда ей знать, может, он уже умер и похоронен? Счет в швейцарском банке открыт на его имя, как тогда требовать свое у вдовы? Коринна тревожилась все сильнее, оставляя на его автоответчике сообщение за сообщением. Ответа не было. Уже наступило лето. Коринна вспомнила, что каждый год в июле Флоранс заменяет на время отпуска аптекаршу в одной деревушке в горах, и семья в это время живет у родителей Жан-Клода. Их номер разыскали по справочнику, и таким образом до него удалось добраться. Да, он не звонил, потому что долго лежал в больнице. Ему делали лучевую терапию, и он очень слаб. Коринна посочувствовала, потом перешла к делу: она хочет забрать хотя бы часть своих денег. Это не так просто, возразил он, есть сроки… «Нет, ты же сказал мне, что я смогу забрать сколько захочу и когда захочу», – настаивала она. В принципе, да, но есть нюансы. Если она хочет получить проценты, деньги должны лежать на счету до сентября. Впрочем, счет на данный момент заблокирован, да и он сам, можно сказать, заблокирован: болен, прикован к постели, лететь в Женеву не в состоянии. Все, что он может сделать в ближайшее время, если ей срочно нужны деньги, – продать машину. Коринна занервничала: она просила его забрать ее деньги из банка, а не продавать машину, ей не надо так