Надеясь, что Коринна прочтет и поймет, он вложил письмо между этими страницами и оставил книгу и духи в ее приемной. Он не помнит, что еще делал в Париже. Учитывая поездки на такси туда и обратно, вряд ли он еще что-нибудь успел, поскольку в Женеву вылетел в 16:30, чтобы вернуться в Ферне-Вольтере до закрытия гаража. После продажи «БМВ» он взял напрокат «Рено‐21», потом мини-вэн «Рено Эспейс», который, по его собственным словам, «изучил до последнего винтика». Теперь ему хотелось снова пересесть на седан. Поколебавшись, он остановил свой выбор на зеленой «БМВ» с большим количеством опций и на ней вернулся домой.
Во вторник он не поехал на работу. Они с Флоранс отправились в Ферне-Вольтере за покупками. Она уговаривала его купить новый костюм, ему же приглянулась теплая куртка за три тысячи двести франков. По мнению продавщицы, выглядели они образцовой четой: время есть, деньги есть, и ладят отлично. Они забрали из школы детей вместе с Софи Ладмираль, которая должна была сегодня ночевать у них. Флоранс отвезла всех троих домой, высадив Жан-Клода у аптеки Коттена. Все утро он провел за изучением книги «Самоубийство: инструкция по применению» и справочника лекарств Видаля, отверг препараты, вызывающие мгновенную смерть – цианиды, кураризирующие вещества, – и остановился на барбитуратах, которые в сочетании с противорвотным средством рекомендовались для желающих с комфортом уснуть и не проснуться. Они нужны ему, объяснил он Коттену, для опытов над клеточными культурами. Коттен мог бы удивиться, что ученый покупает в аптеке препараты, которые должны предоставляться ему в лаборатории, но не сделал этого. Будучи коллегами, они вместе просмотрели диамикрокарты и выбрали два барбитурата, к которым для пущей надежности Коттен предложил добавить раствор его собственного изготовления на основе фенобарбитала. Все будет готово в пятницу, устроит? Его устроило.
Вечером он, держа на коленях крестницу, читал детям сказку. В среду с утра не было уроков, а накануне их с трудом удалось угомонить, поэтому встали они поздно и играли в пижамах до самого обеда. Он уехал в Лион. В 14:08 снял в банкомате на площади Белькур тысячу франков, в 14:45 еще столько же. В промежутке, по его словам, дал банкноту в пятьсот франков бездомному бродяге. Потом зашел в оружейный магазин и купил электрошокер, два баллончика со слезоточивым газом, коробку патронов и глушитель для длинноствольного карабина 22-го калибра.
– Значит, – подчеркнула судья, – вы помышляли не только о самоубийстве. Вы жили с женой и детьми и знали, что скоро убьете их.
– Эта мысль приходила мне в голову… Но ее сразу заслонили другие невыполнимые планы, другие неосуществимые идеи. То есть ее как будто и не было… Я так думал… Говорил себе, что делаю совсем другое, вовсе не для этого. И в то же время… в то же время покупал пули, которые потом прострелили сердца моих детей…
Рыдания.
Он попросил упаковать все в два подарочных пакета, сам себя убеждая, что средства самозащиты купил для Коринны, которая боится возвращаться одна домой поздно вечером, а глушитель и патроны – для отца, хотя тот, почти ослепший, уже много лет не прикасался к своему карабину.
Пока он делал эти покупки, Флоранс пригласила на чашку чая двух подруг, дети которых учились вместе с ее детьми. Она не откровенничала с ними, только, они уже не помнят по какому поводу, вдруг сказала, показывая на стоявшую на камине фотографию мальчика лет шести-семи: «Смотрите, правда, он лапочка? Смотрите, какие глаза. С такими глазами не может быть ничего дурного в душе». В некотором замешательстве женщины подошли поближе и признали, что Жан-Клод в детстве действительно был просто лапочка. Флоранс заговорила о другом.
По четвергам он уходил всегда рано, чтобы перед лекциями в Дижонском университете заехать в Клерво-ле-Лак к родителям. Их врач, которого он встретил возле дома, помог ему выгрузить купленный для них ящик минеральной воды. Он успел полистать в своей прежней комнате старые конспекты по токсикологии и еще раз успокоил мать насчет банковских дел. Прокурор считал, что истинной целью этого визита было взять отцовский карабин, для которого он приобрел накануне патроны и глушитель, но он говорит, что нет: карабин он увез в Превессен еще прошлым летом, чтобы стрелять по мишеням в саду (никто из свидетелей его за этим занятием не видел). На обратном пути он позвонил Коринне и напомнил ей об ужине у Кушнера в субботу: она должна непременно быть. Потом он зашел к Ладмиралям отдать тапочки, которые Софи забыла у них вчера. Он говорит, что надеялся увидеться с Люком и признаться ему во всем, что уповал на эту встречу как на свой последний шанс. К сожалению, застал только Сесиль, совершенно измотанную: одна их подруга рожала, и пришлось взять к себе ее детей. Он знал, что в пять часов пополудни не было никаких шансов застать Люка дома, зато наверняка – в кабинете, но туда он не зашел. Вечером он, как и каждый вечер, позвонил родителям, чтобы пожелать им доброй ночи.
В пятницу он отвез детей в школу, купил газеты и круассаны, вместе с соседом, отметившим, что тот был в прекрасном настроении, дождался открытия аптеки. Получив свои барбитураты и купив жевательную резинку, якобы укрепляющую зубы, он встретился с женой в Ферне-Вольтере у флористки. Они послали родившей подруге азалию с открыткой, в которой оба подписались. Потом она побежала на курсы росписи по фарфору, а он зашел в супермаркет и купил две канистры и еще одну вещь, стоившую, согласно пробитому чеку, сорок франков. (Обвинение настаивало на том, что это могла быть скалка. Он же припоминает, что покупал металлический стержень, чтобы заменить сломанную перекладину стремянки, но ни этот стержень, ни сломанную стремянку найти не удалось.) Канистры он наполнил бензином на заправочной станции «Континент». Вернувшись домой к обеду, застал гостью, молодую улыбчивую блондинку, это была учительница Каролины. Шел оживленный разговор о школьной пьесе, которую она хотела поставить со своими учениками, и о том, как бы достать побольше широких бинтов, чтобы они изображали мумии. Он, как всегда готовый услужить, сказал, что может привезти сколько угодно бинтов из женевской больницы, обещал не забыть. На завтра дети были приглашены на день рождения к подружке Нине, дочке африканского дипломата, и предстояло еще купить подарок. После уроков вся семья отправилась в Швейцарию выбирать конструктор «Лего» в торговом центре. Они поужинали в кафе и вернулись довольно рано. Антуан и Каролина, уже переодевшись в пижамы, нарисовали картинки – тоже в подарок. Уложив их, Флоранс долго говорила по телефону с матерью: та была обижена, что ее не пригласили на свадьбу к одной родственнице. Она горько жаловалась на вдовью долю, на старость, сетовала, что дети ее совсем забыли. Ее настроение передалось Флоранс, и та, повесив трубку, расплакалась. Он подсел к ней на диван. Это последнее, что он помнит: сел рядом, обнял ее, стал утешать.
– Я не помню, – говорит он, – ее последних слов.
При вскрытии в крови Флоранс было обнаружено 0,20 граммов алкоголя, что означает, что если она спала всю ночь, то уснула почти пьяной. А между тем Флоранс никогда не пила – разве что немного вина за обедом по большим праздникам. Можно предположить ссору, начавшуюся со слов: «Я знаю, что ты мне лжешь». Муж уходит от ответа, жена настаивает. Зачем он сказал, будто голосовал против смещения директора? Почему его нет в справочнике ВОЗ? Разговор идет на повышенных тонах, она выпивает, чтобы успокоиться, рюмку, другую, третью. И под действием алкоголя, к которому она не привыкла, засыпает. Он не спит, всю ночь ломает голову, как ему выйти из положения, и под утро наносит ей удар по голове.
Когда его ознакомили с этим сценарием, он ответил: «Если мы ссорились, зачем бы я стал это скрывать? Я бы все равно чувствовал себя виновным, но это было бы хоть какое-то объяснение… Было бы, наверное, не так дико… Я не могу с уверенностью сказать, что ссоры не было, но я ее не помню. Я помню сцены убийства, страшные, чудовищные, но эту – нет. Я не в состоянии сказать, что происходило между тем моментом, когда я стал утешать Флоранс, и тем, когда я очнулся с окровавленной скалкой в руках».
Обвинение доказывало, что скалку он купил накануне в супермаркете, он утверждал, что она валялась в спальне, где ею пользовались дети: раскатывали пластилин. Воспользовавшись скалкой на свой лад, он вымыл ее в ванной – тщательно, следов крови, которые можно было бы увидеть невооруженным глазом, не осталось, – и убрал на место.
Зазвонил телефон. Он снял трубку в ванной. Приятельница, психолог из Превессена, спрашивала, собирается ли Флоранс вместе с ней вести субботний урок катехизиса сегодня вечером. Он ответил, что нет, так как они собираются в горы, к его родителям, и останутся там ночевать. Он извинился, что говорит шепотом: дети спят, и Флоранс тоже. Предложил разбудить ее, если это важно, но приятельница сказала, что не стоит и она проведет урок одна.
Звонок разбудил детей, и они прибежали в ванную. Их всегда было легче поднять в те дни, когда не было уроков в школе. Им он тоже сказал, что мама еще спит, и все трое спустились в гостиную. Он включил видеомагнитофон, поставил кассету «Три поросенка», приготовил каждому по чашке кукурузных хлопьев с молоком. Дети уселись на диван, завтракали и смотрели мультфильм, а он сидел между ними.
– Я знал, после того как убил Флоранс, что Антуана и Каролину убью тоже и что сейчас, перед телевизором, наши последние минуты вместе. Я целовал их. Наверное, говорил какие-то нежности, что-нибудь вроде «Я вас люблю». Со мной такое бывало часто, а они часто в ответ рисовали мне картинки. Даже Антуан, который еще писать толком не умел, мог написать «Я тебя люблю».
Долгая, очень долгая пауза. Судья дрогнувшим голосом предложила сделать пятиминутный перерыв, но он покачал головой, сглотнул – это было слышно всем – и продолжил:
– Мы просидели так примерно полчаса… Каролина заметила, что мне холодно, и хотела сходить в спальню за моим халатом. А я сказал, что это они горячие, уж не заболели ли, и нужно померить температуру. Каролина поднялась со мной наверх, я уложил ее на кроватку… И пошел за карабином…