ж и нужда в той помощи пропадет с градом вместе.
– Но ведь ты… – Велимир оставил в покое затылок и принялся теребить бороду. – Но ведь ты-то у нас по-прежнему есть…
Мечник нехорошо осклабился:
– Покуда есть. Только ведь с человеком знаешь как иной раз выходит: вот он живехонек, плывет себе, к примеру, по реке на лодочке, а потом пустяковина какая-нибудь случится – хоть та же мокшанская стрела свистнет из береговых кустов – и нет человека. В общем, так… – он прогнал с лица ухмылку и остро глянул Лисовину в глаза. – Ежели бы мы плыли, как всегда плаваем, то у мордовского городища нам показаться к будущему полудню. Они, небось, тоже нашу повадку знают (не хуже, чем ты гусиную-лебединую); понимают, что тронемся мы в путь с раннего утречка, чтоб светлое время не терять, а потому, если ждут для нехорошего, то ждут каждый день о полуденной поре. И уж коль скоро нам их засаду все одно не миновать (ежели она есть, конечно), то по крайней мере хочу я свалиться им на голову внезапно и в самый для них неудобный миг – еще до рассвета, когда самый сон. Не знаю я, ждут ли они нас; и где ждут – тоже не знаю, может и не возле града своего; а только делаю ту малую малость, которую могу. Посему будем мы до полуночи отдыхать, а в полночь снимемся и поплывем дальше. И хоть ты глазами на меня сверкай, хоть спорь, хоть ругайся, а будет, как я сказал. Чем большую хитрость умыслил ворог, тем больше пользы повести себя не так, как он ожидает. Согласен?
– Ну, быть по-твоему, – Велимир пожал плечами. – А те двое, которых ты на обрыв в кусты отослал – зачем это?
– Будут следить за тем берегом. Мало ли что… Вечером двое других пойдут им на замену… – нарочито спокойно произнес Мечник, и вдруг не сдержался, выкрикнул с сердцем:
– И прошу тебя, очень я тебя прошу: пока не вернемся (да помогут нам в этом Род, Ящер речной, Навьи и духи-охранители) избавь ты меня от этих стариковских поучений! "Так люди делают; этак люди не делают"… Хватит уже того, что послушался вас с Яромиром, не взял с собою охоронных собак. Как бы они сейчас были кстати, как кстати!
– Да ты подумай, сколько бы с ними в пути было мороки! Ведь отродясь не брали…
– Не больше мороки, чем с иными людьми! – оборвал Кудеслав возмущенную Велимирову скороговорку. – Кудлая себе забери – ты его взял, ты и мыкайся. А мне в гребцы Борсука отдай, Кощея или хоть Злобу.
– Ну хорошо… – Велимир снова пожал плечами, и вдруг вытаращил на приемного сына покруглевшие испуганные глаза:
– Стой-стой! Говоришь, отправимся в полночь? Так это что ж, мимо гиблой старицы плыть в самых потемках?!
Мечник нехорошо усмехнулся:
– Что, русалья боишься? Или старушечьих побрехенек, что с прошлого лета по общине гуляют? "Люди вовсе без никакой головы"… – зло передразнил он кого-то. – Безголовых бояться нечего, ты лучше тех бойся, которые с головами!
Он отвернулся от Лисовина и, хрустя подошвами по обгорелым пенькам камышовых стеблей, отправился туда, где гомонили да перекликались обустраивающие ночлег родовичи и откуда уже тянуло легким дымком, сдобренным запахом вареного мяса.
Все-таки люди видели и слышали столько же, сколько и Мечник (даже о беседе Яромира, Белоконя да Кудеслава с приезжими чуть ли не следующим же утром знал весь град). Да, людям было известно многое, а потому до вечера Мечнику удалось обеспокоить кое-кого из спутников. Обеспокоить, но не встревожить. Они не понимали меры грозящей опасности, как несколько дней назад неспособны были уразуметь, до чего опасны Волк и его челновые (да их же всего-навсего восемь, что они могут-то супротив целой общины?!).
Что ж, хоть обеспокоились – и на том благодарность.
Именно из таких вот обеспокоившихся Мечник выбрал двоих на смену дозорным, оставленным на обрывистом берегу. Смененные клялись всеми богами, каких только могли припомнить, что берег безлюден и безопасен. У Кудеслава не было причин сомневаться в словах этих тертых, привычных к лесному скрадыванию мужиков. На нечастые условные посвисты они отзывались исправно – значит, не спали. Но…
Но.
Если опасность есть, если исходит она от мокши-мордвы, то вороги обладают не меньшей привычкой к лесу. А уж если нападет Волк со своими… Нет, в такое Кудеславу не верилось. Слишком велика была бы для сына "старейшины над старейшинами" опасность выдать себя и своих чрезмерной умелостью. Выдать, и тем испортить все. При челнах-то более четырех десятков мужиков, кто-нибудь непременно сумеет уйти от погибели, вернуться к своим, рассказать…
Близилась полночь – самим же Мечником назначенный срок отплытия; и следовало бы хоть немного поспать, потому что вторая половина ночи и будущий день стребуют много сил, а чтобы отдавать, нужно иметь. Но Кудеслав не мог заставить себя прилечь ни на миг. Обрядившись по-боевому (островерхий шлем да чешуйчатый панцирь; щит же так и остался лежать в челне: прямой-то угрозы покуда нет, а если, к примеру, лезть сквозь кусты, то от щита – будь он хоть на руке, хоть за спиною – помехи не оберешься)… Так вот, обрядившись по-боевому, Кудеслав бесплотной тенью скользил по мыску, вглядываясь в реку, в голый пологий берег… Все-таки можно подкрасться по этому склону; трудно, но можно. Сам Мечник, пожалуй, сумел бы; Велимир, наверное, тоже – значит, могут и вороги…
Ему очень хотелось раздвоиться, или лучше растроиться, чтобы единовременно уследить и за рекой, и за обоими берегами. Но подобное наверняка оказалось бы не под силу даже столь могучему ведуну, как Белоконь.
Что ж, Кудеслав и так делал больше, чем любой другой из родовичей, отправленных Яромиром на торг. Вот только долго ли он сможет один заменять собою многих, если не всех? Сколько еще удастся выдержать бессонных ночей? Две? Три? А что потом? Зря, зря согласился со стариками, не взял для охраны псов. Может, выменять по дороге – хоть в той же мокшанской общине, хоть в ближней из однокоренных? Нет, у мордвы брать сторожей нельзя: в решающий миг псы могут подчиниться не новым, а старым хозяевам. А до Вяткова корня нужно еще доплыть…
Волчье Солнышко перекатилось через небесную маковку и сделалось тускловатым, медяным. Ночь ломилась на половины.
Тихая ночь.
Вернее, была бы тихой, кабы не плеск воды да комариный звон; а главное – кабы не разноголосый беспечный храп десятков мужичьих глоток.
В этакую ночь даже легкий хруст горелого камыша под Мечниковыми ногами, поди, далеко разносился над сонной рекой. А уж храп, небось, слыхать сразу и в своем, и в мокшанском градах. Вот тебе и обеспокоились мужики… Ведь многие, очень многие из них способны ночами и днями таиться в засидке у звериной тропы – не обнаруживая себя ни звуком, ни шевелением, подремывая неслышно и чутко, а то и вовсе обходясь без сна… Если бы они умели быть не только охотниками, но и дичью! Если бы он, Кудеслав Мечник, сумел поделиться с ними своей тревогой! Если бы…
Как это говаривал Кнуд? "Утруждай разум лишь тем, что можешь исполнить сам, прочим же пускай забавляются Норны".
Кудеслав еще раз прошелся вдоль болотистой заводи, разделяющей пологий берег и мыс; постоял на острие когтя; вернулся к основанию мыса… Затем (полусогнувшись, касаясь правой ладонью рукояти меча) он пробрался меж кустами и бесшумными скользящими прыжками взбежал по береговому склону до самой опушки.
Мечник не пытался использовать на бегу чахлые деревца и другие скупо разбросанные по берегу укрытия. Что толку в попытках прятаться, когда не знаешь, откуда за тобою следят (коли следят вообще)?
При тогдашнем ведовском свете лучше всяких укрытий Кудеслава прятала плавность его неспешного бега. Звезды и Волчье Солнышко коварны, их сияние уподобляет человеческий глаз глазам лягушек да змей в неспособности замечать бездвижное либо движущееся с неторопливым однообразием. Даже если кто-нибудь из сородичей не спал и разглядывал пологий берег; даже если бы этот неспящий знал, где нужно высматривать Мечника – все равно не высмотрел бы.
Не найдя ничего подозрительного, Кудеслав воротился к стану родовичей – храпящему, расточающему далеко вокруг крепкую мешанину из запахов челнового смолья, пропотелой одежи, костровой гари и боги лишь ведают, чего еще. Запах усталости, безразличия и покоя. Запах беспечности. Или запах близкой беды?
Впрочем, здесь оказались не одни лишь спящие.
У основания мыса-когтя Мечник едва не наткнулся на бесшумно крадущегося вдоль кустов человека. Разглядеть выскользнувшего навстречу Кудеслава человек этот не мог (кустарниковая заросль, днем казавшаяся не шибко густой, теперь виделась со стороны сплошной глыбой мрака), зато он сумел расслышать шелест ветвей, мимо воли задеваемых Мечником – а расслышав, шатнулся назад, вскидывая над головой тусклый блеск топора.
Все-таки духи пращуров витали где-то вблизи, не оставляя заботами свою кровь и свое проросшее семя. Топор безвредно мелькнул мимо плеча отклонившегося Мечника; и тут же тихо свистнул изморозный скандийский клинок, норовя прямо на вымахе из постылой тесноты ножен самым кончиком своим чиркнуть по занавешенному бородой горлу неведомого человека – чиркнуть легонько, всего на полмизинца зацепив живую плоть, которая сразу стала бы мертвой…
И если бы неведомому человеку достало выдержки; если бы, промахнувшись, он не ругнулся вполголоса (в пол Велимирова голоса), быть бы вовсе худому.
Неимоверным усилием, от которого болезненно хрустнуло в правом локте и меж лопаток, Кудеслав сумел сдержать разохотившееся до крови оружие. Лисовин же вновь вскинул топор, но Мечник отпрыгнул назад и спокойно сказал:
– А ты хорош в драке-то. Только отчего же молчком? Ты уж в следующий раз ори прямо в лицо – глядишь, и ворог от неожиданности оплошает, и свои повскакивают. Тебе-то скрадываться вроде как ни к чему…
Велимир выронил топор и, качнувшись, ухватился за ветку куста. А потом перевел дух и заговорил. Пространно и со всевозможными подробностями он объяснил Кудеславу, по какой причине тот появился на свет, как рос, в кого вырос, и отчего да когда одному железноголовому урману суждено распроститься с жизнью.