Размышляя об этом, Кудеслав гладил, ерошил и снова приглаживал Векшины волосы, а Векша все так же крепко прижималась к нему…
Тем временем Яромир подобрал погасшую при паденьи лучину, сходил к костру и запалил ее вновь. Потом, вернувшись, долго рассматривал щели меж избяными бревнами да ворчал, что нужно все заново конопатить. А потом не выдержал:
– Ну, так я, пожалуй, схожу гляну, не спит ли наша охорона. Милуйтесь уж; только слышь, Кудеслав, ты ее хоть в сарай, где кони. А то вовсе замерзнет…
Лишь после этого Векша с немалым трудом заставила себя отстраниться от Мечника.
– Иди пока, – негромко сказал Кудеслав. – В избу иди, слышишь? Я скоро.
Проскрипели под торопливыми босыми ногами ступени крыльца, пискнула дверь, лязгнула медным кольцом львиноголовая дверная ручка… Как-то очень уж поспешно выполнила ильменка Кудеславову просьбу. Не обиделась ли? Да нет, вряд ли – должна же она понять…
Яромир тронул Мечника за локоть:
– Пошли, что ли?
Пошли так пошли.
Они миновали сараюшку, в которой помещались кони, выделенные племенем для нужд старейшины, и Мечник вдруг понял, куда ведет его Яромир.
Той ночью, когда в град воротились обойденные гибелью на мысе-когте, Яромир велел выкопать близ дальней стены вот этой сараюшки глубокую – по грудь долговязому мужику – яму. Выкопать, опустить туда принесенный возвратившимися невесть чей труп и завалить его свежим еловым лапником.
Яромир надеялся, что кто-нибудь из родовичей сумеет опознать упокойника. Возможно, общинный глава и сам надеялся опознать его – несколько раз старейшина повторял, что в человеке этом мерещится ему нечто смутно знакомое.
Оттого-то и нужно было постараться сохранить труп как можно дольше.
Сунув лучину Мечнику, Яромир принялся вытаскивать из ямы успевший подсохнуть лапник. Кудеслав следил за возней общинного головы, кусал губы и гадал, что за новость могла приключиться с убиенным. Ожил и выбрался из ямы? Что еще могло случиться такого, о чем нельзя рассказать попросту, без показывания?
Нет, труп был на месте, и ничего этакого с ним вроде не произошло. Правда, Мечнику показалось, что тело слишком хорошо сохранилось. Как-никак шесть дней миновало… Впрочем, лежало оно в не успевшей прогреться земле; да еще следовало принять во вниманье благотворное действие еловой живицы и меда (комки промедвяненного мочала были заткнуты в раны упокойника).
И в том, что мертвое лицо вроде бы оказалось острей да костлявей, чем помнилось Мечнику, тоже нет ничего странного. Странно было бы, вздумай упокойник за время лежания в яме раздобреть. Да Кудеслав и не настолько хорошо запомнил его черты, чтоб сравнивать прежнее впечатление с нынешним.
Вот только ноги… Копая яму, родовичи поленились, и вышла она коротковатой – мертвый полоняник упирался в стенки макушкой и чуть согнутыми ногами. А теперь… Усох, что ли?
Между тем Яромир вновь забрал лучину из Мечниковой руки и, склонившись над ямой, высветил лицо мертвого. И спросил:
– Ты случаем не знавал ли Шестака, Чернобаева сына?
Кудеслав медленно покачал головой.
– Ну так вот, можешь поглядеть на него, – старейшина вздохнул и выпрямился. – Он это.
– И кто же его признал? – морщась от неприятного запаха, Мечник рассматривал обнаженное, чуть тронутое гниением тело.
– Многие. Я сюда почитай всех приводил, кому случалось с Чернобаевыми видеться. Все признали.
Мечник уселся на корточки над самым краем ямины; снизу вверх глянул в Яромирово лицо;
– А первым, прежде других-то – кто?
– Кудлай, – неохотно выговорил старейшина, отворачиваясь. – За то я его и простил. Помнишь, он давеча про услугу вякал? Вот об этом узнавании, стало быть.
– Так… – Кудеслав снова глянул на упокойника и вдруг соскочил вниз, к нему.
Вцепившись в гадко холодное, неухватистое плечо (боги, ну почему мертвых шевелить куда тяжелей, чем даже живых, которые упираются?!), Мечник перевернул бездвижное тело на бок.
Перевернул и сказал, морщась от окрепшего смрада:
– Слышь, Яромир, лезь сюда со своей лучиной да погляди-ка. Ох же и интересное тут!
Под правой лопаткой мертвого Чернобаева сына обнаружилась еще одна рана, которой не было и быть не могло у полоняника, схваченного на мысе-когте и застреленного своими же во время бегства Кудеславовых родовичей к лесу заречного берега.
– Это от стрелы, – трудно дыша, сказал Кудеслав. – Тяжкая стрела с железным притупленным наконечником – потому и насквозь не прошла, хоть били, похоже, сблизи. Да, не насквозь… – он поперхнулся, закашлялся (все-таки дух в яме стоял отвратный). – Не насквозь, но почти… С той… Да что же это за дрянь такая в горле уселась! Першит и першит… С той, говорю, стороны (спереди, значит) у него пятно вроде кровоподтека. Сразу, поди, не видать было, а как полежал – выступило, обозначило себя. Так что точно тебе говорю: били его шагов с десяти и нарочно чтобы не насквозь.
Забравшись в яму, старейшина растерянно взглядывал то на дыру в мертвой спине, то нa Мечника.
– А может… – начал было Яромир, но тут же подавился недоговоренным и запустил пальцы свободной от лучины руки в свою бороду – задумался.
– Что "может"? – раздраженно спросил Кудеслав. – Мы с Лисовином, дурни безглазые, не приметили, что за нами вплотную лучник гнался? Говорю же: и с такой близи некому было в него стрелять, и стрела не такая, как те, которыми Велимира да всамделишного полоняника… Больше скажу – этого Шестака Чернобаева нарочно так уходили, чтоб обеспамятовал сразу, а помер чуть погодя. И в те места, в которые настоящего ранило, этого били беспамятного, но еще живого. Зачем? А затем, что раны по мертвому через пару дней делаются вовсе другими, чем те, которые по живому.
Мечник вздохнул и полез из ямы.
– Здорово Кудлайка тебя обвел. А, старейшина? Небось, покуда мы тут с мокшей хороводились (и ведь снова-таки по его же воле затеялись эти смертные хороводы!), он Шестака порешил, а там и подмена…
– Когда ж это он? – Яромир оставил в покое бороду и принялся скрести ногтями затылок.
Кудеслав дернул плечом:
– Мало что ль тут было возни с упокойниками? Этого вот, Чернобаева, притащили, будто кого из наших; а того, что здесь лежал – настоящего – небось, сволокли к убиенным мокшанам. Мужики, которым ты велел счесть мордовских мертвецов, поди и глазом не кинули, что давний затесался – наверняка лишь порадовались, что одним больше.
Лучина мигнула раз-другой и погасла. Почти невидимый в захлестнувшей покойницкую ямину черноте Яромир шумно заворочался – видать, тоже собрался вылазить.
– Для чего же ему могло понадобиться с этакими трудами наводить заподозренье на Чернобая? – осведомился он, сопя. – Ведь и так…
– Чего "и так"?! – Мечник до того забылся, что позволил себе перебить старейшину, словно тот ему ровня. Правда, Яромир тем вечером и сам вёл себя так, будто бы они с Кудеславом почти на равной ноге.
А Кудеслав продолжал:
– Что мы знаем наверняка-то? Чернобай, Зван и кто-то еще беседовали с Волком и прочими. О чем сговаривались – неведомо; сговорились ли – снова-таки неведомо. Ты вон тоже, небось, с Толстым да с Волком пересуды водил – много ли проку вышло Толстому да Волку от тех пересудов? То-то. Что мы еще знаем? Что челны отбили не мокшане-соседушки? Во-первых, это еще покуда надвое гадано. А во-вторых… Подумай: достало бы даже у всех здешних извергов вместе силенок на этакое дело? Ой ли! Может, Чернобай-то как раз и ни при чем, а кто причем – теперь на него же вину и валит…
Опершись о край ямы, старейшина одним прыжком вымахнул наружу.
– Пойдем-ка руки ополоснем – как-никак упокойника трогали, – сказал он.
– Пойдем… – согласился Кудеслав, но шагнул не от ямы, а к ней.
Несколько мгновений Яромир следил за слаборазличимой тенью, в которую оборотила Мечника обнаглевшая после гибели лучинного пламени ночная тьма. Судя по треску да шороху, Кудеслав ногами спихивал лапник обратно в ямину.
– Я чего из твоих слов не понял, – подал голос старейшина, – так это про малочисленность извергов. Не сами же они, небось – в купе со слобожанами. А может, и с Волковыми. Или, к примеру, могли же они набрать себе в захребетники разного шалого люду – хоть на прошлом торге, хоть… – он вдруг мучительно закашлялся, как давеча в яме закашлялся Мечник. – Впрямь пакость какая-то здесь летает – так и першит…
– А кстати, – Кудеслав осторожно обошел яму кругом. – Чернобай-то с прочими ведь на торг уплыли-таки. Значит, на их подворьях мужиков вовсе мало.
– Ладно, пошли, – Яромир наконец прочистил горло и обрел полный голос. – Пошли омоемся да станем из Кудлая душу трясти. Он-то, конечно, не голова – лишь руки…
Мечник тихонько зарычал:
– Знать бы только, чья голова правит этими руками! Только на единый миг до этой бы головы дотянуться! Лишь на единый бы миг!
– Вот Кудлай нам сейчас ее и выдаст, голову-то! – рявкнул Яромир, но взъярившийся до окончательной утери почтительности Кудеслав досадливо сплюнул:
– Как же, ждет он тебя с твоими расспросами! Поди, дожидаючись, все глаза проглядел! Сам же ты ему велел убраться куда подальше – думаешь, он ослушался?!
Мечник зашагал было прочь от ямы, и вдруг будто бы смаху ткнулся в глухую стену.
Но это, конечно же, была не стена.
Это был всего-навсего вопрос. Простой. Простейший. Вопрос, до которого следовало додуматься уже давно – хотя бы близ мокшанского града, когда Ковадло помянул Званово уменье предвидеть грядущее.
Для чего способный видеть грядущее староста кузнечной слободы Зван Огнелюб запрошлой Весёлой Ночью вернул к жизни Кудлая? Как он тогда говорил, Огнелюб-то? "Это я не только и не столько тебя ради, сколько…"
Так он сказал Мечнику.
А чего он Мечнику недосказал?
9
– Уж не взыщи, не сохранил я подарок твой. Ну, оберег. Я его Велимиру оставил. Хоть и названый, а все же отец… Ему по его летам очень уж несладко пришлось. Да еще рана, да еще заручником выпало оставаться… Не серчаешь?