Покинул я равнину и пошел…
Поднялся на вершину – нет пути!
Переставляю ноги, вновь шагнул, —
Душа стоит на месте, где была.
Очнуться от мечты я не могу.[100]
Моя степь! Удастся ли вернуться к тебе в это же время через год?
10 февраля 1992 года
Степи, песни и время
Однажды я попал на концерт уртын дуу[101]. Он проходил во Дворце культуры национальностей и был посвящен сохранению степей и предотвращению опустынивания. До начала концерта зрителям раздали программки. На обложках красовалось имя – Хажаб. Я был поражен. Подумать только, Хажаб! Сколько же ему лет!
Я никогда не видел Хажаба и не слышал песен в его исполнении. Его имя знакомо мне из стихотворения Е Шэнтао[102]. В 1968 году после вуза меня распределили во Внутреннюю Монголию, где я начал собирать материалы для статей. Среди прочего мне попался один сборник произведений, написанных известными авторами во время путешествий по этим местам. Там я прочитал стихотворение Е Шэнтао «Слушаю песни монгольского певца Хажаба». Первые строки настолько врезались мне в память, что я с легкостью могу повторить их и сейчас: «Хажаба голос густ, как свежий чай, / И крепок, как старинное вино. / А песен ритм сродни журчанию ручья, / Как ветер в соснах – он с природою одно». С тех пор прошло уже больше тридцати лет, и я ни разу не слыхал о Хажабе. И вот теперь я неожиданно попал на концерт с его участием.
Мероприятие посвящалось защите окружающей среды и восстановлению экологии и потому носило достаточно сдержанный характер. Хажаб выступал последним. Ведущий сообщил, что в этом году он отметил свой восьмидесятилетний юбилей. Певец был в перехваченном широким поясом монгольском национальном халате с узорами на красном фоне. Его лицо и грузная фигура выдавали почтенный возраст. Молодые певцы выстроились в линию, потом образовали полукруг. Хажаб чуть хрипловатым голосом запел классическую монгольскую протяжную песню «Старый гусь». Я закрыл глаза. На меня нахлынуло ощущение чего-то древнего и необъятного. Когда-то прекрасные монгольские степи и звучные песни были широко известны. Тридцать лет назад я работал в тех местах корреспондентом. Я разъезжал по степи на коне, лежал в высокой траве, считал белые облака на синем небе и слушал доносящиеся издалека песни, которые пели не для публики. Слова одной из них, популярной в то время по всей стране, я помню и сейчас: «Разбиваю плеткой утренний туман, и к траве склоняет голову баран». В то время никто и представить себе не мог, что через несколько десятков лет вся эта красота исчезнет. В последние годы в степи поднимаются пыльные бури, доходящие до самого Пекина. В прошлом году крупная пекинская газета опубликовала целую полосу фотографий прошлых лет и настоящего времени. Над ними крупным шрифтом стояла надпись: «Раньше за высокими травами было не разглядеть пасущихся овец и коров, а теперь в степи не скроется даже мышь». Я слушал песню, и к закрытым глазам невольно подступили слезы. Нет больше ни свежего чая, ни крепкого вина. Стих ветер в соснах, не бегут ручьи. Безвозвратно сгинуло все то, о чем писал Е Шэнтао под впечатлением от монгольских песен. Остались только пустота и тишина. В моем воображении возник старый гусь. Он рисовал круги между синим небом и желтой землей и силился что-то вспомнить, отыскать. Сидящий позади коллега, который до сих пор работал корреспондентом в степях, тихонько шепнул мне на ухо:
– Как за душу берет…
Дома после концерта я никак не мог уснуть. Отыскал блокнот тридцатилетней давности и перечитал замечательные строки Е Шэнтао:
Хажаба голос густ, как свежий чай,
И крепок, как старинное вино.
А песен ритм сродни журчанию ручья,
Как ветер в соснах – он с природою одно.
Каждая песня трогает душу,
И заставляет согласно кивать.
Все в этих песнях точно как нужно,
Ничего не прибавить, ничего не отнять.
Я очарован, я наслаждаюсь,
Хоть язык этот мне не знаком,
Хоть ни слова я не понимаю,
Но песня сама скажет мне обо всем.
Звуки песни рисуют степи необъятность,
Свежесть трав и нежность цветов,
Словно чую я их ароматную пряность,
Словно вижу неспешно бредущих коров.
Вот застолье поется веселое,
Гости счастливы, блюда вкусны,
Вот на спинах широких
По струнам, по нотам
Баторов несут скакуны.
Вот красавица грустно румяную щеку
Подпирает изящной рукой,
Хоть любимый ее далеко-далеко,
Она с ним своей юной душой.
Пусть высохнет море, пусть камни истлеют,
Пусть канет все в темную мглу,
Они дали клятву навеки быть вместе,
По жизни лететь крылом к крылу.
Эти песни всегда будут кстати,
Им не страшен времени бег,
Смысла им никогда не утратить,
В них поется о том, чем живет человек.
Хажаба голос густ, как свежий чай,
И крепок, как старинное вино.
А песен ритм сродни журчанию ручья,
Как ветер в соснах – он с природою одно.
В воздухе песня растаяла мягко,
Но будет долго в сердце звучать,
Струны умолкли,
А я продолжаю такт рукой отбивать.
Е Шэнтао не знал монгольского языка. Несмотря на это, он абсолютно точно понял, что в песнях поется о свежей траве и нежных цветах, о неспешно бредущих коровах и о волнующей сердце любви. Стихотворение было написано в сентябре 1961 года. Я переписал его в свой блокнот тридцать лет назад.
За эти годы на наших глазах в городах с немыслимой скоростью выросли бетонные джунгли. Со степи сорвали ее зеленый покров, и теперь она, ничем не укрытая, беззащитно стоит перед ледяными ветрами и палящим солнцем.
Если нет зелени, откуда взяться жизни? Если нет жизни, откуда появиться любви? Если нет любви, откуда родиться песням? Какое стихотворение написал бы Е Шэнтао, послушав песни Хажаба сегодня? Степь, которую я помню, о которой сложил свои строки поэт: прошу тебя, вернись.
«Жэньминь Жибао», 13 декабря 2001 года
Северо-запад
Хотите научиться патриотизму?
Ищете дорогу героев? Вам на северо-запад.
Я слышал, что если из куска картона вырезать карту Китая и воткнуть в определенную точку палочку, на которой карта будет держаться и не падать, то эта точка придется прямиком на город Ланьчжоу. Вы, наверное, и предположить не могли, что далекий Ланьчжоу – это географический центр Китая. С точки зрения географии политическая власть, уровень культуры и экономики, а также численность населения в Китае распределяются очень неравномерно. Некоторые здравомыслящие люди уже неоднократно заявляли о необходимости усиленного развития северо-западной части страны. Центральный Комитет принял решение к концу XX века сместить туда акцент развития. В свете этого я отправился на северо-запад, чтобы взять интервью у тех, кто занимается развитием этого региона. Заодно я хотел засвидетельствовать свое почтение другой половине моей родины.
Поезд отправился из Ланьчжоу на запад по знаменитому коридору Хэси[103]. Я сел в него вечером. Прошла одна ночь, потом один день, потом еще одна ночь. На рассвете третьего дня поезд наконец-то выбрался из бесконечного коридора. В тот момент я прочувствовал размах просторов моей родной страны и еще глубже ощутил ее величие. На полке под мерное покачивание вагона я размышлял. Когда мы отправились на запад, одновременно другая делегация от нашей редакции выехала на восток в зарубежную поездку. Мы еще не покинули территории одной провинции, а они уже пересекли границу.
Проснувшись, я прильнул к оконному стеклу и стал жадно разглядывать северо-западные земли. Еще не рассвело, и моему взгляду предстала сумрачная пустыня Гоби. На ней хаотично росли пучки верблюжьих колючек в половину человеческого роста. Они казались единственными живыми существами во всей пустыне. В небе на востоке медленно показался первый луч света, такой яркий, что пришлось зажмуриться. Очертания верблюжьих колючек сразу утратили четкость. Они стали похожи на солдат, которые выстроились на плацу в ожидании смотра. Главнокомандующий не замедлил явиться – над пустыней взошло солнце. Его появление было совершенно необычным. Сперва за горами забрезжил легкий свет. Затем выплеснулся сноп красного тумана. Он рос и поднимался все выше и выше, попадающиеся на его пути облака окрашивались красным. Величественное восхождение длилось примерно полчаса. Красный туман возвещал восход светила – так барабанная дробь звучит при появлении главнокомандующего на параде. Только после этой грандиозной увертюры солнце медленно явило самый кончик своей макушки. Следом я увидел половину его лица. Потом внезапно все оно целиком встало над поверхностью земли. Оно несло в себе воинственную мощь и рассыпало огненные искры. Первым, что солнце дало миру, был не свет, а оранжево-красный оттенок. В него окрасился каждый предмет на земле – голые камни и вытянувшиеся по струнке верблюжьи колючки. Все, что имело контуры, залила эта краска. Только сама земля не встала в ряды почетного караула солнца. Бескрайняя и безмолвная площадь приготовилась внимать наставлениям главнокомандующего. Тот не произнес ни слова, а лишь обвел все вокруг взглядом и степенно двинулся ввысь, чтобы еще лучше видеть своих подчиненных.