люйши[171], стремится ограниченными средствами повторить природу в изящной, лаконичной, иносказательной форме. Парки имеют границы, а мысль – бесконечна. В отличие от стихов, в парках искусство выражается не словами и фразами, а горами и камнями, цветами и деревьями, кирпичами и черепицами. Просто поразительно, какой прекрасный одухотворенный и изысканный мир создают эти безмолвные предметы. Прогуливаешься там и будто листаешь сборник танских или сунских стихов.
Если Ваншиюань и Чжочжэнъюань – это поэзия, то парк Лююань («Парк, в котором хочется остаться») – это живопись. Здесь есть множество беседок и галерей с резными окнами. Замысел мастеров заключался в том, чтобы посетители по большей части проходили через галереи и любовались видами из окон, словно прекрасными картинами. Как правило, из окна видна беленая стена. Между окном и стеной растут несколько стеблей бамбука или одинокая слива. Стена – белый лист, а растения – рисунок на нем. Ветки колышутся от ветра, тени пляшут на поверхности. Яркий красный и изумрудный зеленый – природа не жалеет красок. Никакому гению живописи не достичь такого мастерства. Это еще не все – многие окна украшает резьба. Она придает виду из окна таинственность, создает особую атмосферу неуловимой, ускользающей от взгляда красоты. Когда идешь через галерею, вид из окон открывается в разных ракурсах. Кажется, что по мере движения картины сменяют одна другую – так искусно здесь использованы возможности человеческого зрения.
Парк Лююань
Кроме картин, в парке есть удивительные фигурные камни инши[172]. О них стоит рассказать отдельно. Орлиный камень вздымается ввысь. Он сплошь состоит из неровностей, испещрен отверстиями разных размеров. Верхушка камня очень похожа на старого орла, парящего в небе: длинная шея изгибается, когти выпущены, взгляд сосредоточен. Похоже, он заметил на земле только что вылупившегося цыпленка и расправляет крылья, чтобы спуститься. Я долго разглядывал его, и чем дольше смотрел, тем больше находил сходство с настоящим орлом. Казалось, дух могучей птицы сейчас выйдет из камня и оживет! Я знаю, что это всего лишь камень, который случайно подняли со дна озера Тайху. Искусство сучжоуских парков выражается не в рисунках и не в умелом владении топором и стамеской – здесь, насколько это возможно, использовали красоту природы. По замыслу мастеров, в поисках сходства вы даете волю фантазии, находитесь в состоянии ожидания. Так натягивается тетива, когда стрела еще не выпущена. Так ощущается присутствие чего-то незримого, неуловимого для взгляда. В парке заметно влияние стиля сеи, который содержит больше скрытого смысла и вызывает больше интереса, чем гунби[173].
В парке Лююань есть еще два удивительных камня. Первый называется Гуаньюньфэн («Пик, увенчанный облаками»). Его высота – шесть с половиной метров, вес – пять тонн. Он упал в озеро Тайху во времена реализации «Программы цветного мрамора»[174] эпохи Сун. Создатель парка чиновник Лю Жунфэн в эпоху Цин поднял его со дна. Это самый большой камень в парке. Неподалеку стоит еще один – Сююньфэн («Пик облаков на вершинах гор»). Бок о бок с ним растет глициния. Ее ствол раздвоился и сквозь отверстия в камне добрался до верхушки; там он сплелся в клубок, который отбрасывает густую тень. Этим крепким лианам, украшенным темными листьями, не меньше ста лет. В сучжоуских парках даже время стало элементом паркового искусства, что уж говорить о пространстве. Наравне с хаотичной красотой, созданной руками человека, здесь присутствует красота, созданная временем и пришедшая из далекого прошлого. Любуясь картинами, мы обычно видим плоское изображение. Путешествуя по живописным местам, мы наблюдаем естественные формы, сотворенные природой. Здесь через рамки окон видно фигурные камни среди растений и водоемов. Это промежуточный этап, еще не перенесенное на холст слияние природы и искусства, иной ракурс и эстетическое наслаждение.
Парк Цанлантин («Беседка у синих волн») отличается от городских парков-усадеб. Здесь вокруг рукотворной горы течет широкая речка. В 1041–1048 годах сунский поэт и отставной чиновник Су Шуньцинь обосновался тут, чтобы в уединении провести остаток жизни. Он построил беседку и создал «Записки из Беседки у синих волн», в которых воспел свою любовь к свободе: «Вином угощаюсь, и громко пою, и к небу лицо поднимаю. / Вокруг ни души, а песням моим лишь рыбы и птицы внимают». Фронтальные опоры беседки украшают парные надписи: «Легкий ветерок и ясная луна не имеют цены, близкие реки и далекие горы чувствами полны». Из беседки открывается вид на бескрайнюю синь неба и воды, раскинувшуюся за зеленью деревьев. Нет ни шума, ни суеты, так тихо и так спокойно! Парки в городской черте предназначались для отдыха чиновников, делающих успешную карьеру. В отличие от них, этот – место, где образованный человек мог утолить свою печаль, если разочаровался в государственной службе. Местную атмосферу передают стихи «В весеннюю ночь пируем в саду, где персик и слива цветут» Ли Бо, «Пишу в горах сюцаю Пэй Ди» Ван Вэя и произведение Тао Юаньмина «Персиковый источник». Прогуливаясь по парку, испытываешь чувство умиротворения и праздности. Он не только являет посетителям дивную поэзию и живопись, но и беспристрастно листает страницы истории. Здесь невольно вспоминаются идеи и люди, сменявшие друг друга на сцене истории и культуры китайского народа.
В Сучжоу прогулка по паркам действительно напоминает чтение объемной книги. Сквозь призму архитектуры можно рассмотреть политический, экономический и культурный уклад общества прошлых лет. Это изучение удовлетворяет и искусствоведческий интерес. В зарубежных странах уже сформировалось отдельное направление науки – социология искусства. Исследование архитектуры сучжоуских парков вполне могло бы стать одним из ее ответвлений. Нам, наследникам своей культуры, надо не только изучать ее в библиотеках, исследовать ее памятники, смотреть исторические фильмы, мы также должны целенаправленно посещать такие города, как Сучжоу. Архитектура – это застывшая музыка. В этих великолепных парках витают ноты прошлых веков, задевают струны наших душ, заставляют мелодию истории отзываться в нас долгим эхом. Любуюсь городом Сучжоу, пропитанным древней культурой и искусством, и размышляю. Пожалуй, не нужно забывать о том, что мы и сами должны оставить потомкам такие же города, наполненные духом нашего времени.
Март 1985 года
Четыре кипариса в уезде Усянь
Почти две тысячи лет назад военный советник Дэн Юй посадил в уезде Усянь городского округа Сучжоу четыре кипариса. За многие годы деревья приобрели четыре разных облика. В эпоху Цин император Цяньлун увидел их во время своего путешествия. Они впечатлили его настолько, что он дал им имена: Цин («Чистый»), Ци («Удивительный»), Гу («Старый») и Гуай («Странный»).
Кипарис Цин растет на восточной стороне. Он должен быть уже совсем дряхлым, однако его ствол толщиной в несколько обхватов прямо возносится из земли, как мощная струя гейзера. Даже рисунок коры на нем состоит из ровных линий. С высокой кроны свисают гибкие ветви. Они демонстрируют жизненную силу и грациозность, не утраченные с годами. Вдруг мне показалось, что кипарис похож на красавицу-долгожительницу, которая не просто прекрасна, но и эрудирована, и много повидала на своем веку. Я стал вспоминать, на кого из древних она могла бы быть похожа. На ум пришла Ли Цинчжао. Крона кипариса приподнята с одной стороны, словно поэтесса занесла правую руку и в задумчивости потирает затылок. Гибкие ветви колышутся от ветра, как развевающиеся полы платья. «Трудный стих завершен наконец, / Опьянение за ночь прошло, / И теперь я могу отдохнуть»[175].
С западной стороны растет кипарис Ци. Огромное дерево полулежит на земле, как прикорнувший буйвол. Его ствол потемнел и высох. С двух сторон от него отделились пласты коры, из которого выросло множество молодых побегов. Новые ветки дали отростки. Зеленым облаком, зеленой волной они свисают до самой земли и нежно льнут к источнику своей жизни – темному сухому стволу. Дерево словно испытало перерождение, о котором говорится в буддизме, и начало новую жизнь. Темный ствол и зеленые побеги, старое и молодое, смерть и жизнь, сосуществование противоположностей. На первый взгляд это действительно кажется удивительным, но после некоторых размышлений постигаешь определенную логику.
Кипарис Гу стоит на северной стороне. Вся его кора закручена влево. Линии изгибов удивительно фактурные. Издалека дерево похоже на свежевыстиранную простынь, которую отжимают от воды. Вблизи кора напоминает извилистые горные хребты. Они бегут за горизонт, то поднимаясь, то опускаясь, и скрывают внутри себя неисчерпаемые силы… Ствол усеян выпирающими наростами, словно старческие руки – шишками. На кроне пробиваются тонкие росточки – их можно принять за седой пушок на макушке. На пригорке рядом с ним стройным станом тянется вверх внучка Гу – юный кипарис с гибкими ветвями, облепленными зелеными листочками. Я долго смотрел на старое дерево. Статью и твердостью духа оно похоже на Чжоу-гуна или на Вэй Чжэна[176].
Кипарис Гуай сложно воспринимать как одно дерево. На каком-то году жизни удар молнии разделил его ствол на две половины, и они отшатнулись друг от друга в разные стороны, будто рассорившись. Так два борца повалили друг друга, но ни один из них не признает свое поражение, готовясь снова сцепиться в схватке. За многие годы под воздействием дождей сердцевина дерева истлела в труху. Пышные ветки свисают с коры и стелются вдоль земли. Нигде не видно корней, уходящих в землю. Неудивительно, ведь они находятся в этих двух голых развалившихся пластах коры. Бо Цзюйи писал, что огонь не может выжечь траву, потому что она вырастает вновь, – и этот кипарис так же возродился после удара молнии