[177]. Своим упорством и своенравием он напоминает эксцентричного феодального чиновника Чжэн Баньцяо[178].
Четыре совершенно разных облика, уместившиеся на небольшой полянке, – это настоящий шедевр природы. Корни кипариса Цин, скорее всего, питает подземный источник. Отличное состояние старого дерева обеспечивают водная артерия и силы земли. Корни кипариса Гу, вероятно, пролегают между щелей камней и трещин в горной породе. Под землей им приходится вести тяжелую борьбу. Их ярость не иссякает и после того, как выходит на поверхность. Над кипарисами Ци и Гуай поработала молния. В разных местах и с разной мощью она приложила к ним свои электрические силы и сделала каждый по-своему удивительным. Где еще можно найти такие созданные самой природой и отшлифованные временем скульптуры, живые произведения искусства? Да что там искусство, посмотрите на них! С какой силой устремляют они корни в глубину, а стволы – в высоту, с каким упорством не сдаются они ударам молнии, с какой улыбкой встречают ветра и дожди и не теряют воли, пусть даже от них осталась одна шкура[179]. Даже несмотря на истлевающие стволы, они стремятся быть полезными для потомков. Чем это не скрытое проявление философии, идеологии и морали? Природа – великий учитель, а мы перед ней зачастую выступаем в роли учеников начальных классов. Наверное, всем мыслящим людям следовало бы увидеть эти деревья. Литератор непременно разглядел бы в них творческие образы. Разве Цин, Ци, Гу и Гуай нет в стихах эпохи Тан, «Рассказах Ляо Чжая о необычайном»[180], «Книге гор и морей»[181] и «Путешествии на Запад»? Политик узнает в образе Цин неподкупного судью Баогуна[182], в образе Ци – талантливого Цзя И[183], в образе Гуай – бескорыстных простаков Бо И и Шу Ци или отказавшихся от традиций восьмерых чудаков из Янчжоу. Даже обычный турист невольно остановится здесь и замрет в раздумьях. Бездушный юньнанский каменный лес вызывает у людей разные ассоциации, что уж говорить об этих старинных живых деревьях. От них к нам тянется линия истории, которая берет начало почти две тысячи лет назад!
6 декабря 1984 года
Собор Святого Михаила
Циндао был великолепен. С побережья открывался вид на город, дома, раскинувшиеся по склонам гор, на все многоцветие и разнообразие этих мест. Больше всего мое внимание привлек собор Святого Михаила. Его остроконечные шпили возвышались, словно журавли среди кур, а темно-красный цвет на фоне зелени деревьев напоминал букет свежесрезанных цветов. Мне было мало любоваться им издалека. Я воспользовался случаем и попросил знакомого провести для меня экскурсию внутри.
Собор Святого Михаила
Циндао располагается в горной местности. Автомобиль то поднимался по склону, то спускался; дорога периодически петляла. Наконец мы остановились в небольшом переулке. Выйдя из машины, я запрокинул голову. Передо мной возвышалась церковь, будто большая крутая гора с двумя вершинами, каждую из которых венчал крест. На фоне синего неба они разрывали вереницу безбрежных облаков. Я смотрел на них издалека. Беспечность в моей душе внезапно сменилась благоговением. Я не христианин, но меня не могла не восхитить сила художественного воздействия этого архитектурного сооружения. Словно флагштоки перед древними китайскими храмами или остроконечные башни на крышах буддийских храмов, такого рода отвлеченные декорации погружают человека в особую атмосферу и настроение. Мой сопровождающий предупредил, что сегодня не воскресенье, и обычно в этот день не проводят экскурсии, поэтому он отправил местного жителя спросить разрешения у священника. Потом он указал на кресты в небе и сказал:
– В период «культурной революции» хунвэйбины[184] снесли их. В то время я как раз был здесь. В небе они кажутся маленькими, а если их положить на землю, то вдруг вырастают до четырех с половиной метров, размером почти с комнату. После реставрации их пришлось устанавливать с помощью вертолета.
Длина храма составляет восемьдесят метров, высота – шестьдесят с лишним метров, площадь – 2470 квадратных метров. Он входит в число самых запоминающихся соборов на территории Азии.
Навстречу нам вышел священник. Это был худощавый старец в опрятной рубашке и жилетке, с редкими волосами и дружелюбным лицом. Он повел нас в храм через восточные боковые ворота и распахнул большую тяжелую дверь. Стену справа украшала каменная чаша, наполовину заполненная водой. Старец окунул в нее указательный палец и перекрестился. Мы приступили к прогулке по храму. Высота старинного парадного зала составляла около восемнадцати метров. Впереди стояла кафедра. Арку над ней украшала стенная роспись на религиозную тематику – здесь были изображения Богородицы, христиан и херувимов, которые отличались красотой и гармоничностью. На кафедре лежали разные предметы для проведения служб. Свет от лампы озарял храм. В буддийских и даосских храмах, наоборот, царит темнота. Архитектурный стиль и религиозная утварь во времена капитализма заметно улучшились в сравнении с феодальным периодом. Путешествуя по Внутренней Монголии, я видел ламаистские монастыри: их черные как смоль кожаные барабаны и динамики в человеческий рост неизменно навевают мысли о примитивном мистицизме. Я спросил, для чего нужна эта кафедра. Священник ответил:
– Для проведения мессы. Это наш религиозный ритуал. Один раз в день по утрам, в воскресенье три раза.
Повернув голову, я увидел ряды стульев, перед которыми лежали маленькие коврики для молитвы. Очевидно, за каждым прихожанином закреплялось свое место. На втором этаже священник сказал:
– Там наверху место для церковного хора. Когда-то у нас здесь стоял огромный орган. Во всем мире таких насчитывалось всего четыре. В 1956 году один советский учитель музыки специально приехал сюда взглянуть на него. Я провел для него экскурсию. Он так восхищался им и сыграл нам несколько раз. Хунвэйбины разрушили орган во время «культурной революции».
Он был заметно огорчен, завершая свой рассказ. Я спросил: – А сейчас какое музыкальное сопровождение используете? – Синтезатор «Ямаха».
Мы невольно рассмеялись. Проникновение современных технологий даже в этот старинный храм было неизбежным, неважно по какой причине.
Еще два места вызвали во мне любопытство. В левой стороне зала в горизонтальном положении стоял саркофаг. По незнанию я предположил, что там захоронен зодчий этого храма – за рубежом мне встречались такие примеры. Священник же рассказал, что здесь похоронили основателя и первого епископа этой церкви. Когда-то церковь представляла собой маленькую хибарку на берегу моря с крышей, покрытой толем. В результате немецкого вторжения она превратилась в дом с черепичной крышей. В 1932 году приступили к ее реконструкции и расширению, в 1934 году работу закончили. Я посчитал в уме: в 1897 году немцы вторглись в Циндао, в 1914 году их прогнали японцы. Как же этот храм продолжали строить? Священник ответил, что, когда немецкая армия уходила, местный епископ не ушел. Я молчал. Мои соотечественники терпели бедствия и невзгоды, страна была в руинах, люди гибли, ситуация с каждым днем становилась все невыносимее. Откуда находились средства и силы на строительство такого блестящего сооружения? Оказывается, народ, значительную часть которого составляли христиане, добровольно жертвовал на храм зарабатываемые кровью и потом деньги. Я взирал на сверкающий купол и поражался вере, которая сильнее штыков. Японцы упорно гнали немцев из Циндао. Здесь остался один епископ, которому в течение двух лет прихожане помогали строить этот храм. Сейчас саркофаг был совершенно пуст: во времена «культурной революции» хунвэйбины выкопали тело епископа и выбросили его в безлюдном месте. Это настоящая историческая драма. Раскапывать трупы велел У Цзысюй[185]; так империалистическое богохульство встретилось с местью феодализму. Напротив саркофага стоял еще один пустой гроб. Его оставили здесь для погребения следующего святого этого храма. Никто не знает, как все сложится в будущем.
По обеим сторонам зала стоят деревянные кабинки, напоминающие киоты с иконами в храмах. У каждой кабинки есть маленькое окошечко, под которым стоит небольшая скамейка. Раньше это было место для исповеди. Верующие стояли на коленях снаружи и открывали свои души, а священник внутри кабинки выслушивал признания в грехах. Я впервые видел настоящую исповедальню. Это было для меня ново и необычно. Я спросил:
– Когда верующие приходят на исповедь?
– Можно приходить в любое время. Священники живут в храме, нам запрещено заводить семьи.
Я засомневался. Если у священника нет семьи, каким образом он может разбираться в семейных делах, чувствовать всю бурю страстей, любовь и ненависть? Как он может тогда помочь искупить грехи тому, кто оказался «третьей стороной», то есть любовником или любовницей? Вслух я лишь спросил:
– Охотно ли рассказывают правду?
Священник засмеялся:
– Вчера госпожа Чэнь Сянмэй тоже задала этот вопрос.
Я вспомнил, что читал о ней в газете. Это была американка китайского происхождения, вдова командира авиаэскадрильи «Летающие тигры» ВВС США Клэра Ли Шеннолта. В последние два дня она как раз находилась в Циндао с визитом. Видимо, такие вопросы приходят в голову только чужакам. Искренняя душа доверяет. Если не говоришь правду, значит, ты не искренен и после смерти не вознесешься к небесам. Душа непременно должна быть искренней. Тогда станет нечего бояться.
Мне вспомнились паломники, которых я встретил на горе Эмэй Утайшаня. На крутом горном серпантине они в качестве добровольной епитимьи несли на спинах тяжести, а затем поклонялись изображению Будды. Я увидел на скамейке у маленькой кабинки женщину: ее плечи содрогались от рыданий, а лицо она закрывала ладонями. Религия в своем роде – это личное страдание для каждого.