Пригородный пейзаж
Голубое небо
в белую полоску,
слегка измятое по краям.
Желтовато-зеленое
поле ржи
с синими кляксами васильков.
Труба электростанции,
высокая и толстая,
горделиво торчащая из-за холма.
Пестрый жучок
с длинными усами,
неподвижно сидящий на моем рукаве.
Жучок любуется пригородным пейзажем.
Стою не шевелясь,
чтобы ему не мешать.
Анастасия Вяльцева
В младенчестве,
завидя цветы,
тянулась к ним
и смеялась радостно.
Подросла —
собирала в поле цветы,
пела
и смеялась беспечно.
Выросла —
ей стали дарить цветы, —
она говорила «спасибо»
и смеялась смущенно.
На концертах
ее засыпали цветами,
и, выбираясь из цветов,
она смеялась от счастья.
На ее могилу
бросали охапки цветов, —
так она и осталась
там, под цветами.
Со старой поцарапанной пластинки
струится ее нестареющий голос.
На старой выцветшей фотографии
белеет ее молодое лицо.
По ночам она приходит ко мне,
шурша юбками,
садится на край постели
и сидит до утра.
Целый день в моей комнате
стоит запах ее крепких духов.
А под вечер я отправляюсь на кладбище
и кладу цветы
на ступени ее мавзолея.
Удивительный голос!
Дивное лицо!
Первоклассные духи!
Роскошный мавзолей!
Только цветы у меня скромные —
васильки и ромашки.
«На стене обои…»
На стене обои.
На обоях цветы.
Между ними порхают бабочки.
Послушай, человек,
сдирающий со стены обои, —
зачем ты пугаешь бабочек?
Остановись, человек,
отдирающий со стены обои, —
зачем ты губишь цветы?
Опомнись, человек,
в клочья рвущий обои, —
оставь хоть один цветок!
Одумайся, человек,
ненавидящий старые обои, —
пощади хоть одну бабочку!
Прошу тебя, человек,
сорвавший со стены обои, —
не топчи их хотя бы!
На стене уже нет обоев.
На стене уже не растут цветы.
На стене уже не порхают бабочки.
Стена голая.
Подбираю с полу обрывок обоев
с одним цветком
и с одной бабочкой
и прячу его за пазуху.
Люблю,
знаете ли,
природу.
Облака
Хорошо,
когда июнь еще в начале
и лето не запаздывает.
Хорошо,
когда день ветреный
и – солнце.
Хорошо,
когда округлые упитанные облака
быстро летят к горизонту
и там долго толпятся —
дальше их почему-то не пускают.
Хорошо,
когда молоденькая осина
тянется за облаками всем телом
и просит: возьмите,
возьмите меня с собой!
Мне очень хочется туда,
где горизонт!
Но ее не берут,
и это тоже хорошо —
пусть подрастет.
Предаваясь погоне за облаками,
нельзя забывать о следующем:
утренние облака
легки и подвижны,
а вечерние
тяжелы и медлительны.
Настигнутое вами облако
попытается защищаться,
имейте это в виду.
Пойманные облака
немедленно выпускайте,
не томите их в неволе.
И снова,
снова ловите
летящие вдаль облака,
не ленитесь!
Привлекают внимание
облака странных очертаний
и цвета, не поддающегося описанию.
Приводят в умиление
юные утренние облака,
неопытные и трогательно застенчивые.
Вызывают восторг
грандиозные вечерние облака,
громоздящиеся над притихшем морем.
Внушают опасение
мрачного вида облака,
кого-то поджидающие на горизонте.
Полуденная зрелость облаков,
степенно проплывающих над городом,
вселяет уверенность и спокойствие
в сердца неуверенных и беспокойных.
Сегодня насчитал я сорок пять
внимания достойных облаков —
пятнадцать светлых
и двенадцать темных,
и двадцать восемь
темных только снизу,
а сверху светлых,
нежных и приятных
на ощупь.
Облака считая,
провел я годы лучшие.
Как славно,
что не были безоблачны они!
«Были земля и небо…»
Были
земля и небо.
Были
человек и птица.
Земля простиралась над небом
и была хороша.
Небо размещалось над землею
и было бездонным.
Человек стоял на земле
и был с ружьем.
А птица летала в небе
и была счастлива.
Человек, прицелясь,
выстрелил в птицу.
Птица камнем
упала на землю.
Земля покрылась
птичьими перьями.
А небо от выстрела
раскололось пополам.
Поди теперь докажи,
что земля и так была замусорена,
что небо издревле было с трещиной,
что человек не был слишком жесток,
а птица была неосмотрительна!
Попробуем склеить небо
и воскресить птицу.
Попытаемся обезоружить человека
и подмести всю землю.
О, если бы это удалось!
Ведь тогда
до скончания веков
в синем бездонном небе
летала бы белая счастливая птица
и на прибранной, чистой земле
стоял бы человек
без ружья!
Черная корова
По полю скачет
черная корова,
задравши хвост.
По травам скачет
резвая корова
и по цветам —
по кашке,
по сурепке,
по ромашкам,
по незабудкам
и по василькам.
По лесу скачет
черная корова
во весь опор.
По кочкам скачет
странная корова
и по кустам,
по пням,
по мхам,
по вереску,
по клюкве
и по чернике.
По небу скачет
шалая корова,
по облакам.
Галопом скачет
шустрая корова,
и хоть бы что!
Коровий хвост,
как черный флаг пиратский,
грозит бедой —
разбоем и убийством.
Ты что, рехнулась,
глупая корова?
Уймись!
Крымские стихи
Ялта
Лестницы, крыши, балконы, веранды,
киоски, вывески, белье на веревках,
парни, девицы, старики, ребятишки,
голуби, чайки, воробьи, вороны,
кошки, собаки, катера, теплоходы,
пинии, платаны, магнолии, кипарисы,
фонари, скамейки, троллейбусы, такси,
персики, сливы, арбузы, помидоры —
все смешалось
в подоле у большого
синего моря.
Запускаю руку в подол
и вытаскиваю из него
то румяный лохматый персик
с зеленым листочком,
то желтый спасательный катер
с флажком на корме,
то круглую шишку кипариса
с удивительным запахом,
то старинный деревянный балкон
с затейливой резьбой,
то юную красавицу
в прозрачном комбинезончике
и туфлях на тончайшем
высоком каблуке —
словом,
что попадется.
Белый теплоход
Когда огромный теплоход
уходит в море,
становится как-то грустно.
Лучше бы он не уходил.
Когда огромный белый теплоход
входит в порт,
становится радостно.
Наконец-то он вернулся!
Когда красавец теплоход
долго стоит в порту,
становится слегка досадно —
почему он никуда не плывет?
Когда же его долго нет,
возникает тревога —
куда он запропастился?
Вдруг его погубил шторм
где-нибудь у берегов Индии?
Или он наткнулся на айсберг
невдалеке от Исландии?
Или его занесло на мель
у Канарских островов?
Но вот он снова входит в порт,
все такой же белоснежный
и величественный.
И я говорю ему:
– Здравствуй!
Хорошо ли поплавал?
Счастливчик
Плавая
у подножия величавых скал
и глядя снизу
на тела пролетающих чаек,
трудно удержаться от соблазна
и не вообразить себя
чуть-чуть счастливым.
Я и не удержался.
Потом я осмелел
и даже вообразил себя
вполне счастливым.
Мне это удалось.
А после я совсем обнаглел
и попытался представить себе,
что я безмерно,
безумно,
безоглядно счастлив.
И у меня это тоже
получилось неплохо.
Ошеломляюще,
оглушающе,
обезоруживающе счастливый,
долго я плавал около скал,
и чайки,
завидя меня,
вскрикивали от изумления.
Морские заботы
У моря
свои заботы.
Морю надо биться о скалы,
веками надо биться о скалы,
окатывая их белой пеной,
подтачивая их.
Морю надо качать корабли,
усердно, подолгу качать корабли,
накреняя их то влево, то вправо,
вздымая то нос, то корму.
Море должно шуметь и сердиться,
и брызгаться, и развлекать ребятишек,
выбрасывая на мокрую гальку
зазевавшихся крабов.
Мне бы, признаться,
морские заботы!
Уж я бы тогда
побился о скалы!
Уж я бы тогда
покачал корабли!
Уж я бы тогда
швырял на камни
огромных кальмаров
и осьминогов,
а также остатки старинных
галер,
каравелл,
галеонов,
фрегатов
и бригов!
А крабы —
эка невидаль!
Внезапное утро
Ходили слухи,
что утро придет
рано или поздно,
но я не верил.
Когдо оно пришло,
я растерялся —
утро застало меня
врасплох.
Я стоял перед ним и молчал,
а оно разглядывало меня
с любопытством.
– Что ты делал всю ночь? —
поинтересовалось оно,
и я покраснел, как рак.
– Неужто ты спал! —
вскричало утро,
и я побелел, как полотно.
– А что тебе снилось? —
спросило утро,
и я ответил чистосердечно:
– Мне снился вечер,
теплый летний вечер,
после дождя.
Белые джунгли
Мороз изобразил на окне
дремучие белые джунгли.
В них раздавались трели
диковинных белых птиц.
По ним разносился запах
редкостных белых цветов.
Из них неожиданно вылез
большущий белый тигр
и от души поздравил меня
с Новым годом.
Я накормил его ветчиной,
он и ушел,
мурлыча.
Совсем белый тигр,
только нос розовый.
«И вдруг…»
И вдруг —
о чудо! —
вдруг она возникла
со мною рядом
на скамейке под каштаном
в потертых джинсах,
в желтой безрукавке,
с руками тонкими,
с огромными глазами,
в которых отражались кипарисы
и небо блеклое
(неяркий был денек).
– Откуда вы? —
воскликнул я в смятенье. —
Откуда вы?
Уму непостижимо!
Она ответила:
– Оттуда же, поверьте,
откуда я и раньше возникала, —
из той манящей бесконечной перспективы,
которую вы любите,
я знаю,
чуть больше, чем меня,
но я не злюсь —
любите ради бога
бесконечность!
И я,
склонясь,
поцеловал ей руку
на старой облупившейся скамейке
под величавым царственным каштаном,
глядевшим сверху
на нее и на меня
с улыбкой доброй
и немного снисходительной.
– Я тороплюсь, – она сказала
и исчезла.
– Куда же вы? —
я закричал ей вслед.
Издалека донесся ее голос:
– Туда же,
все туда же,
в перспективу,
которую вы любите
так страстно!
– Какое дивное созданье! —
произнес
поблизости стоявший кипарис,
не проронивший за три года
ни словечка.
Сцилла и Харибда
Я спросил море:
– Сколько тебе лет?
– Не помню, —
ответило оно.
– А ты помнишь Одиссея, —
спросил я, —
того хитрого парня,
который так ловко проскочил
между Сциллой и Харибдой?
– Конечно помню! —
сказало море. —
Парень был хоть куда!
– Тогда запомни меня, пожалуйста, —
попросил я, —
и вспомни обо мне
лет через сто,
а после еще раз —
через пятьсот,
а потом еще разик —
через тысячу,
что тебе стоит!
– Так и быть, запомню, —
сказало море, —
даю слово,
хотя ты и не Одиссей.
Я ужасно обрадовался.
– Море не забудет меня! —
кричал я небесам.
– Море не забудет меня! —
кричал я скалам.
– Море не забудет меня! —
кричал я в уши кипарисам.
– Эй вы, все! —
орал я во все горло. —
Море тысячу лет будет помнить меня,
оно дало слово!
– Ему здорово повезло! —
сказали небеса.
– Он станет вторым Одиссеем! —
сказали кипарисы.
– Пусть проскочит между Сциллой и
Харибдой, —
сказали скалы, —
тогда поглядим.
Осенние стихи
1. Редкое имя
Явилась,
такая яркая,
рыжеволосая,
вся в желтом,
красном
и оранжевом,
и веет от нее
прохладой.
– Как зовут тебя? —
спрашивают ее.
– Осень! – отвечает.
– Осень! —
и улыбается торжествующе.
– Имя-то какое грустное! —
говорят.
– Имя-то какое редкое! —
говорят.
– Имя-то какое славное! —
говорят.
– Осень!
2. Креманчули
Осень как осень.
Свободные кошки
ночью выходят во двор на прогулку.
Дождик идет.
Далеко на Кавказе
гордые горцы поют креманчули.
А у соседей ребенок родился.
Что же?
Пойти и взглянуть на младенца?
Или не надо?
В уютном подъезде
рослый подросток бренчит на гитаре.
Дождик шумит.
И красавцы грузины
там, на Кавказе,
поют креманчули.
А у соседей старик умирает.
Что же —
пошел уж девятый десяток.
Пожил – и хватит,
и больше не надо.
Осень как осень —
ребенок родился,
дождь моросит
и старик умирает.
Здорово все же
поют эти горцы
там, на Кавказе,
свои креманчули.
3. Осенние деревья
Рябина красная,
красивая рябина,
все пристает ко мне
с осенними вопрсами
о заморозках первых,
о дроздах,
и о дождях, усердно моросящих.
(Она настырна
и по-женски любопытна).
Осенний тополь
рассуждает очень здраво
о том,
что лето-де прекрасно,
но зима
не менее, чем лето, благотворна
(он любит осенью
слегка пофилософствовать).
Осина мне лепечет,
как дитя,
невразумительно,
но очень мелодично
о непростительной крикливости грачей
и об осенней липкой паутине
(она болтлива —
любит лепетать).
Береза же
все жалуется мне
на ветер —
он давно уже грозится
сорвать с нее
оранжевое платье,
как прошлой осенью
(боится ветра).
Люблю поговорить
с осенними деревьями,
их голоса послушать
в сентябре.
Потерявшийся ребенок
Ребенок потерялся
Ребенок плачет.
– Мальчик, ты чей?
– Я не мальчик, я девочка.
– Девочка, ты чья?
– То есть как это – чья?
Я дочь природы,
я дочь Вселенной,
я дочь Земли,
я дитя человеческое!
– Так что же ты плачешь?
– Да я же потерялась!
– То есть как это – потерялась?
Ты по-прежнему во Вселенной,
вокруг тебя природа,
под твоими ногами Земля
и рядом – люди!
А вот и мама твоя бежит,
вся в слезах, —
думала,
что ты потерялась!
Наконец-то!
Когда-то был я
камнем придорожным.
А по дороге
проносились всадники,
и странники
брели по ней куда-то.
Когда-то был я
полевой ромашкой,
и мой сосед,
лиловый колокольчик,
надоедал мне
глупой болтовней.
Когда-то был я
рыжим муравьем.
Таскал еловые иголки
в муравейник.
И было много нас,
таких же рыжих.
Когда-то был я
лосем горбоносым.
Бродил по лесу,
терся о деревья
и нюхал воздух,
шевеля ноздрями.
Вот, наконец,
я стал и человеком.
Подымающий руки
Я подымаю руки вверх.
Не то чтобы я сдаюсь —
нечего сдаваться.
Не то чтобы я молюсь —
некому молиться.
И не то чтобы я потягиваюсь со сна —
не сплю уже тысячу лет.
Просто
я подставляю руки ветру.
Пусть он свистит в моих пальцах,
пусть.
Ему
это доставляет удовольствие.