Колоссальный собор
и рядом
еле заметная фигурка девушки.
Собор поглядывает на нее с умилением.
Но девушка проходит вдоль стены собора
и исчезает за углом.
Собор в растерянности,
собор в смятении,
собор в отчаянье.
Сотни лет
он простоял на этой площади!
Сотни лет
он поджидал эту девушку в белой кофточке!
Сотни лет
ему снились ее черные брючки!
Но внимание!
Девушка вернулась!
Она снова рядом с собором!
Собор не верит своим глазам,
собор не может прийти в себя,
собор сияет от счастья.
Покинем же площадь,
не будем им мешать.
Осторожный
Он с детства знал,
что осторожность не мешает,
и прожил жизнь
с великой осторожностью.
Он осторожно
незаметно умер
и после смерти
был предельно осторожен.
Неосторожным
был он только раз —
когда родился.
О, как он проклинал себя
за это!
Непонятливый
Звонил ей весь вечер,
хотел сказать – люблю!
Но никто не подходил к телефону.
Утром позвонил снова.
Она взяла трубку.
– Какого черта! —
сказал я ей. —
Звонил тебе весь вечер!
Где ты шляешься?—
А сам подумал:
«Не люблю я ее
нисколечко!»
Но вечером позвонил опять.
– Ты знаешь, —
признался я ей, —
не могу я что-то понять,
люблю тебя
или нет?
– Конечно, любишь! —
засмеялась она. —
Какой непонятливый!
Вот в чем штука
Любимой едой Геракла был гороховый суп с клецками.
Совершил бы и я
с полдюжины подвигов.
Задушил бы
какого-нибудь льва,
если бы он
мне подвернулся,
застрелил бы
какого-нибудь вепря,
если бы он
от меня не убежал,
поборол бы
какого-нибудь великана,
если бы он
не уклонился от борьбы,
отрубил бы голову
какой-нибудь гидре,
если бы не стало
мне ее жалко,
очистил бы
какие-нибудь конюшни,
если бы они
были завалены навозом,
и раздобыл бы
какие-нибудь яблоки,
если не золотые,
то хотя бы серебряные.
Но не терплю я
гороховый суп,
вот в чем штука, —
особенно с клецками.
Обожаю кислые щи,
вот в чем дело, —
особенно со сметаной.
Катулл и Лесбия
Мой друг Катулл
своей подружке Лесбии
собрался было
подарить сережки,
да денежки с приятелями пропил.
И подарил он Лесбии
бессмертье.
Бабенка эта
до сих пор жива.
Она все злится на беспутного Катулла —
ведь обещал же
подарить сережки!
«Когда я прохожу мимо них…»
Когда я прохожу мимо них
белой ночью,
они смотрят на меня
и молчат.
Что означает
молчание зданий,
выстроившихся в ряд
вдоль бесконечных пустынных улиц
и глядящих на меня
не мигая
тысячами окон?
Или они просто спят
с открытыми глазами?
Погребение поэта
Был ли кто при погребении поэта, кроме одного полицейского чиновника, сведений не имеется.
Был ли кто при погребении,
кроме одного полицейского чиновника
с распухшей от флюса щекой?
Он прятал щеку
в стоячий воротник.
Был ли кто,
кроме этого чиновника
и какой-то приблудной дворняжки
с отвислыми ушами?
Она вертелась
под ногами у могильщиков.
Был ли кто,
кроме чиновника,
этой дворняжки
и голых весенних деревьев?
Они стояли поодаль,
печально опустив головы.
Был ли кто при погребении поэта,
кроме полицейского чиновника
с его дурацким флюсом,
паршивой вислоухой дворняжки,
скорбных деревьев
и низких серых туч?
Они были недвижимы
и глядели сверху
в разверстую могилу.
Был ли кто еще?
Кажется,
никого больше не было.
Через час появилось солнце,
пробившись сквозь тучи.
Оно опоздало.
Вилла Цицерона
Цицерон, например, владел семью виллами, одна из которых найдена в окрестностях Помпеи.
Уступи мне, Цицерон,
одну свою виллу —
у тебя их вон сколько!
Подари мне, Цицерон,
хоть небольшую старенькую виллу —
хочется пожить на лоне природы.
Да отдай ты мне, Цицерон,
эту ветхую заброшенную виллу
у подножия Везувия —
она же тебе ни к чему!
Отдаешь?
Вот спасибо!
А я думал,
что ты жадина.
Целый месяц
я блаженствовал
на роскошной,
беломраморной,
многоколонной,
украшенной фресками,
уставленной статуями,
увитой розами
сказочной вилле,
пока Везувий не проснулся.
Целый день
я любовался его извержением,
пока не погиб.
Целую вечность
я пролежал
под толщей камней и пепла,
пока мой прах не откопали.
Будь здоров, Цицерон,
подаривший мне виллу в Кампанье!
Да хранят тебя боги!
Ее счастье
Сидит,
сложив руки на коленках.
Чего-то ждет.
Пальцы тонкие,
хрупкие,
нежные.
Ногти длинные,
острые,
красные.
Коленки круглые,
гладкие,
белые.
Чего она ждет-то?
Ясное дело – счастья.
Оно уже идет к ней,
оно уже подходит,
оно уже на пороге,
оно уже пришло.
Тут она вскрикивает,
вскакивает
и бросается наутек —
испугалась, бедняжка,
своего счастья.
Счастье пускается за ней
вдогонку.
Смех, да и только!
Счастье несется за ней
большими прыжками.
Страх, да и только!
Счастье настигнет ее,
беглянку.
Нет ей спасенья!
Кто же это
может
спастись от счастья?
Глупость какая!
Дурная привычка
Долго я ковырял свою душу,
искал в ней изюмину.
Да так и не нашел.
Пришел приятель и говорит:
– Ты что, не видишь?
Вся душа у тебя расковырена! —
Я покраснел
и застегнулся на все пуговицы.
– Ты что, рехнулся?—
сказал приятель. —
Как же ты будешь жить-то
с расковыренной в кровь душой?—
Я побледнел
и стал барабанить пальцами
по столу.
– Зачем ты душу-то ковыряешь?—
спросил приятель. —
Делать тебе, что ли, нечего?—
Я потупился и говорю:
– Дурная привычка!
Жестокость гор
В предгорьях Копет-Дага и Памира
я жил когда-то.
И, помнится,
клубились облака
над горными вершинами
порою.
Когда же небо
было чистым и прозрачным,
врезались в синеву
зубчатые вершины,
и синева пред ними
в страхе трепетала.
И, помнится,
я синеве сочувствовал
и, помнится,
пытался ей помочь,
а синева была за это
благодарна.
Жестокость гор
в те годы для меня
была непостижимой,
но и после
она осталась для меня
загадкой.
«Какие мы, однако, смешные!..»
Какие мы, однако, смешные!
У каждого есть тело —
бестелесных вроде бы нет,
у каждого есть душа —
хоть маленькая, да имеется,
у каждого в груди что-то стучит —
представьте себе, у каждого! —
и каждому хочется неземного счастья —
ей-богу, каждому!
Но каждому чего-то не хватает.
Кому – благоразумия,
кому – безрассудства,
кому – крыльев за плечами,
а кому – и волос на темени.
Какие мы, однако, несовершенные!
Отчего же не обретаем мы совершенство?
Чего мы тянем?
У каждого на то свои причины,
свои отговорки,
свой резон.
Пессимисты полагают,
что совершенство недостижимо.
Так да здравствует же
оптимизм!
Странная жизнь
Вижу —
стоит в отдалении
какая-то женщина.
Кажется,
это она!
Да, конечно,
это она!
Несомненно,
это она —
моя единственная,
моя несравненная,
возлюбленная моя
жизнь!
Подбегаю
и хватаю ее за руку.
– Чего стоишь, – говорю, —
пошли домой!
Странная жизнь у меня:
отойдет в сторонку
и стоит —
ждет, когда я о ней вспомню,
когда спохвачусь,
когда брошусь ее искать.
Но далеко не уходит
до поры до времени.
Каждое утро
Каждое утро,
когда я открываю глаза,
я вижу окно
и в окне – небо.
Каждое утро
оно напоминает мне о том,
что я не птица.
«Посмотришь, прищурясь, вдаль…»
Посмотришь, прищурясь, вдаль —
берега не видно.
Поглядишь внимательно в голубую даль—
берег незаметен.
Вглядишься пристально в ясную даль —
берега нет.
Безбрежность.
Зачем же тревожиться?
Не лучше ли радоваться?
Радуйтесь,