В руке он держал красный кирпич.
Он его вытащил из стены за окном, где было много таких же расшатанных. Старый-престарый кирпич, обсыпавшийся по углам, но тяжелый. Ошметки древнего цементного раствора лепились к нему как моллюски.
Он собирался скинуть его кому-нибудь на голову.
Все равно — кому. Когда речь шла об убийстве, Джек Морт уже не выбирал.
Вскоре внизу на тротуаре показалось семейство: папа, мама и маленькая девчушка. Девочка шла с внутренней стороны тротуара, ближе к домам. Надо думать, из соображений безопасности — подальше от проезжей части. Здесь, неподалеку от вокзала, движение на улицах было довольно-таки интенсивное, но Джеку Морту было плевать на уличное движение. Больше всего его волновало то, что напротив этого дома на той стороне улицы не было никаких построек: их уже снесли, и на месте их образовался пустырь, заваленный обломками досок, битым кирпичом и осколками стекла.
Он высунулся из окна буквально на пару секунд, причем на нем были темные очки и вязаная шапочка — не по сезону, — чтобы скрыть его светлые волосы. Больше для того, чтобы перестраховаться на всякий случай. Как стул, подпирающий дверь. Когда ты предусмотрел все возможные проколы, не вредно и подстраховаться на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств.
Оделся он в мешковатый свитер слишком большого для него размера, доходящий почти до середины бедра, чтобы скрыть истинный свой размер и комплекцию (Джек Морт был худым), на тот случай, если кто-то его вдруг увидит. У длинного свитера было еще одно предназначение: каждый раз, когда Морт «бросался глубинными бомбами» (а про себя он так это и называл: «бросаться глубинными бомбами»), он кончал себе прямо в трусы. Громадный свитер скрывал мокрое пятно, которое неизменно проступало на джинсах.
Вот они и подходят.
Не торопи, подожди. Подожди…
Он стоял у окна, и его била дрожь. Джек Морт поднял кирпич, снова прижал его к животу, опять поднял, прижал (но теперь уже не так сильно), а потом перегнулся через подоконник, абсолютно спокойный. Он всегда успокаивался в предпоследний момент.
Морт бросил кирпич и смотрел, как он падает.
Кирпич, кувыркаясь, полетел вниз. В ярком утреннем свете отчетливо были видны прилипшие к нему пятна цементного раствора. В эти мгновения все становилось отчетливо как никогда, все вырисовывалось в геометрически совершенных пропорциях: он вносил — вталкивал — в картину реальности новую вещь, как скульптор, бьющий своим молотком по грубому камню, чтобы создать из мертвой материи новое бытие. На свете нет ничего совершенней: мгновение, когда логика оборачивается экстазом.
Иногда он промахивался или попадал не точно, как тот же ваятель, случается, ударяет не туда или вообще зря, но на этот раз он попал. Кирпич ударил девочку в ярком льняном платьице прямо по голове. Он увидел, как брызнула кровь — она была ярче, чем сам кирпич, но скоро она засохнет и станет того же цвета. Услышал истошный вопль матери. И тут же сдвинулся с места.
Он бросился через комнату, отбросил стул, подпиравший дверь, в дальний угол (сорвавшись с места, он опрокинул ногой и тот стул, на котором сидел, выжидая), быстро задрал свитер и вытащил платок из заднего кармана джинсов. Он всегда брался за дверные ручки через платок.
Никаких отпечатков пальцев.
Их оставляют только недоумки.
Дверь еще до конца не открылась, а он уже запихал платок обратно в задний карман. Проходя по коридору, он прикинулся чуть подвыпившим. По сторонам он не смотрел.
Только одни недоумки, опять же, шарят глазами по сторонам.
Умные люди знают, что если ты будешь высматривать, не заметил ли кто тебя, тебя, будь уверен, заметят. После несчастного случая среди свидетелей может найтись один умник, который запомнит, что ты как-то странно глазел по сторонам. А какой-нибудь смекалистый коп может подумать, что это был подозрительный несчастный случай, и начнется расследование. И все потому, что ты один раз оглянулся. Джек был уверен, что его все равно никто не заподозрит, даже если кто-то решит, что это был подозрительный «несчастный случай», и действительно начнется расследование, но все же…
Рискуй только в пределах приемлемого. Остальное своди до минимума.
Иными словами, не забывай каждый раз подпирать дверь стулом.
Он прошел по запыленному коридору, на стенах которого сквозь обвалившуюся штукатурку проглядывала дранка. Шел он, склонив голову и бормоча что-то себе под нос, как те бродяги, шатающиеся по улицам. Он все еще различал крики женщины — как он понял, матери девочки, — но теперь они доносились со стороны фасада. Слабые крики, не имеющие значения. Все, что было потом: крики, смятение, стоны раненых (если раненый был в состоянии стонать), — не имело вообще никакого значения для Джека. Имело значение только то, что он вносил новый штрих, меняющий привычный ход вещей, и вырисовывал новые линии в повседневном течении человеческих жизней… и, может быть, в судьбах не только тех, кто пострадал от его руки, но и в судьбах его близких. Так от брошенного камня расходятся круги по спокойной воде.
Кто скажет, что он — не вершитель судеб сейчас или в будущем?
Господи, не удивительно, что он кончил себе прямо в джинсы!
Спускаясь по лестнице, он никого не встретил, но все равно продолжал притворяться, изображая пьяного, но ни в коем случае не шатаясь. На тихого выпивоху никто внимания не обратит. А на упившегося в сосиску, так чтоб уже на ногах не стоять, могут и обратить. Он бормотал себе под нос, но так, чтобы никто не сумел разобрать, что он там бормочет. Недоиграть всегда лучше чем переиграть.
Через развороченную заднюю дверь он вышел в проулок, заваленный мусором и битыми бутылками, на осколках которых сверкали звездные галактики.
Как он будет уходить, он продумал заранее. Он всегда все продумывает заранее (рискуй только в пределах приемлемого, остальное своди до минимума, ко всему подходи с умом), именно поэтому коллеги его по работе считали, что он далеко пойдет (и он сам собирался пойти далеко, а вот ни в тюрягу, ни на электрический стул его не тянуло).
По улице, на которую выходил закоулок, бежало несколько человек, но они все спешили выяснить, почему так кричат, и никто даже не посмотрел на Джека Морта, который снял свою шапочку явно не по сезону, но оставил темные очки (вполне уместные в это солнечное утро).
Он повернул во второй закоулок.
Вышел на другую улицу.
Пошел не спеша по проулку, который был не таким уже грязным, как первые два — скорее даже, по узенькой улочке. Она вывела на улицу пошире, где через квартал была автобусная остановка. Через минуту после того, как Джек встал на остановке, подошел и автобус, что тоже входило в план. Двери открылись, Джек вошел и бросил пятнадцать центов в прорезь монетоприемника. Водитель даже не посмотрел на него. Хорошо. Но даже если бы он посмотрел, он бы увидел лишь какого-то неприметного мужчинку в джинсах, у которого, возможно, нет работы — свитер, который на нем, похож на те вещи, которые раздают неимущим из запасов Армии Спасения.
Будь готов, всегда будь готов, подходи ко всему с умом.
В этом секрет успеха Джека Морта как на работе, так и в забавах.
В девяти кварталах от остановки располагалась большая стоянка. Джек сошел с автобуса, вошел на стоянку, сел в машину (неприметный «шевроле» выпуска середины пятидесятых, но все еще в неплохой форме) и вернулся в Нью-Йорк.
Он был свободен и чист.
Все это пронеслось перед мысленным взором стрелка буквально в одно мгновение. И прежде, чем сознание его справилось с потрясением, просто-напросто отключившись, он увидел еще кое-что. Не все, но достаточно. Вполне достаточно.
Он увидел, как Морт аккуратно вырезает острым ножом заметку с четвертой страницы «Нью-Йорк Дэйли Миррор», стараясь не задеть строчек в колонке. Называлась заметка: ПОСЛЕ ТРАГИЧЕСКОГО НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ ДЕВОЧКА-НЕГРИТЯНКА НАХОДИТСЯ В КОМЕ. Увидел, как Морт мажет обратную сторону вырезки кисточкой с клеем, прикрепленной к крышке пузырька. Увидел, как Морт приклеивает ее по центру пустой страницы в альбоме, в котором, судя по тому, как он распух, было немало подобных вырезок. Роланд успел прочесть первые строки заметки: «Пятилетняя Одетта Холмс, которая приехала вместе с родителями в Элизабеттаун, штат Нью-Джерси, чтобы отпраздновать радостное событие, оказалась жертвою слепой и жестокой случайности. Через два дня после бракосочетания тети, девочка со своими родителями шла пешком на вокзал, и ей на голову упал кирпич…»
Но это был не единственный случай, когда он имел с нею дело, не правда ли? Да. Господи, да.
За годы, прошедшие между этим утром и тем днем, когда Одетта лишилась ног, Джек Морт сбросил немало еще кирпичей и тяжелых предметов и столкнул немало людей.
А потом снова ему повстречалась Одетта.
Первый раз он столкнул кирпич на нее.
Во второй раз он столкнул ее.
И предполагается, что такой человек мне нужен? Такой человек…
Но тут он подумал о Джейке, о том, как его толкнули, и вследствие этого мальчика перенесло в его мир. Ему почудилось, что он слышит смех человека в черном. Это его и добило.
Роланд лишился чувств.
Когда он пришел в себя, он увидел ровные ряды цифр, выстроенных на зеленой бумаге. Бумага была разлинована вдоль и поперек, так что каждая цифра походила на арестанта в камере.
Он подумал: Там было что-то еще.
Не один смех Уолтера, а что-то еще. Какой-нибудь план?
Нет, боги вышние, нет — ничего столь завершенного и обнадеживающего.
Но хотя бы мысль. Какой-то намек.
Сколько я пролежал, интересно, в отключке? — подумал он, вдруг встревожившись. Когда я вошел в эту дверь, было часов девять, может, чуть меньше. Сколько времени…
Он вышел вперед.
Джек Морт — который в это мгновение был просто живою марионеткой, управляемой стрелком — приподнял голову и посмотрел на стрелки дорогих кварцевых часов у себя на письменном столе. Четверть второго.