— Э-это была моя мать, а не я.
— Она мертва. Ты жива. — он наклоняет голову. — Я беру то, что могу.
— Это удар ниже пояса, придурок, — бормочу я себе под нос.
Он знает, как я чувствую себя виноватой в поступках мамы, но, как первоклассный социопат, он использует это против меня.
Эйден приподнимает плечо.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы добраться до тебя. У меня нет границ, когда дело касается тебя, Эльза.
— Эйден...
— Шрам на моей лодыжке образовался от того, что она приковала меня металлическими наручниками к тяжелым цепям. Шрамы на моей спине образовались от того, что она била меня хлыстом снова и снова, пока я не потерял сознание. Не думаю, что она остановилась бы, даже когда я безжизненно лежал на полу.
— Эйден. Остановись.
Он не делает этого. Он вонзает осколок все сильнее и глубже в мою кожу с каждым словом, слетающим с его губ.
— Она не давала мне есть и пить. Мне приходилось ходить в туалет там, где я спал. Она обращалась со мной хуже, чем с собакой, и самое смешное было то, что она никогда по-настоящему не видела меня. Она видела кого-то другого, смотря на меня. Когда я наконец вернулся домой, единственный человек, который мог бы все улучшить, тоже исчез.
Слезы текут по моим щекам к тому времени, как он заканчивает. Губы дрожат, а челюсть болит от необходимости сдерживать рыдания.
Эйден говорит так небрежно, что это пугает больше, чем если бы он говорил с эмоциями. Теперь я понимаю, почему он не питает высоких чувств. Они были устранены из него давным-давно.
Их избивали, морили голодом и сжигали в огне.
— Ты знаешь, каково это, когда тебя бьют кнутом до тех пор, пока не рвётся кожа? Пока капли крови не упадет на пол? — его челюсть сжимается, совсем чуть-чуть, прежде чем все возвращается в норму. — Это было чертовски больно, особенно для восьмилетнего ребенка, который не знал настоящей боли.
Слово «стоп» вертится у меня на языке, но я проглатываю его.
Эйден пережил эти ужасы, и самое меньшее, что я могу сделать, это выслушать. Даже если он использует мой фактор вины против меня.
Еще более трагично, что он использует свою боль, чтобы удержать меня рядом с собой. Я бы чувствовала себя особенной, если бы моя грудь медленно не превращалась в окровавленное месиво.
— Тебе больно это слышать? — он вытирает слезу под моим глазом подушечкой большого пальца. — Я могу остановиться, если хочешь.
— Ты не должен, — слова выходят сдавленными, умирающими, странными.
— Я остановлюсь, если ты поцелуешь меня и сделаешь это лучше.
Меня пронизывает дрожь. Он сделал все это только для того, чтобы я его поцеловала?
Нет. Эйден может быть бесстрастным монстром, но я знаю, что смерть Алисии повлияла на него больше, чем что-либо еще.
Это была последняя капля, изменившая его навсегда.
— Нет? — он приподнимает плечо. — Стоило попробовать.
Я хватаю его за щеки и прижимаюсь губами к его губам. Эйден на мгновение ошеломлен, но я не останавливаюсь. Я покусываю его нижнюю губу, как сумасшедшая.
Я хочу поцеловать его и сделать лучше.
Нет. Я хочу поцеловать его и заставить все это исчезнуть к чертовой матери.
Эта тень, преследовавшая нашу жизнь в течение десяти лет, должна, блядь, исчезнуть.
Эйден открывается с рычанием. Его поцелуй грубее, чем в любой другой раз, который я помню. Он заявляет на меня права, поглощая целиком.
Интенсивность его страсти воспламеняется, и мы сгораем в совершенно несовершенной гармонии.
На мгновение в этом ужасном мире остаются только он и я. В мире, который превратил его в монстра и отнял у меня мою жизнь.
На мгновение он становится самым важным человеком в мире. Я хочу запечатлеть себя под его кожей, чтобы ничто больше не могло нас разлучить.
Я хочу быть с ним единым целым.
Мысль о том, чтобы жить отдельно, разрушает меня, как ничто другое. Эта мысль пытка, будто тебя держат под водой.
Я тонула и наконец-то выныриваю, чтобы глотнуть воздуха.
Мы отстраняемся, переводя дыхание, но Эйден не позволяет мне покинуть его орбиту. Словно я центр указанной орбиты.
Он прижимается своим лбом к моему. Кончики его пальцев гладят мою щеку, изгиб губ, впадинку на шее, линию ключицы.
Его прикосновения повсюду. Будто он заново учит меня и получает от этого удовольствие.
Наше прерывистое дыхание наполняет воздух, как две отчаявшиеся души, сталкивающиеся только для того, чтобы найти убежище друг в друге.
Все становится обостренным. Скрип кожи под нами. Запах сосен снаружи. Тихий свист ветра.
И Эйден.
Я так потерялась в его мужской красоте и взъерошенных волосах. В его коже, прижатой к моей, и в металлическом взгляде.
Во всем нем.
Он говорит против моей кожи.
— Не было дня, чтобы я не думал о тебе. Каждый раз, когда мне удается заснуть, я вижу тебя во сне. Ты была моей навязчивой идеей с детства, но сейчас все намного хуже, черт возьми. Не знаю, как мне удалось провести восемь лет без тебя в жизни, когда теперь я задыхаюсь, если не вижу тебя часами.
Мои глаза наполняются слезами.
— Эйден...
— Выбери меня, Эльза. Выбери нас.
Больше всего на свете я хочу этого. Я так сильно хочу быть с ним, что это гложет меня изнутри.
Это сводит с ума.
Это разрывает сердечные струны.
Его рука скользит от моего лица к горлу. Он сжимает его пальцами. Его лоб отрывается от моего, и тучи в его глазах темнеют.
— Я веду себя чертовски хорошо, Эльза. Я был терпелив, но я так близок к тому, чтобы сказать «к черту все» и забрать тебя к себе. Не. Подталкивай. Меня, — подчеркивает он, поглаживая большим пальцем точку пульса. — Даже я не знаю, что предприму.
Мой гнев вспыхивает от этого.
— Знаешь что? Не всегда все идет так, как ты хочешь, Эйден. Если ты хочешь быть со мной, тогда тебе придется научиться кое-чему, что называется компромиссом. Погугли. Я не стану той, кто всегда будет склонять голову, пока ты добиваешься своего. Отношения устроены не так. — я отталкиваю его руку и вскакиваю на ноги. — Отвези меня домой. Папа, должно быть, волнуется.
Его левый глаз дергается, и я ожидаю, что он дёрнет меня обратно. Он этого не делает. Просто встает и уходит.
Я смотрю на его напряженную спину с разочарованием, бурлящим в венах. Я была в нескольких секундах от того, чтобы растаять в его объятиях, но он вынужден был все испортить, вернувшись к своим идиотским привычкам.
Я следую за ним к его Феррари. После того как я показываю ему дорогу к новому дому моего отца, он не произносит ни слова.
Весь путь проходит в молчании. Тот вид молчания, который ты ощущаешь в воздухе, горький и кислый.
Эйден держит руку на руле, а другой кулак на подлокотнике, между нами, но не прикасается ко мне.
К черту его. Он не единственный, кто сейчас в бешенстве.
Еще через несколько мгновений я размышляю о том, чтобы нарушить тишину. Не находя слов, я молчу, пока машина не останавливается перед моим домом.
— Спасибо.
Я хватаюсь за ручку двери.
Он продолжает смотреть вперед, не обращая на меня внимания.
Достаточно, черт возьми.
Я опускаю руку на колени и смотрю ему в лицо.
— Из-за чего ты так злишься? — ответа не следует. — Значит, теперь это молчаливое обращение?
— Иди в дом, пока я не похитил и не трахнул тебя до беспамятства.
Мой пульс учащается при виде этого изображения, а кожа становится горячей и холодной. Я бы хотела, чтобы это было от ужаса, но это от чертового возбуждения.
Что-то не так устроено внутри меня.
Грязные слова Эйдена погубили меня.
Когда я не двигаюсь, он наклоняет голову набок. Садистская ухмылка приподнимает его губы.
— Или тебе бы этого хотелось, милая?
Раздается стук в окно. Я вздрагиваю, выходя из оцепенения.
Эйден выпрямляется, отпуская руль.
Я оживляюсь, когда вижу того, кто ждет за окном.
Папа.
О чем я думала, прося Эйдена подвезти меня? Ох, подождите-ка. В то время я не думала.
Я опускаю окно.
— Привет, папа.
— Привет, принцесса. — он улыбается. — Заходи внутрь.
Я двигаюсь, чтобы открыть дверь.
Папа заглядывает в окно, и его улыбка пропадает.
— Ты тоже, Эйден.
Дерьмо.
Глава 20
Эйден
Итан Стил крупный человек.
Там, где Джонатан худощав, он широкоплеч. Конечно, он не такой огромный, каким я его помню с детства, но это связано с тем, что я рос, а не с тем, что он становился меньше.
Во всяком случае, его сильная костная структура так же высока и высокомерна, как и в прошлом, будто он не лежал в коме.
Он сидит за своим столом красного дерева, наблюдая за мной глазами ястреба.
Его кабинет обставлен мягкими черно-коричневыми диванами и книжными полками. На кофейном столике между мной и Эльзой расположена стеклянная шахматная доска.
Если он не точная копия Джонатана, то не знаю, кто это.
Ноги Эльзы сомкнуты вместе, когда она смотрит на свои колени, лоферы, пиджак. На что угодно, только не на меня или отца. Беспокойство волнами исходит от нее и покалывает мою кожу.
Я встречаю взгляд Итана нейтральным взглядом. Он пытается запугать меня молчанием, поэтому, когда он заговорит, у меня не будет другого выбора, кроме как упасть к его ногам.
Джонатан тоже так делал, пока не понял, что на меня эта тактика не действует.
Манипуляции влияют на нейротипичных людей, а не на меня.
— Каковы твои намерения в отношении моей дочери?
Он целится прямо в яблочко. Я могу уважать это в нем. Мне нравятся прямые противники.
— Намерения? — я повторяю, выводя его из себя.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. — она кладет оба локтя на стол и наклоняется вперед, как император, планирующий свою атаку. — Джонатан, должно быть, приказал тебе разрушить ее жизнь.
— Как... — Эльза откашливается. — Откуда ты это знаешь, папа?