— Мне бы, ребята, с Дусей пошептаться, — внезапно произнес Николай Васильевич. — Не возражаете?
Жених и любовник поглядели на сыщицу. Краснеющая девица неловко пожала плечиками и молча мотнула подбородком на гостиную.
Пантомиму разгадали правильно, Паршин и Крученый отправились в комнату. Правда, возле двери произошла заминка — мужики столкнулись плечами в дверном проеме и застряли.
Потом дружно расступились, и Паршин, как бы на правах хозяина, слегка язвительно предложил Крученому войти в комнату первым.
Евдокия аж зажмурилась, вообразив возможную реакцию вора в законе!..
Господи, и как же ее угораздило влюбиться в полнейших и непримиримых антиподов!
Но обошлось. Антиподы разошлись без мордобития.
Васильевич, пронаблюдав за брачными играми альфа-самцов, плотно прикрыл за ними дверь и зашептал:
— Ну ты и учудила, Дуська! — Немного выпучил глаза. — Какого лешего ты…
В скинутой куртке Шаповалова запиликал телефон; подняв вверх указательный палец — подожди! — Васильевич достал мобильник. Долго разговаривать с абонентом не стал, лишь буркнул: «Да здесь я, здесь… Сам все скажи» — и протянул Евдокии телефон:
— На. Ильич тебе все лучше объяснит.
Догадываясь, что сейчас ей что-то «лучше» объяснит далекий от «мышиных» мук полковник, Дуся невольно поджала диафрагму. Поскольку давно заметила парадокс: портовый криминальный воротила Семинарист, к примеру, ни разу не повысил на нее голос. Хотя давала повод. А образованный начальник полицейских орал, словно фельдфебель на плацу. Без скидок на пол, возраст, дружбу со всем его семейством и то, что Евдокия даже на минуточку не являлась его подчиненной.
— Землероева? — определился Муромцев.
— Да.
И понеслось…
— Ты что творишь, полоумная, твою мать?! Ты что там устроила?!.
Дуся беспомощно, чуть отставляя телефон от уха, смотрела на сочувствующего Николая Васильевича. И мало что, признаться, понимала. Поскольку составить суть из воплей получилось не сразу и не вдруг.
Но вот когда картинка стала вырисовываться — простила Муромцеву любую грубость на десять лет вперед. Если, конечно, останется в живых или хотя бы на свободе.
Подставила она полковника, как получалось. Подставила так — круче не бывает!
Над местом действия, двором Нифаси, где проводился следственный эксперимент, журналисты, оказалось, запустили дрон с видеокамерой. И надо отметить, Евдокия слышала, как они гоготали у ворот!
Но не связала этот смех с собой.
Сейчас, зажмурившись от стыда и ужаса, она представляла, как повеселились папарацци, наблюдая за ее передвижениями. Вот славная владелица «Сфинкса» крадется вдоль штакетника… потом шпионит из-за угла… на цыпочках торопится к Нифасе и секретничает…
Разведчица, блин, недоделанная! Сигает с будки на забор и рыскает вокруг соседского крыжовника!
Кошмар. Максим Ильич умасливал следователя Кашина. Небось клялся, что верит Евдокии, — она к убийству не причастна.
А «непричастная» персона стащила с места преступления улику. Против себя, накрепко привязывающую ее к убийству!
Теперь — не выпутаться. Теперь посадят точно.
— Мне прислали копию видеосъемки, — кипятился шеф полиции, — мы увеличили кадр, где ты с земли что-то подняла… Это твоя перчатка?!!
— Да.
— Чтоб через полчаса… вместе с перчаткой… у Кашина!!! И не вздумай смыться, Васильевич тебя доставит!!!
В трубке раздались гудки отбоя. Дуся беспомощно смотрела на дорогого шпиона и ждала разноса уже от него — она всех подставила. Сомнений нет. Разгадка странного «мышиного» взгляда найдена, Васильевич прекрасно понимал, что хвост всеобщего вредителя защелкнут мышеловкой.
— Придется ехать, Дуся, — сочувственно сказал Шаповалов, отлично слышавший все вопли Ильича. — Съемку Максиму переправил шеф местного телевизионного канала, которому предложили купить материал. Он пообещал придержать горячую сенсацию до вечернего выпуска, но, сама понимаешь, — друг развел руками, — даже если он откажется ее выпустить, съемка все равно окажется в Сети. К вечерним новостям, прости, ты должна быть у Кашина. Внизу нас ждет машина Ильича.
Дуся сглотнула и кивнула. Потянулась к «тревожному чемоданчику», стоящему возле обувной полки.
— А с Паршиным могу проститься? — спросила жалобно.
— Конечно. Хочу надеяться, что ненадолго, попробуем вытащить тебя под подписку, но от нас уже мало что зависит.
Дусе показалось, подразумевалось: «Сама, душа моя, виновата».
— Спасибо. Понимаю. Пять минут. — Евдокия еле-еле выталкивала из себя слова. Горло стянул спазм близких слез и страха, а взбунтовавшийся желудок так подпрыгнул, что захотелось часть выклянченных минут потратить на общение с унитазом.
…Пока она беседовала с Муромцем и Шаповаловым, жених и любовник успели все-таки прилично разругаться. Причиной послужило предреченное желание Крученого взять Дусю под свое крыло. Антон настаивал, что у него все подготовлено, бойцы стоят «снаряженные», а тихая норка ждет не дождется напроказничавшую сыщицу.
Бывший мент Паршин играл желваками на скулах и уверял, что обойдется без него, мол, сам с усами.
Как странно. Справедливости в словах любовника — навалом. Жених тоже не кобурой щи хлебает, проверил сегодня с десяток квартир, подобрал те, где можно исчезнуть, минуя основную дверь.
Хоть на три части разорвись, одну направь до Кашина!
Не в силах говорить, Дуся молча прошагала мимо спорщиков, подошла к расшторенному окну и прижалась лбом к холодному стеклу.
— Я уезжаю с Николаем Васильевичем, — сказала тихо-тихо, но ее расслышали. — Внизу нас ждет машина. Простите, — Дуся усмехнулась, — но вас с собой мы не возьмем.
— Почему?! — раздался за ее спиной двухголосый вопль.
Ответить Евдокия не успела, в стекле возле ее виска, с негромким «дзынь», появилась крохотная дырка. Пустившая в разные стороны тонкие паучьи лапки трещин.
Сыщица удивленно посмотрела на дырочку… И тут же отшатнулась от окна!
Через мгновение за ее спиной раздался звук падающего на пол тела.
Одновременно со вторым «дзынь» на Евдокию сзади кто-то обрушился и увел ее с линии огня!
А в комнате еще кто-то упал. И тоже молча, как подкошенный.
Дуся лежала под подоконником, ее голову накрывал локоть Николая Васильевича, оглянуться и проверить, в кого попали пули, не было возможности!
— Лежи тихо! — сипло приказал Васильевич и пополз к центру комнаты. — Не шевелись!
Вначале Евдокия подумала, что приказ подразумевает «не высовывайся», но позже догадалась: возможно, Шаповалов не хотел, чтобы она увидела кого-то мертвым. Откатываясь к центру комнаты, Николай Васильевич одновременно достал из кармана телефон и уже оповещал:
— Максим, нас обстреляли! У нас двухсотый и трехсотый! Вызывай по адресу «скорую»! Мы с Дусей уходим! Подъезд на другой стороне дома, надеюсь, проскочим до твоей машины!
Докатившись уже до замершей в ужасе Дуси, Шаповалов схватил ее за шкирку и, как котенка, волоком потащил в прихожую. Горе-сыщица пыталась обернуться и поглядеть: кто выжил, а кто из ее любимых мужчин ранен?! На военном сленге «двухсотый» — это мертвый, «трехсотый» только ранен, выжил!
Но, обернувшись, толком ничего не поняла: Олег лежал на боку, спиной к ней, Антон, раскинув руки, навзничь — на его груди, на белой водолазке, расплывалось огромное пятно крови вокруг дырочки.
Дуся дернулась к ним! Зазмеилась, пытаясь вырваться из цепких рук Васильевича…
Но Шаповалов, лежа, успел пинком захлопнуть дверь гостиной перед ее носом, так как через дверной проем простреливалась большая часть прихожей. А шторы на окне гостиной не получится задернуть с пола — их собирают в складки подхваты, прицепленные к крюкам.
Помогая сыщице подняться, Николай Васильевич схватил с вешалки первую попавшуюся куртку и набросил ее на голову Евдокии:
— Прикройся! От снайпера нас закрывает дом. Второго, надеюсь, на той стороне нет, уходим до машины Ильича!
Буквально дошвырнув Евдокию до лифта, матерый диверсант сграбастал ее «тревожный чемоданчик» и свою одежду.
Лифт, недавно довезший Шаповалова до пятого этажа, раскрылся мигом. Николай Васильевич задом затолкнул Евдокию в кабинку и нашарил в ее сумке пистолет.
Закрывая девушку собой, направил ствол на щелку двери. Приготовился к любой неожиданности.
Когда он уже заталкивал замотанную с головой Евдокию в автомобиль начальника полиции, их, разумеется, сфотографировали папарацци, но никакой уверенности в том, что они или бойцы Антона ее опознали, у Евдокии не было. По большому счету, с момента первого выстрела прошло не более трех минут, а все дальнейшее происходило в таком темпе, что даже участница событий не успевала толком соображать.
Воропаевская лежка. Так когда-то назвал Нифася эти глухие места. «Тут, почитай, в каждой деревне какой-то родственник Иваныча. Малая родина его».
Одного из родичей Воропаева Евдокия отлично помнила — Савелий. Невысокий кряжистый охотник, умело обращавшийся с двустволкой.
Помнила и его дружелюбного пса Пирата. Хозяин называл собаку «рабочей», сиречь умеющей толково зверя выследить-загнать…
Сегодня Савелий несколько раз заходил в комнату, где на кровати лежала впавшая в равнодушную прострацию гостья. Деликатно крякал, ставил на стол то кринку с молоком, то чашку с чаем. Пытался с ней поговорить и даже разрешил Пирату в комнату проникнуть, хотя обычно цыкал на «работника», едва тот в сени нос просовывал.
Но Евдокия не отреагировала. Лежала, глядя в потолок или на часы-ходики в виде кошачьей мордочки с бегающими глазками, и прижимала к себе мужскую куртку, которой прикрывал ее от снайпера Васильевич.
Жить не хотелось! И это вовсе не фигура речи. Жестяная кошка была более живой, чем Евдокия. Тикающая кошка хотя бы знала, который сейчас час; девушка, лежащая на постели, провалилась за изнанку бытия и мало понимала, где находится, утро сейчас или вечер, зачем на столе кринка и ватрушки, неужели кто-то в этом мире может есть?!