За несколько дней до аукциона «перец»-конкурент узнал, что N. соскочил с торгов, потому что у него не хватает денег. (Об этом «перцу» под страшным секретом сообщил, разумеется, чиновник Бублик, завербованный противником.)
Полагая, что конкурента уже нет, «перец» пожадничал и заявил на аукцион всего миллион долларов, что было меньше полутора, имевшихся у N.
Теперь задача N. состояла в том, чтобы обеспечить внезапность и не попасться на глаза скупердяю-конкуренту раньше времени. Три дня и три ночи он рыскал по Москве и скупал резаную бумагу под названием «ваучер» — и скупил ее на все полтора миллиона.
Скупка завершилась поздно вечером, накануне дня аукциона, и теперь, до десяти утра, мешки с этой макулатурой надо было доставить на торги в Святогорскую мэрию. «Аэрофлот» помочь уже ничем не мог, и резаная бумага имела все шансы так и остаться резаной бумагой…
По счастью для будущего олигарха, в соседней квартире жил военный летчик, которому Родина по неосторожности доверила самолет.
Ночью, с пятью мешками ваучеров, они вылетели в Святогорск с подмосковного военного аэродрома. Стоило это — «штуку баксов». Полагаю, в случае необходимости, «штук» за пять, летчик организовал бы ракетный удар по Святогорской мэрии…
Но они успели — за полчаса до начала торгов.
Защитник неба получил обещанную стопку зеленых, Бублик — оговоренный «откат», а N. — государственное производство в личное пользование на халяву.
Производство это давно накрылось медным тазом, рабочие годами не получают зарплату, все активы выведены в теплые благословенные места, а N. входит в русский список «Форбс» и руководит местным еврейством.
Бублика вспоминает с нежностью.
1993 год
Руки не поспевали за скоростью первоначального накопления капитала, и в пункте обмена валюты начали практиковать уникальный процесс под названием — приемка денег «на ребро».
Тысячные купюры собирали резинкой в «котлету», замеряли толщину «котлеты» линейкой — и меняли в примерном соотношении сантиметра к доллару. Корректировка происходила наутро. Каждый божий день три выпускника Станкина волокли новые мешки с рублями к «обменке», где, с линейкой наготове, их ждал хозяин «обменки», тоже станкиновец.
Очень скоро главной проблемой бизнеса стало физическое переутомление концессионеров (мешки с рублями были очень тяжелыми), и они подрядили на разгрузочные работы милиционеров из ближайшего отделения… Сдвинув кобуры на жопы, менты честно трудились на благо народа.
А торговали «станкиновцы» — едой. Отправителем была немецкая фирма, а получателем значилась Русская Православная Церковь, что влекло за собой полную акцизную халяву. Крупный отец церкви, ненадолго отлучившись от восстановления духовности в разрушенной безбожниками России, за хорошенький «откат» помогал выпускникам Станкина преодолевать, именем Господа, государственную таможню…
А немцы все удивлялись — зачем русской православной церкви, ближе к посту, столько мороженого мяса?
1994 год
А еще делалось так.
В маленький порт в Питере входил корабль из Роттердама — со спиртом. Одновременно туда же подъезжала милицейская машина с мигалкой.
Таможня, санитарная служба и пограничники резко слепли. Спирт сгружался на ментовскую машину и в полной безопасности отбывал в сторону дальнейшего товарооборота, а кораблик тихо выходил из маленького питерского порта и через пятнадцать минут торжественно заходил в большой порт того же славного города — уже совершенно официально.
И — без спирта.
Самым квалифицированным матросом на этом «летучем голландце» был продвинутый юноша, специалист в области компьютерных технологий. Благодаря ему, корабль, вышедший из Роттердама с документами на спирт, в Петербург приходил с этими же документами, но безо всяких следов спирта.
А Владимир Владимирович Путин как раз всем этим руководил… Я имею в виду: внешнеэкономическими связями Санкт-Петербурга. Потом он стал президентом России, а эти времена начали называться — «лихими девяностыми».
Кругом вода
Как делаются деньги из воздуха, не знаю. Как они делались из воды — могу рассказать. Точнее — пересказать технологию, которой в минуту русского алкогольного откровения поделился один из авторов этого ноу-хау.
Итак: ГДР, Западная группировка советских войск, конец восьмидесятых. Перестройка, «человеческий фактор» и всякое такое…
Делай раз! Энтузиасты из армейской продслужбы берут воду из-под казарменного крана и отправляют ее в немецкую экологическую экспертизу с наводящим вопросом: не вредно ли такое пить? Из немецкой экологической экспертизы приходит заключение, из которого следует, что об пить не может быть и речи.
Делай два! Немецкая бумажка отправляется в Москву с наводящим вопросом: не начать ли (по случаю перестройки и «человеческого фактора») покупать для советских солдат питьевую воду? Смета прилагается. Оптовый литр воды стоит смешные пфенниги, однако ж, перемноженные на пять литров в человеко-день, число дней в году и число солдат в Западной группировке, эти пфенниги образуют цифру вполне ничего себе.
Делай три! Финотдел Министерства обороны, в приступе гуманизма, выписывает искомую цифру. Делай четыре! Тихий немец-оптовик за смешной «откат» пишет бумагу о том, что поставил в Западную группировку советских войск миллионы литров питьевой воды.
И, наконец, хеппи-энд: энтузиасты из продслужбы Западной группировки советских войск и гуманисты из финслужбы Министерства обороны по-честному делят десятки миллионов марок. Советские солдаты пьют, как и пили, воду из казарменного крана. Перестройка и «человеческий фактор» продолжают победное шествие по просторам Родины.
Наш Голливуд
В 1992 году я написал свой первый киносценарий. (Потом я написал их еще несколько, и десять килограммов измаранной бумаги, до сих пор пылящейся на шкафах, — тому вещественное доказательство.)
А в том году я писал первый сценарий — и это был не потный вал вдохновения, а заказ! Через цепь шапочных приятелей на меня вышли какие-то новосибирские братки, занимавшиеся глиноземом, а может, красной ртутью; в общем, что-то у них куда-то шло эшелонами в обмен на «гуманитарку», которая, в свою очередь, на что-то обменивалась…
И вот эти братки типа решили построить под Новосибирском «Голливуд» — и известили мир о своей готовности со страшной силой вкладываться в кино. (Это в те годы была главная отмывка денег). А у меня с моим другом, режиссером, как раз имелся симпатичный сюжет для кино — и мы поняли, что это судьба!
Через какое-то время я был приглашен зайти в их офис поговорить. Офис оказался номером в гостинице «Севастополь», насквозь прокуренным, с бутылками из-под хорошего вискаря у дешевых вдавленных кресел. Я начал что-то рассказывать про сценарий, но инвесторы в тренировочных костюмах только замахали руками: давай, давай, пиши!
Так и не понял, зачем звали.
Через какое-то время я получил аванс, оказавшийся впоследствии окончательным расчетом. Суммы не помню (время было девальвационное, и счет шел на миллионы) — хорошо помню, однако, способ оплаты: посланец инвесторов занес деньги мне на дом в полиэтиленовом пакете с надписью «Мальборо».
Это был детинушка в майке, под которой угадывалась мощная и хорошо напрактикованная мускулатура. Он с выгрузил дензнаки прямо на кухонный стол и предложил их пересчитать. Будучи в предынфарктном состоянии от присутствия этого субъекта на своей жилплощади, я только спросил, где расписаться за получение.
Браток посмотрел на меня как на тяжелобольного.
Когда он покинул мою квартиру, я запер дверь на все полтора замка, причем отчетливо помню, что хотелось еще и привалить ее чем-нибудь для надежности.
Но так просто отделаться от партнеров по строительству русского Голливуда не удалось: через какое-то время мне передали просьбу от инвесторов — помочь им выйти на Хасбулатова.
Руслан Имранович был в ту пору спикером Верховного совета, и всего-то нужен был от него браткам один автограф, чтобы легализовать одну большую гуманитарную акцию. Целью акции было немедленное благоденствие Новосибирской области (с последующим выводом активов в оффшор, разумеется).
С Хасбулатовым, по обоюдному нашему счастью, я знаком не был (братки меня переоценили); инвесторы нашли выход на Белый дом в другом месте — и хмуро жаловались потом, что в приемной у «Имраныча» только за то, чтобы донести бумажку до письменного стола, с них попросили пятьдесят «штук».
Я еще, помню, уточнял, «штук» чего и сколько этого в «штуке».
Потом я дописал сценарий, и — вы будете смеяться! — на Киностудии имени Горького начался подготовительный период: пробы, поиски натуры, составление сметы…
Когда подготовительный период закончился, выяснилось, что денег больше нет. Потом выяснилось, что нет и инвесторов. Ни один телефон не отвечал. Протертые кресла в их «офисе» придавливали к полу другие энтузиасты первоначального накопления капитала.
Может быть, с добычей хасбулатовской подписи новым браткам повезло больше…
Десять лет спустя
С конца восьмидесятых меня иногда звали на эстраду; в основном на сборных концертах — в качестве гарнира, с краю тарелки, для разнообразия. Впрочем, «блюда» были действительно выдающиеся — Жванецкий, Хазанов…
Среди организаторов выделялся глава новой концертной фирмы. Он собирал звезд первой величины, набивал публикой огромные залы, стриг немыслимые барыши… Он выходил из навороченного серебряного джипа, каких еще почти не было в Москве в те годы — чуть за сорок, ранние залысины, печальные, немного усталые глаза победителя…
Потом моя судьба свернула с эстрадной дорожки, и я забыл человека с усталыми глазами.
Мой взгляд наткнулся на них через десять лет — в забегаловке у Белорусского вокзала. Приткнувшись у окна, владелец глаз пил какую-то кофейную бурду. Руки, державшие чашку, немного тряслись. Все радости прошедшего десятилетия — первого десятилетия ново-русского капитализма, со всеми его «счетчиками» и прочей