В гараже было уже накрыто, нарезано на капоте, «нолито» и даже частично выпито; над капотами летали обрывки русской социологии: «а ты за кого?», «ну и козел», «а твой не козел?».
Михаил включился в процесс обсуждения и стал догонять.
Через какое-то время живых в гараже почти не осталось (праздник есть праздник). Электорат отдыхал вдоль стен, пережидая победу демократии. Над стаканами, последними из могикан, сидели двое — водитель «КамАЗа» и мой друг Шевелев, уже почти догнавший.
Судьбы России были теперь в их руках.
— Нет, — мрачно сказал водила, продолжая разговор, долгое время шедший в нем самом, — надо было вам их вешать, в девяносто первом!
— Кого? — уточнил мой друг Шевелев.
— Коммунистов, — прямо ответил водила.
Михаил немного задумался, связывая местоимения, а потом осторожно уточнил снова: мол, вешать не вешать — открытый вопрос, но почему — «вам»? Кому «вам»?
Работяга засмущался.
— Миш, — сказал он наконец. — Ты же знаешь: я не по этой части… Но ведь ты же еврей!
— Ну, — согласился мой друг Шевелев. — Еврей! Но почему нам их вешать? Почему не вам ?
Водилу вопрос озадачил. Он огляделся. Электорат тихой биомассой лежал вдоль стен.
— Посмотри, — сказал водитель КамАЗа. — Ну? Можно иметь дело с этим народом?
И, помолчав, добавил твердо и печально:
— На нас надежды нет!
Так начинались «Куклы»
— Нужна концепция, — сказал Григорий Горин. — У вас молодые мозги, думайте!
Мы встретились через несколько дней.
— Ну? — строго спросил Григорий Израилевич. — Придумали концепцию?
Я виновато развел руками.
— А я придумал, — сказал Горин.
Он неторопливо закурил трубку и с минуту посасывал ее, бесстыже увеличивая драматургический эффект. Затем посоветовал учиться у него, пока он жив. И наконец, значительно подняв палец, произнес:
— Надо взять у них аванс — и скрыться!
Скрыться не удалось…
Рифмуйте сами
Сценка, посвященная возвращению премьера Черномырдина из Арабских Эмиратов, начиналась так:
Вот однажды из Дубай
Приезжает краснобай…
«Краснобая» руководство НТВ вежливо, но твердо попросило на что-нибудь заменить. (Сегодня даже смешно вспоминать: боялись Черномырдина!) Принципиального протеста просьба у меня не вызвала: русский язык велик, свободен и могуч, синонимов — ешь не хочу… Единственная проблема состояла в том, что программа была написана стишками.
Альтернативную рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» нашел быстро, дело нехитрое:
Вот однажды из Дубай
Приезжает…
Вот именно.
Пройдя этот тупиковый путь еще при написании программы (я уже твердо знал, что «краснобай» — самое тихое, что есть в русском языке на это окончание), я попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы:
Из Дубая как-то раз
Приезжает…
Вот именно!
Так и мучались, пока нашему звукооператору Аркадию Гурвичу не пришло в голову соломоново решение… И мы послали начальству смиренный факс с согласием на любую рифму, которую они нам предложат!
Минут десять наверху рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте “краснобая”».
«А озаряет голову безумца…»
К Черномыдину я относился, как Сальери к Моцарту.
Я-то всю жизнь беру трудом, а он брал — талантом! Тут ночей не спишь, слова переставляешь… Восемь редакций одной шутки! А Виктор Степанович просто открывал рот и говорил репризами.
— Почему в вашем правительстве не было женщин? — спросили у него.
Барабанная дробь… Ап!
— Не до того было!
Взрыв хохота.
Или вот еще — бессмертное, до всякого кризиса:
— Да мы с вами еще так будем жить, что наши дети и внуки нам завидовать станут!
Впрочем, сам Черномырдин уровень своего предвидения не переоценивал. «Прогнозирование, — говорил он, — чрезвычайно сложная вещь, особенно когда речь идет о будущем…»
Гений
Сам Черномырдин в те годы, конечно, не мог себе представить, что закончит карьеру в обидной ссылке, послом на Украине… Но случилось именно так, и на голову всесильного некогда Черномора в середине нулевых упал «газовый кризис».
Проворовавшееся украинское начальство в полном составе ушло в несознанку, трубку никто не снимал, из Москвы орали дурными голосами и мылили Черномору шею.
А Черномор сам много лет мылил шеи и крайним быть не привык!
И когда дозвонился наконец в украинский Совет безопасности, то по старой начальственной привычке крепко отмутузил снявшего трубку чиновника: что за мать-перемать, что это у вас на Украине за бардак!
— Виктор Степанович, — мягко отозвался собеседник. — Вот вы у нас послом уже много лет, а так и не знаете, что надо говорить не «на Украине», а «в Украине»…
Тут Черномора взорвало по-настоящему. Но как!
— Знаете что! — сказал он. — Идите в хуй.
Опилки
Весной 1995-го утомленное нервной реакцией прототипов руководство НТВ призвало меня к сдержанности, напомнив, что «Куклы», в общем, передача-то юмористическая, — и предложило написать что-нибудь легкое, стилизовать какую-нибудь детскую сказку…
И само, на свою голову, предложило «Винни-Пуха».
«Винни-Пух» так «Винни-Пух». Через неделю я принес сценарий.
Руководство обрадовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем — и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени переходя на английский. Я разомлел от интеллигентного общества…
Наконец руководство взяло сценарий и стало его читать. И тут же, буквально на первой строчке, вдруг тоскливо и протяжно закричало, и вовсе не по-английски:
— Блядь, бля-ядь!..
На крик в комнату заглянула встревоженная секретарша.
Я тоже забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке — известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки — не беда!»
И конечно, в «Куклах» ее должен был петь Самый Главный Персонаж. Но скажите: разве можно было, делая «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?
Я доел печенье и ретировался, проклиная Алана Милна, Бориса Заходера и всех, всех, всех…
Обида
Позвонил Сергей Пархоменко (в просторечии Пархом, в ту пору — парламентский корреспондент газеты «Сегодня»). Поздравляю, говорит, тут из-за тебя скандал в Совете Федерации.
Господи, твоя воля! Я спросил: что случилось?
Оказалось: североосетинский президент Галазов заявил, что народу его республики нанесено страшное оскорбление в программе «Куклы»: республика была изображена в виде женщины-мусульманки.
Речь шла о кукольной стилизации на темы «Белого солнца пустыни».
Я был ошарашен. Мне в голову не приходило, что мусульманка — это оскорбление, тем более в контексте «Белого солнца…». Война, Джохар — Абдулла, Грачев — Петруха, солдат Сухов — Борис Николаевич…
Я спросил Пархома: нельзя ли разъяснить господину Галазову содержание слова «метафора»?
Пархом подумал несколько секунд и ответил:
— Не советую.
Другая обида
Программа-антиутопия, снятая зимой 1996-го, называлась «Воспоминание о будущем». Действие ее происходило в двухтысячном году, через четыре года после Зюганова на выборах.
Картинку я рисовал вполне предсказуемую: в Прибалтике снова русские войска, в продуктовом магазине — шаром покати, изо всех репродукторов — один и тот же Кобзон с песней «И Ленин такой молодой»… А резиновый Егор с резиновым Григорием трудятся на лесоповале (объединились наконец).
И вот они пилят у меня, значит, бревно и вспоминают коллег-демократов.
И была в этом диалоге такая опасная шутка, что, мол, Боровой с Новодворской бежали, переодевшись в женское платье…
Через неделю раздался звонок.
— Господин Шендерович? — осведомился неподражаемый голос. — Это Новодворская.
Я похолодел, потому что сразу понял, о чем пойдет речь.
— Виктор, — торжественно произнесла Валерия Ильинична. — В своей программе вы нанесли мне страшное оскорбление…
Возразить было нечего — бестактность была налицо, хотя и невольная, разумеется. «Куклы» делались «с колес», в страшном темпе, и, написав программу, я не всегда успевал ее внимательно прочитать…
Я начал извиняться. Наизвинявшись, заверил, что готов сделать это публично, письменно, там, где скажет Валерия Ильинична… Новодворская терпеливо выслушала весь этот щенячий лепет и закончила свою мысль.
— Виктор, неужели вы не знаете, что в уставе нашей партии записан категорический отказ от эмиграции?
Ключевой вопрос
13 июня 1995 года против «Кукол» было возбуждено первое уголовное дело, и наутро я проснулся знаменитым.
Человек я скромный и долгое время считал успехом, когда меня узнавала собственная теща, а тут вспухло, как говорится, не по-детски…
После интервью «New York Times» я начал с уважением разглядывать отражение в зеркале. После череды презентаций купил жилетку. Когда моим мнением о перестановках в правительстве заинтересовались политологи, стал подумывать о батистовом платочке под цвет галстука. Когда позвонили из газеты «Балтимор сан», чтобы спросить, что я думаю про футболиста Симпсона, зарезавшего жену, я понял, что жизнь удалась окончательно.
Вылечила меня (распространенным в России способом шоковой терапии) корреспондентка «МК». Позвонив, она сходу начала умолять об интервью, хотя я и не думал отказываться. Мы договорились о месте и времени встречи, и напоследок она сказала:
— Ой, простите, только один вопрос.
— Да-да, — разрешил я, давно готовый беседовать по любой проблеме мироздания.
— А вы вообще — кто?
Сегодня я понимаю: этот звонок был организован моим ангелом-хранителем, в профилактических целях…