— Девочки, перестаньте! Девочки, перестаньте!
Наконец одна из «девочек», крепко под сорок, прервав выяснялово, сказала ей (дословно):
— Лаура, блядь, ну ты-то хоть не лезь, ебаный Христос!
Какая плотность культурного контекста, а? И какая музыка речи…
Пишите письма
И пришло мне однажды на НТВ письмо — из Храма Трех святителей, расположенного в городе N. по адресу: улица Жлобы, 51.
И другое — с обратным адресом: «Волгоград, проспект Хиросимы, до востребования…».
Перепись населения
— Национальность писать — русский?
— Нет, еврей.
Переписчица подняла испуганные глаза:
— Что, прямо так и писать?
С афиши
Камерный оркестр «Солисты России», дирижер — Миша Кац (Франция).
Пересвет и Ослябя
В 1998 году меня позвали в прокуратуру — за разжигание ненависти к русскому народу. Биться со мной за честь русского этноса вышли в чисто поле сорок шесть человек из Оренбурга.
Первым в списке обиженных стояло имя гражданина Гусейнова. Координатором акции числилась Дусказиева Галина Задгиреевна.
Чудны дела твои, Господи.
В рабочий полдень
У меня в квартире ремонт.
Дима стругает плинтусы, Миша кладет плитку в ванной.
Я сижу в комнате и пишу текст, имея в виду заработать на оплату их труда. В середине дня мы прерываем наши занятия и сходимся на кухне к накрытому столу.
За обедом происходит обсуждение ряда проблем из области прикладной психологии (в этом силен столяр Дима), сравнительный анализ Ветхого и Нового Заветов с выявлением ряда противоречий внутри каждого из них (с цитированием по памяти в исполнении Михаила), а также краткая дискуссия, посвященная постмодернизму как последней стадии мировой культуры (здесь некоторое время солирую я).
Потом мы с Димой пьем чай, а Миша кофе. Потом мы расходимся по рабочим местам, очень довольные друг другом. А моя жена, полдня готовившая нам обед, приступает к уборке стола и мытью посуды.
А что ей остается, если она ничего не знает о постмодернизме?
Немного Сартра
Такси. Серьезный мужчина за рулем меня узнал и поделился своей тревогой:
— В народе, — сказал, — возникает экзистенциальная пустота!
В конце поездки попросил расписаться на книге о житии какого-то святого…
Интересно здесь все-таки.
Разумное сущее
N. гулял с собачкой, когда на пути его возник архетипический алкаш: клетчатая рубашка, заправленная в треники с пузырями, заправленными, в свою очередь, в черные носки… На ногах резиновые шлепанцы, в руке бутылка… А в глазах стоял какой-то тревожный вопрос.
— Как тебя зовут? — спросил алкаш.
— Дима.
— Вот скажи мне, Дима, отрицание отрицания — это Гегель или Фейербах?
— Гегель.
— Вот спасибо, Дима, а то с утра мучаюсь!
Родная корпорация
Утром предновогоднего воскресенья по обледенелой лесной дорожке в Сокольниках навстречу мне шли трое. То есть собственно шел — один. Он двигался трусцой, относительно твердо держа азимут и приговаривая: «Идем, идем, держим темп».
Двое других, как хрестоматийные Селифан и Петрушка, бережно поддерживая друг друга, ползли за ним на рогах. Селифан был в адидасе и пиджаке, Петрушка в хаки, надетом поверх кофты. Сочетание внутренней дозы и наружного холода окрасило их лица в цвета национального флага: они были белые, синие и красные.
Это было нечто. Даже мой лабрадор, которого мало что может отвлечь от инспекции парка, замер на полушаге в десяти метрах от этой троицы. Проходя мимо меня, остолбеневшего от внезапной встречи с Родиной, глава процессии коротко развел руками и объяснился:
— Корпоратив…
Сокольники
Утро первого января, вход в парк. Духовая группа хмурых дед-морозов наяривает на холодке джаз. Лица серые, частично непохмеленные.
У чугунных сокольнических ворот стоит человек в черном (то ли парковый служащий, то ли представитель охранной структуры) и всех заворачивает к кассе: по случаю Нового года вход в парк стоит двадцать рэ.
У кассы образуется небольшая очередь, но это не местные. Местные, вроде меня, знают, что в двухстах метрах отсюда есть калитка, через которую можно, как и раньше, пройти на халяву…
И не то чтобы было жалко двадцати рублей, но весь организм протестует против такого необязательного мероприятия, как оплата. Слухом земля полнится; в сторону неохраняемой калитки налаживается человеческий ручеек. Потом ручеек становится рекой. Два юных, отравленных пивом организма, недотерпев, продираются сквозь прутья ограды. Остальные, с детьми и внуками, чинно шествуют в коммунистическое будущее, до неохраняемой бесплатной калитки.
Через какое-то время представитель государства, одиноко стоящий на центральном входе, понимает, что с казной все равно не сложилось, и начинает перехватывать идущих вдоль ограды с предложением о новогодних скидках, а именно: безо всякой кассы дать лично ему десять рэ вместо двадцати — и не переться в обход, а пойти напрямую.
Население разделяется на жадных и ленивых. Жизнь устаканивается и входит в привычное русло. Кассир в полном одиночестве слушает джаз. Тромбон в красной шапочке с помпоном пританцовывает не то чтобы от веселья: просто в ночь на первое наконец похолодало.
С Новым годом!
Отдыхаем!
Числа с первого по четырнадцатое в январском календаре были выделены красным, выходным цветом, обведены красным же фломастером и обобщены дивным по емкости рекламным слоганом: «Отдыхаем!».
А у меня как раз на эти дни пришлись некоторые ремонтные хлопоты. Что-то должны были дочинить, что-то привезти… Но — кто не успел, тот опоздал: начиная с католического Рождества в наших нетрудоголических палестинах стало наблюдаться привычное замедление реакций, переходящее в глухой автоответчик.
Потом наступил Новый год.
Первого числа я никому не звонил — я ж не зверь. Второе пришлось на пятницу, и я дождался пятого.
Пятое было понедельником, но в стране по-прежнему стояла тишина, если не считать Киркорова с Веркой Сердючкой и соседа через стенку, который увлекся караоке и тоже пытался петь. Безнадежность ситуации заключалась в том, что соседа нельзя было вырубить пультом.
Шестого мне удалось дозвониться до одного трудящегося, который был в состоянии войти в диалог, но один он ничего не мог, а остальных не было.
Забывшись, я позвонил седьмого и получил выволочку от неизвестного мне охранника. Едва сдерживая гнев, охранник сообщил мне, что весь мир сегодня празднует Рождество — и никто не работает!
Я понял, что мир скопом перешел в православие, и мне нечего ловить вообще…
А восьмого мне честно сказали, что я им надоел, и что мне лучше не дергаться и тихо дождаться пятнадцатого, «когда закончатся каникулы»…
«Отдыхаем»!
История Пушкина
В кафе «Фиалка» в парке Сокольники можно снимать кино из послевоенной жизни: нетронутые интерьеры стоят в ожидании своего звездного часа…
Но не интерьерами славна «Фиалка»! Хозяин заведения, опознавший меня по прежним телевизионным временам, показал столик, за которым пару раз сидела сама Алла Пугачева, — и в знак уважения даже предложил присесть на ее место… Я не посмел.
Тем более что интересовала нас с женой не Алла Борисовна, а Александр Сергеевич. За тем и зашли.
Ибо прямо перед «Фиалкой», на небольшой колонне, стоит бюст Пушкина. Сер и печален лицом тот Пушкин, и стоит он в виде бюста на небольшой псевдоклассической колонне, над маленькой, с тазик размером, клумбой… Стоит с прикрытыми глазами — видать, лепили с посмертной маски.
Такое ощущение, что классик только что в этой «Фиалке» перебрал и вышел на воздух проблеваться, да призадумался, прикрыв глаза. И нос у него перебит — будто кто в кабацкой пьяной драке… Нет, это уже не Пушкин.
В общем, зашли мы с женою внутрь и стали допытываться о происхождении бюста. И узнали от хозяина «Фиалки» удивительную историю.
Дело было в девяностые. Покамест будущие лидеры русского списка «Форбс» убивали друг друга за нефть, газ и металлургию, приватизаторы поскромнее делили ЦПКиО «Сокольники».
По-хорошему они не договорились, и однажды посреди приватизированного парка аккуратно (то есть дотла) сгорела симфоническая эстрада. Большого урона симфонизму пожар не нанес: недвижимость эта уже много лет функционировала в качестве сауны с девочками.
О ночном происшествии оповестили хозяина «Фиалки». Его рассказ о дальнейшем звучал так:
— А я, значит, помнил, что вокруг той эстрады с советских времен стояли четыре бюста: Карл Маркс, Достоевский, Толстой и Пушкин. Ну, Маркс мне даром не нужен, а Пушкина жаль! Я — на пепелище. Нашел! Лежит. Я поднимаю его — а он черный весь! Притащил его сюда, гляжу: нос отбит. Когда упал, значит, отбило нос. Что делать? Пушкин же, обидно. Позвал знакомого скульптора, он говорит: дай мне два ведра — ведро пива и ведро цемента. Целый день пил и лепил. Ну и вот…
И вот — как памятник покалеченной российской приватизации (глаза прикрыты, нос лепешечкой) стоит перед кафе «Фиалка» Алесандр Сергеевич Пушкин — на столбике, над клумбой-тазиком… По вечерам слушает Катю Лель и Михаила Шуфутинского, несущихся из ресторана…
Маркс не Маркс, а Достоевский тут был бы кстати.
Допросы с пристрастием
Доктор Максим Осипов из Тарусской больницы — человек капризный: хочется ему в рабочее время, видите ли, общаться с интеллигентными людьми!
Претенденткам на должность секретаря-референта на собеседовании задавались два вопроса не по специальности:
— Что случилось в 1812 году?
и
— При каких обстоятельствах умер Пушкин?
Первое так и осталось тайной, а на второй вопрос однажды ответили:
— Застрелился на дуэли.