— Да нет, что вы! Просто…
Может, сказать ей «да»? И полный контроль над записями Афины по «Последнему фронту» и бог весть чему еще будет у меня на руках. Идеи будущих романов… Может, даже полные черновики…
Нет, лучше не жадничать. Того, что нужно, я уже добилась. Но еще немного, и я рискую оставить след. Миссис Лю будет осмотрительна, но что будет, если Yale Daily News, пусть и без злого умысла, озвучит, что все эти блокноты теперь принадлежат мне?
Я же, грешным делом, не собираюсь строить всю свою карьеру на переделывании работ Афины. «Последний фронт» — это особая, счастливая случайность; слияние двух разноплановых гениев. А любые работы, которые я буду создавать впредь, — это уже мои собственные. Искушения под боком мне не нужно.
— Я не могу, — с мягким участием говорю я. — Ведь я тоже буду чувствовать себя не в своей тарелке. Может, их лучше оставить в кругу семьи?
Чего бы мне хотелось, так это чтобы она их сожгла, а пепел развеяла вместе с прахом Афины, чтобы никто, ни один любопытный родич через десятилетия не мог сунуть в них нос с целью вытащить то, что следует оставить в покое. Только нужно заставить ее думать, что эта идея исходит от нее самой.
— Но мне больше некому, — снова качает головой миссис Лю. — После того как ее отец вернулся в Китай, мы с Афиной остались вдвоем. — Она тихонько шмыгает носом. — Потому я и пошла навстречу людям из Марлина. Вы ведь понимаете: они, по крайней мере, избавили бы меня от этого.
— Я бы просто не стала доверять публичному архиву, — говорю я. — Еще ведь неизвестно, что они там обнаружат.
Глаза миссис Лю испуганно расширяются. Внезапно ее черты пронизывает тревожность; любопытно даже узнать, о чем она думает, но понятно, что лучше не совать нос в чужие дела. То, за чем я пришла, я уже получила. Пускай остальное доделывает ее воображение.
— О боже мой, — вновь выговаривает она. — Поверить невозможно…
У меня скручивает желудок. По ее лицу блуждает детская жалобная улыбка. Боже, что я делаю? Внезапно единственное, чего я хочу, — это убраться отсюда. Черт с ними, этими треклятыми тетрадями! Хрень какая. Поверить невозможно, что мне хватило наглости явиться сюда.
— Миссис Лю, я ни в коем случае не хотела на вас давить…
— Перестаньте. — Она со стуком ставит свою чашку на стол. — Да, вы правы. Выставлять душу моей дочери напоказ я не стану.
С осторожным выдохом я наблюдаю за ней. Неужели я одержала верх? Настолько просто?
— Если это то, что вы…
— Таково мое решение. — Она смотрит на меня чуть ли не с вызовом, словно я пытаюсь ее от этого отговорить.
— Эти блокноты не увидит никто. Ни-кто.
Я сижу у миссис Лю еще с полчаса, болтая о том о сем. Среди прочего рассказываю, как у меня шли дела после похорон. А еще о «Последнем фронте» и о том, как пламенно Афина вдохновила меня на работу и что она наверняка гордилась бы тем, что я написала. Видно, что миссис Лю это неинтересно — по рассеянному блеску глаз; по тому, как она трижды спрашивает, не хочу ли я еще чаю, хотя я уже сказала «нет», и видно, как она мучительно хочет остаться одна, но слишком вежлива, чтобы просить меня уйти.
Когда я наконец встаю, она смотрит на коробки в явном испуге от того, что может лежать внутри.
Следующие несколько недель я слежу за сайтом архива Марлина: нет ли там обновлений насчет коллекции Афины Лю. Пока ничего нет.
Приходит и уходит тридцатое января (именно в этот день блокноты и тетради должны были стать достоянием общественности). И вот при очередном просмотре сайта Yale Daily News я обнаруживаю, что изначальный анонс попросту удален, а его URL не работает, как будто этой истории никогда не существовало.
5
В ту среду у меня проходит первая видеоконференция с моей новой рекламно-маркетинговой командой.
Я так нервничаю, что меня подташнивает. Мой последний опыт работы с промоутерами был незавидным. Помню свои контакты с узколицей блондинкой по имени Кимберли, которая присылала мне вопросы исключительно от блогеров, у которых подписчиков можно было по пальцам перечесть. Когда же я запрашивала что-нибудь существенное — к примеру, освещение на более-менее раскрученном веб-сайте, — она отвечала: «Мы это рассмотрим, но все зависит от интереса». Кимберли, как и прочие, изначально знала, что шансы у моего дебюта нулевые. Просто стеснялась сказать мне это в лицо. В половине случаев она даже произносила мое имя с ошибкой — «Джейн» вместо «Джун». А при уходе от своего старого издателя я получила от нее отписку буквально в три слова: «Было приятно посотрудничать».
На этот раз все обстоит по-другому, и волна общего энтузиазма впечатляет. Эмили, которая отвечает за паблисити, и ответственная за цифровой маркетинг Джессика задают тон рассказом, как они обожают мою рукопись.
— Она просто источает солидность какого-нибудь более зрелого по годам писателя, — распространяется Джессика. — Думаю, она очень удачно впишется между историческим фэнтези, до которого падки женщины, и военной прозой, которая подходит мужской аудитории.
Я попросту шокирована. Похоже, Джессика действительно прочитала мою книгу. (Кимберли, та даже не догоняла, что именно я пишу: романы или мемуары.) Это во-первых.
А во-вторых, они знакомят меня со своей маркетинговой стратегией. Я поражена тем, насколько она всеохватна. Речь идет о рекламе на Facebook и Goodreads; возможно, даже на станциях метро, хотя неясно, обращает ли кто-нибудь нынче на нее внимание. Существенные средства вкладываются и в размещение на полках магазинов — то есть со дня выхода моя книга будет первой, что люди будут замечать, входя в Barnes & Noble по всей стране.
— Это стопроцентно будет книга сезона, — уверяет меня Джессика. — По крайней мере, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы это стало так.
Я теряю дар речи. Так вот оно каково — быть Афиной? Что тебе уже с самого начала внушают, что твоя книга будет иметь успех?
Джессика излагает маркетинговый план с указанием некоторых дат и дедлайнов, когда им понадобятся мои рекламные материалы. Наступает короткая пауза. Эмили пощелкивает кнопкой на ручке — чик, чик-чик. Чик, чик-чик.
— Итак, еще одно, чем мы хотели поинтересоваться. Насчет, э-э… позиционирования.
От меня, по всей видимости, ждут ответа.
— Ага… Простите, не совсем поняла?
Они переглядываются.
— Гм. Тут дело, в общем, в том, что действие романа происходит по большей части в Китае, — подает голос Джессика. — А учитывая недавние разговоры… Ну, сами понимаете…
— Культурная аутентичность, — присоединяется Эмили. — Не знаю, следите ли вы за некоторыми трендами в интернете. Книжные блогеры и аккаунты в Twitter нынче могут быть довольно… придирчивы ко всему…
— Мы просто хотим наперед застраховаться от любых возможных коллизий, — поясняет Джессика. — Или, скажем так, нестыковок.
— Я уйму времени потратила на исследования, — отвечаю я. — И, знаете ли, ничего не высасывала из пальца; это не та книга…
— Да, конечно, — мягко соглашается Эмили. — Но вы… то есть вы ведь не…
Наконец я улавливаю, в чем подтекст.
— Нет, я не китаянка, — коротко отвечаю я. — Если вы об этом. Это не «зов крови», или как там еще можно назвать. В этом какая-нибудь проблема?
— Что вы! Вовсе нет, просто мы прикрываем наш, так сказать, тыл. А вы не… еще кто-нибудь?
Произнося это, Эмили вздрагивает, будто спохватываясь, что ей не следовало этого озвучивать.
— Я белая, — холодно уточняю я. — Вы хотите сказать, у нас могут быть неприятности, потому что я написала эту историю, будучи белой?
Я моментально жалею, что так выразилась. Слишком прямолинейно, слишком уж в защиту; вся моя неуверенность налицо. Эмили с Джессикой мелко и часто моргают, поглядывая друг на друга словно в надежде, что другая заговорит первой.
— Конечно же нет, — говорит наконец Эмили. — Разумеется, любой человек волен писать о чем угодно. Просто мы думаем о том, как вас подать, чтобы читатели прониклись к вашей книге доверием.
— Что ж, проникаться им никто не мешает, — говорю я. — А доверяют пускай словам на странице. Там кровь и пот, потраченные на изложение этой истории.
— Да, безусловно! — с готовностью соглашается Эмили. — И это никто не оспаривает.
— Конечно же нет! — вторит ей Джессика.
— Опять же, мы считаем, что любой человек волен высказывать все что угодно.
— Мы не какие-нибудь цензоры. К тому же мы не из Eden, чтобы требовать каких-то культурных ограничений.
— Вот и хорошо.
Эмили плавно переводит разговор на места, где я живу, куда бы могла отправиться в путешествие и т.д. После этого я еще не успеваю сориентироваться, как встреча довольно быстро сходит на нет. Эмили и Джессика вновь восклицают, как они взволнованы книгой, как замечательно было познакомиться и как им не терпится продолжить работу со мной. Потом они исчезают, а я глазею на пустой экран.
Чувствую я себя ужасно и по следам отправляю имэйл Бретту, выплескивая все свои тревоги. Он отвечает через час, уверяя, что я зря волнуюсь. «Они просто хотят внести ясность», — говорит он. О том, как именно меня позиционировать.
Как оказалось, позиционировать они меня хотят как «человека мира». В следующий понедельник Джессика и Эмили присылают нам обстоятельное электронное письмо с подробным описанием своих планов: «Мы считаем бэкграунд Джун очень интересным, поэтому хотим убедиться, что читатели о нем узнают». Они рассказывают о разных местах, которые я сменила еще в детстве, — Южной Америке, Центральной Европе, полдюжине городов в США, ставших остановками в бесконечном турне моего отца как инженера-строителя. (Эмили откровенно смакует словцо «кочевник».) В моей недавно написанной авторской биографии они выделяют год, который я провела в Корпусе мира, хотя рядом с Азией и близко не бывала (была в Мексике, где практиковала свой школьный испанский, а затем до срока бросила учебу из-за выворачивающего и цепкого желудочного вируса; меня даже пришлось эвакуировать по медицинским показаниям).