Его уверенность на секунду колеблется. Неужели сработало? Он передо мной струхнул?
— Мы с ней говорили о рукописи, — произносит он. — Афина и я.
У меня внутри все обмирает.
— Она рассказывала мне о ней, когда мы еще встречались. Я видел, как она занимается изучением. Рабочие-мигранты, забытые голоса на фронте. Я видел те страницы Википедии. — Джефф подается вперед и с лукавым прищуром смотрит мне в глаза. — И мне кажется весьма подозрительным, что уже вскоре после ее смерти ты выпускаешь книгу на ту же тему.
— Историй о Первой мировой войне хоть отбавляй, — сухо замечаю я. — На историю, Джеффри, копирайт не распространяется.
— Не вешай мне лапшу на уши.
— И ты теперь думаешь вытащить все свои папки с уликами?
Мой замысел состоит в том, чтобы заставить его засветить свои карты. Если доказательства у него в самом деле есть, тогда мне все равно конец и можно будет, по крайней мере, понаблюдать, как это произойдет. Но если он их не предъявит, у меня еще есть пространство для маневра.
Он черствеет лицом.
— Я знаю, что ты сделала. Да и не только я, но и все. Тебе не хватит вранья, чтобы выпутаться из этого дела.
Правильно ли я угадываю? Возможно ли, что у него вообще ничего нет?
Надо подтолкнуть его еще немного, просто чтобы посмотреть, как он отреагирует.
— Я вижу, ты все еще бредишь.
— Я, брежу? — Джефф спесиво фыркает. — По крайней мере, я не выпячиваю дружбу, которой никогда не было. Я ведь знаю, что вы двое не были близки. Лучшие подруги по колледжу? Да я тебя умоляю. Афина за все то время, что мы встречались, тебя даже ни разу не упомянула. Я однажды заметил тебя на съезде. Глянул на твое био в программке — там говорилось о твоем месте учебы — и спросил Афину, знает ли она тебя. И знаешь, что она мне сказала?
Я не хочу этого слышать. Непонятно, почему это меня так сильно беспокоит, но это так. И Джефф явно это подмечает: вон как скалится своей ухмылкой, обнажая клыки, как гончая, почуявшая кровь.
— Она назвала тебя «какой-то лузершей из школы». Сказала, что не знает, зачем ты все еще этим занимаешься, что твой дебют был совершенно посредственным и что лучше б тебе прекратить все это дело, пока индустрия не сожрала тебя без остатка. — Он смешливо фыркает. — Ты ведь знаешь ту гримаску, с какой Афина изображала свое якобы искреннее якобы сочувствие? «Бу-у-у, бедняжка. Идем скорей, пока она нас не заметила».
Глаза мне жжет от навернувшихся слез. Я раздраженно их смаргиваю.
— Ты ведь тоже не знал ее настолько хорошо, как тебе кажется.
— Милашка, да я видел пятна на ее стрингах. Она для меня открытая книга. Да и ты, собственно, тоже.
Меня пронзает искушение убежать или же перегнуться через стол и влепить ему смачную оплеуху — прямо с размаху, по его самодовольной ощеренной физиономии. Но тогда мне не поиметь ничего из того, за чем я пришла.
«Соберись». Я так близка к финишу. Надо просто отрешиться от лишнего.
— Ну, а если… — Я постукиваю ногтями по столу и нервно помаргиваю для пущего эффекта. — Предположим, я действительно это взяла.
Глаза у Джеффа расширяются.
— Я ведь так и знал. Гребаная ты лгунья…
— Пожалуйста, перестань. — Я изображаю ужас, поднимая руки вверх, словно хочу показать, что у меня нет когтей. Своему голосу я позволяю задрожать: — Джефф, чего ты хочешь?
Его лицо вновь расплывается в самодовольной ухмылке. Ощущение контроля над ситуацией добавляет ему спеси.
— Ты в самом деле думала, что это сойдет тебе с рук?
— Мы можем с этим просто взять и покончить? — спрашиваю я умоляющим голосом. Испуг мне изображать несложно. Достаточно просто представить, как я возвращаюсь домой ночью одна, а на той стороне дороги стоит Джефф, и никакая из действующих норм морали, запрещающих насилие, не отделяет его кулаки от моего лица. Он огромен и настроен воинственно; если захочет, то вполне может меня раздавить, и я отчаянным похлопываньем век напоминаю ему об этом. Я хочу, чтобы он почувствовал, что загнал меня в угол.
— Пожалуйста… Если ты все расскажешь, я… Я потеряю все.
— Ну почему же. Может быть, еще не все потеряно. — Упираясь ладонями в стол, Джефф подается вперед. — Ведь мы можем прийти к какому-нибудь соглашению.
Я изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие.
— Что… что ты имеешь в виду?
— А вот что. Ты ведь, наверное, делаешь на этой книге неплохие деньги? — Он обегает глазами дворик в поисках возможных соглядатаев. — Только не води меня за нос. Я вычитал в газетах размеры возможного гонорара. Речь идет примерно о шестизначной сумме, верно? И, насколько я понимаю, она тебе уже выплачена.
Мне перехватывает горло.
— Ты… ты меня шантажируешь?
— Да почему же, — самодовольно и ласково возражает он. — Просто думаю, что это могло бы быть выгодной сделкой для нас обоих. Смотри сама: ты продолжаешь продавать свои книги. Я сохраняю твой секрет. Вариант беспроигрышный со всех сторон. Ну что, обсудим расценки?
О боже. Он и в самом деле настолько глуп? Слышит ли он сам свои словеса? Я представляю, как утечка с этим аудиофрагментом растекается по всему Twitter и ту ярость, которая за ним последует. Джефф больше никогда не заработает на писательстве ни цента. Ему придется буквально скрываться. Он даже вряд ли сможет существовать публично, под своим собственным именем.
Но траектория такого взрыва будет слабо предсказуемой, и меня, скорее всего, накроет взрывной волной. Мне же нужно, чтобы все это по-тихому растворилось и исчезло.
— Хм. Ты знаешь, все-таки нет. — Я устраиваю целое мини-шоу, постукивая по столу ногтями, а затем спесиво надуваю губы. — Я вряд ли на это пойду.
Джефф зло прищуривает глаза.
— Радость моя, у тебя ведь нет другого выхода.
— Это почему?
— Что, по-твоему, произойдет, когда все предастся огласке? Ведь все всё выяснят.
— Никто ничего не выяснит, — упрямлюсь я. — Потому что это неправда. Ты мешок дерьма, Джеффри, и мы оба это знаем.
— Я знаю, что ты украла книгу…
— Да ничего ты не знаешь. У тебя нет ни малейших доказательств; ты просто все выдумываешь, чтобы заполучить реакцию. — Я похлопываю себя по боковому карману, где за «молнией» надежно укрыт мой айфон, записывающий весь этот разговор. — А вот у меня кое-что да есть — например, запись того, как ты пытался меня шантажировать, требуя мзду с гонорара за книгу, которая, как ты утверждаешь, была украдена. И ты делаешь это не ради Афины. Ты, как пиявка, пытаешься высосать все, что осталось от ее наследия. И когда эта инфа просочится, Джефф, как ты думаешь: получишь ли ты хоть когда-нибудь в жизни еще один издательский контракт?
Джефф, судя по виду, готов меня удушить. Его глаза расширены так, что вокруг зрачков проглядывают белки. Губы разъехались, обнажая клыки. Меня пробивает страх, что я переиграла, невзначай столкнув его с края пропасти. В голове оживают все те фильмы о приятных на вид молодых белых мужчинах, которые внезапно срываются. Крис Эванс в «Достать ножи». Парень-насильник в «Девушке, подающей надежды». Быть может, Джефф сейчас сиганет через стол и всадит мне в ключицу нож. Или пока подавит свой гнев, проследит, как я ухожу, а затем по дороге домой собьет машиной.
Но это не кино, а реальная жизнь, и Джеффри Карлино не альфа-самец, чью ярость невозможно укротить. Он жалкий, неуверенный в себе дитя-переросток, весь из понтов и бахвальства, но теперь лишенный последних козырей.
Продолжать в том же духе у него нет ни сил, ни выносливости. Ярость сменяется подавленностью. Обиженно сопя, Джефф поникает плечами.
— Ты страшный человек, — бухтит он.
— Я блестящий писатель и настоящая подруга, — отвечаю я. — А ты, ничтожество, пытаешься себе хоть что-то отжать из якобы уворованного наследия твоей бывшей. Причем под аудиозапись. Хоть бы постеснялся.
— Гори в аду, сука.
— Да пошел ты на хер, говнюк, — бросаю я, вставая из-за столика.
Где-то мне попадалось видео об охотнике, который пальнул льву между глаз прямо в момент прыжка. Интересно, чувствовал ли тот охотник примерно то же, что сейчас чувствую я: прерывистость дыхания, пьянящий задор победы, одержанной буквально в последнее роковое мгновение? Не смотрел ли вот так охотник и на свою жертву, восхищаясь всей той силой и мощью рывка, пропавшего втуне?
— И чтоб больше ко мне не подкатывал.
Как только я узнаю, что у Джеффа в рукаве ничего нет, мне уже ничто не мешает составить отповедь. Просмотрев несколько черновиков Дженни и Марни, я публикую свое официальное заявление обо всей этой колготне на моем веб-сайте, со ссылкой на твит. (Вначале была мысль опубликовать мое заявление в виде скриншота, но исповеди в «заметках» уже сами по себе стали жанром, причем не самым респектабельным.)
«Здравствуйте все!
Я, конечно же, была в курсе той круговерти измышлений насчет авторства „Последнего фронта“. И приношу извинения за то, что не высказалась по этому поводу раньше. Прошу меня понять: это время оказалось для меня крайне трудным, ведь я все еще превозмогаю тяжесть трагической утраты моей лучшей подруги.
Скажу коротко: все обвинения в мой адрес абсолютно надуманны. „Последний фронт“ — сугубо мое произведение. Но заглянуть в эту позабытую главу мировой истории меня вдохновила Афина, так что неудивительно, что ее голос буквально сквозит в моей работе.
Я понимаю и всю тонкость ситуации с расовой проблематикой. Меня расстраивают аргументы в пользу того, что „Последний фронт“ могла написать только Афина, потому что только она имела отношение к азиатской диаспоре. Это ставит в тупик нас обеих, сглаживая нашу творческую индивидуальность.
Мне неизвестны мотивы людей, стоящих за этими слухами; я могу их воспринимать только как сознательное, злонамеренное шельмование моих отношений с человеком, по которому я неизбывно тоскую и чья смерть стала одним из самых травмирующих переживаний в моей жизни.
Мой агент и редактор провели собственное независимое расследование и не обнаружили никаких правонарушений. Больше я к этой теме возвращаться не буду.