– Доброе утро, дамы, господа и товарищи, – очень серьезно сказал декан программы “НОА”, – чем обязан?
Как ответить на этот вопрос, не знал никто. Кажется, они и сами не понимали, зачем его позвали.
– Доброе утро, Антон… – Семен Соломонович явно попытался воскресить в памяти отчество декана программы “НОА”, но не смог, – как поживаешь?
– Ситуация резко меняется в лучшую сторону, – ответил Антон Заславский.
И тут Фридману пришел конец: он раскололся и заржал.
– Ведь, – со значительным видом произнес Антон Заславский, – все могло быть гораздо хуже. Вы могли бы сидеть обутыми в коньки. Или даже в лыжи. Вы могли бы вытатуировать у себя на подбородке пятиконечную звезду вниз головой. Вы могли бы украсть новый “мерседес” директора школы и продать его бедуинам в Негеве на запчасти за две тысячи шекелей. А ведь ничего, ничего из этого я не выдумал.
Заржал Тенгиз. Это было невыносимо.
– Это продолжается вот уже… – Вероника Львовна взглянула на огромные настенные часы в надраенной металлической оправе, – минут двадцать.
– Все живы? – на всякий случай спросил Антон Заславский. – Жертв нет?
– Не-е-е-ет, – взвыл Фридман.
– Что же произошло?
– Тут… эта…
– Эта девочка, – указывая на меня пальцем, перебила мужа Вероника Львовна, а палец был совершенно лишним, – вчера ночью сбежала из Деревни. А эти джигиты решили никому не сообщать. Видите ли, Тенгиз знал, где ее искать. И он пошел ее искать. Вернулись они полчаса назад. Я думаю, что у этой девочки нервный срыв. Но, как видишь, с ними бесполезно разговаривать.
На этот раз на лице Антона Заславского написалось подлинное изумление. Я подумала, этот человек, этот миф сейчас начнет метать молнии и говорить о чемоданах. Я представила себе Зевса-громовержца, метающего с небес чемоданы…
– Дружок, ты… в порядке?
– Да, – хрюкнула я протяжно.
– А ты? – Это он обратился к Тенгизу.
Тенгиз ничего не ответил, потому что хлестал из горла вторую бутылку минеральной воды.
– Она получила письмо, – опять затараторила Вероника Львовна. – Ее папа тяжело болен…
– Верочка…
– Они ей ничего не рассказали… Ничего! Она сама случайно узнала.
– Вера, прекрати, это не комильфо!
– Девочка из Одессы, – все еще сохраняя видимость собранности, сказал Антон Заславский, – ты не соблюдаешь заповеди?
– Ни черта они не соблюдают, – вместо меня ответила Вероника Львовна. – Эти подростки…
– Нет, не скажи, Верочка, – вмешался Тенгиз. – Посмотри на нее: она ведь трепещет перед родителями. А не рвать волосы на голове, скорбя, – на это никто не способен.
Поскольку у Тенгиза на голове вообще не было волос, последнее предложение снова повергло меня в невменяемое состояние.
– О господи! – вскричала генеральша. – Это невозможно! Ты видишь?! Антон, я тебя умоляю… Я семь лет так живу! Я больше не могу! Сделай что-нибудь!
– Тенгиз, ты пошел ее искать? – спросил Антон Заславский. – Куда? В город? Сёма… Я… Подождите, я не понимаю… Одну минуточку…
– Антон! – воззвала Вероника Львовна к декану программы “НОА” с искренним отчаянием. – Антон!
– Прошу прощения, – заявил представитель этой самой программы, делая ртом странные движения, – но я должен признаться, что в данный момент не знаю, как ко всему этому отнестись. Я всю ночь не спал. Просто ученик из одной религиозной школы… Ребята, честное слово, всему есть предел.
Антон Заславский развел руками и хихикнул.
– Позовите Машу, – гоготнула я.
– Машу? – переспросил Фридман.
– Психолога Машу.
– Маша в Эйлате. – Антон Заславский указал пальцем вниз. – Там… Понимаешь, девочка из Одессы, конец года – это… Нет, ты не понимаешь… Никто не понимает.
– Ты лучше позови Его, – сказал Тенгиз.
– Да, это мудро, – кивнул декан программы “НОА”. – Здесь должен быть кто-нибудь взрослый, выспавшийся и ответственный. Дайте мне, пожалуйста, телефон. Пусть Он с вами разбирается.
Вероника Львовна покачала головой, встала и принесла Антону беспроводную трубку.
Антон Заславский набрал номер:
– Здравствуй, мой дорогой, доброе утро… Послушай, ты очень нужен в Деревне Сионистских Пионеров. Прямо очень и прямо сейчас…
Пропуск Ему, судя по всему, был не нужен. Его знали все. Даже охранник. Когда-то Тенгиз сказал о Нем, что Он “хороший мужик”.
Часы в хромированном переплете отсчитывали время, и спустя неизведанное количество минут в дверь постучали.
Фридман пошел открывать.
На пороге стоял немолодой уже, но крепкий и поджарый мужчина с видавшим виды кожаным портфелем в руке, в панаме на голове и в тонких квадратных очках без оправы.
Человек широко улыбался. За очками у него обнаружились очень молодые и очень свежие синие глаза. Этот человек был коренным израильтянином. По-русски он не разговаривал.
– Конец учебного года, да, – понимающе покачал головой человек и снял панаму. – В это время покоя не видать. Так что у вас тут происходит, дорогие друзья?
– Ничего хорошего, – сказала Вероника Львовна.
– Можно я сперва сяду? – спросил незнакомец. – И кофе, если можно.
Человек опустился на диван рядом с Антоном Заславским и похлопал его по плечу:
– Что, Антончик, опять белая ночь? Хотя очевидно, что вы все не спали. Ну, докладывайте. Что у вас произошло? Кто-нибудь из вас еще способен излагать мысли по порядку? Кто спал больше всех?
Вероника Львовна указала на Фридмана. Фридман и впрямь уже не смеялся.
– Давайте лучше я скажу, – сказал Тенгиз. – Можно, Комильфо?
Я кивнула.
– В ее присутствии? – спросил незнакомый человек с некоторым удивлением.
– Почему нет? – сказал Тенгиз. – Она же виновница торжества.
И вот что сказал Тенгиз:
– Это Зоя Прокофьева, ученица нашего десятого класса. Она вчера вечером получила грустное известие о болезни своего отца и сбежала из Деревни.
– Я очень сожалею, Зоя, – покачал головой этот человек.
– Спасибо, – пробормотала я.
– Я настоял, чтобы Фридман никому ничего не докладывал.
– Почему? – опять удивился незнакомец.
– Мне показалось, что так будет правильнее.
– Может быть, он был прав, – поддержал Антон Заславский. – Наверное, некоторые отрезки пути надо пройти в одиночестве.
– А некоторые – в сопровождении, – добавил Фридман.
– Как видите, я ее нашел, – сказал Тенгиз.
– Ты?! Но… Тенгиз… – Свежие глаза за квадратными стеклами тоже стали квадратными.
– Ей нужно срочно отправляться домой, чтобы успеть попрощаться, но она не хочет.
– Не хочет?
– Нет. Она боится.
– Чего боится?
– Страшно лететь одной в неизвестность. Страшно расставаться…
– С кем именно страшно расставаться?
Тенгиз на это ничего не ответил. Вместо него сказал Антон Заславский:
– Это работает в обе стороны. Теперь это так будет всегда, да, дружок?
И подмигнул мне.
– Надо срочно лететь, – повторил Тенгиз и принял важный вид. – Процесс расставания – это же главная тема программы “НОА”. Нам Маша всегда так говорит. Это она тебя цитирует.
– Надо об этом подумать, – сказал незнакомец.
– Кстати, хабиби, – продолжил Тенгиз, – должен тебе сказать, что Маша отличный психолог, она нам всем очень помогает, и Зое тоже. Не знаю даже, как бы мы без нее справлялись. Я вот, например, исключительно благодаря Маше переборол посттравматическое расстройство. Должно быть, это ты руководил процессом, ты же ее мадрих.
– Надо же, – в замешательстве пробормотал новоприбывший, а синие глаза снова стали квадратными. – Я., я очень рад за тебя, Тенгиз. Да, но… да, да, Маша весьма… подающий надежды молодой психолог с потенциалом…
Потом впал в некоторую задумчивость.
– Я могу переговорить с вашей ученицей наедине?
– Давайте выйдем на улицу, – предложил Тенгиз. – Подышим свежим воздухом.
Все вышли, и я осталась с этим человеком наедине.
– Ты пациентка Маши? – спросил этот человек.
– Да.
– Я главный психолог программы “НОА”, меня зовут…
Вот так вот. Какая честь.
– Ты хорошо понимаешь иврит?
– Нормально понимаю.
– Я думаю, что ты должна поскорее вернуться домой. Это, конечно, твое решение, но, по-моему, так будет лучше для тебя и для всей твоей семьи.
Все это я уже слышала от Тенгиза. Зачем это опять повторял главный психолог всех психологов?
– Я не хочу домой.
– Тебе хорошо в Израиле? В этой программе?
– Не знаю.
– Тебе нужен проводник.
– Что?
– Про-вод-ник – это значит, не лететь одной. Это страшно – лететь одной в неизвестность. Неизвестность – это…
Я знала, что это такое. Сюда я летела одна. В неизвестность.
– Тебе известно, что твой мадрих четыре года не выходил из этой Деревни? – В тоне главного психолога появились самодовольные нотки.
– Конечно знаю. Уже почти пять.
– Правда? Откуда? – удивился этот человек.
– Как можно не знать, если живешь целый год рядом со своим мадрихом?
– Мы купим тебе билет, и ты полетишь домой.
– Нет, я никуда не полечу. Я уже сказала…
– А если он с тобой полетит?
– Кто?
– Твой мадрих.
– Тенгиз?!
– Ну да.
Я ничего не понимала. Как такое вообще было возможным?
Человек открыл портфель, достал дневник и полистал. Тыкнул пальцем в текущий месяц.
– Очень просто. Скоро каникулы Шавуот. Ты знаешь, что такое Шавуот?
Я знала: Праздник седмиц. И кивнула. Но главный психолог все равно мне объяснил, что это за праздник, и только потом вспомнил, о чем изначально шла речь.
– Отсутствие мадриха на каникулах не имеет большого значения, все ученики и так разъедутся по родственникам.
– А он… Он согласится?
– Понятия не имею, – улыбнулся глазами этот человек. – Мы у него сейчас спросим.
Главный психолог направился к двери и позвал Тенгиза, курившего во дворе.
Дверь осталась открытой. “Снаружи” и “внутри” опять потеряли смысл.
– Садись, хабиби, – сказал он Тенгизу. – И выслушай меня, прежде чем говорить нет. Ты сразу соглашайся. Даже не думай отказываться. Когда еще тебе выпа