Мне вдруг показалось, что мы очень похожи – я и Маша. Быть может, Маша тоже в детстве сочиняла разные истории, сбегала к ним от страхов и сомнений, придумывала несуществующие миры и несуществующих героев. А потом повзрослела и стала психологом, чтобы обогатить свое воображение с помощью других людей, у которых тоже были свои истории и свои выдумки, о которых они ей рассказывали.
Быть может, когда я вырасту, я тоже стану психологом, ведь ничего увлекательнее, чем знакомиться с тайнами чужих чуланов, на свете быть не может. Это даже лучше, чем сочинять. В конце концов, каким бы богатым ни было человеческое воображение, оно всегда ограничено самим собой. Без глаз и ушей другого человека, без свидетеля оно задыхается, погибает, схлопывается. Почему я никогда этого не понимала?
– Ты видишь его сейчас в этой комнате? – спросила Маша.
– Я всегда его вижу, – ответила я. – И не только его.
– Это не галлюцинация, – с излишней уверенностью сказала Маша. – С тобой все в порядке. – А потом добавила: – Правда?
Она спросила с надеждой. Словно ожидала от меня правильного ответа. Словно ожидала, что я дам ей право на ее собственную галлюцинацию.
– Вы же психолог, – ответила я на Фридочкин манер, – вы и разбирайтесь. Но если вы меня спрашиваете, то мне кажется глупым ставить диагнозы человеку с богатым воображением.
– У тебя очень богатое воображение, – повторила психолог Маша, которая любила повторять за мной слова и фразы, словно работала не психологом, а эхом. – Я помню, еще с экзаменов.
– Вы, случайно, не знаете – из-за меня их теперь уволят?
– Кого уволят? – встрепенулась психолог Маша, будто покинув длительное сновидение.
– Фридочку и Тенгиза. Потому что они вроде как забили на мое здоровье и решили, что все у меня само пройдет, а мне стало только хуже.
– Ты ощущаешь чувство вины?
– А вы бы не ощущали чувство вины, если бы из-за вас уволили ваших воспитателей и выгнали домой одногруппника?
– Выгнали? – повторила психолог Маша с вопросительным знаком.
– Ну да. Юру Шульца. Фридман отправит его домой, потому что я затеяла весь этот сыр-бор.
– Зоя, – сказала психолог Маша, – мне кажется, ты слишком многое на себя берешь.
– Вам неправильно кажется, – возразила я.
– Мне кажется, – проигнорировала она мои слова, – что ты почему-то видишься самой себе разрушительной силой, как будто ты способна совершать какие-то невероятные пакости и вредить людям. Но мы же уже знаем, что у тебя очень богатое воображение.
– Но это не воображение, а реальность. Это я подбила Арта приревновать Аннабеллу… то есть Владу к Юре, и из-за этого они затеяли драку, на которую Арт не пришел, а настучал вместо этого Фридману на Юру. И теперь Юру отправят домой, а он ни в чем не виноват. И Фридочка тоже ни в чем не виновата, она заботилась обо мне, кормила, поила и давала акамоль. Она же не врач, откуда ей было знать, что у меня стрептококк, а не просто простуда? И Тенгиз тем более ни в чем не виноват. Если он временно пренебрег своими обязанностями и пустил нас на самотек, то только потому, что вы сами…
Тут я осеклась.
– Что ты хотела сказать? – насторожилась психолог Маша.
– Да ничего, – спохватилась я. – Наше время истекло. Пятьдесят минут прошли.
Маша в замешательстве бросила взгляд на часы.
– Да, ты права, – спохватилась она с заметным волнением. – Но ты не должна следить за временем. Это моя обязанность.
Я пожала плечами, потому что понимала, что психолог Маша еще очень зеленая и, наверное, пока не научилась идеально выполнять свои психологические обязанности.
– Спасибо, Маша, – сказала я, желая ее приободрить. – Вы мне очень помогли. Вы настоящий психолог.
Психолог Маша не удержалась от улыбки и в этот раз.
– Зоя, – промолвила она, – ты хочешь со мной работать?
Хорошая жизнь была у психолога Маши, раз это называлось “работой”.
– И что это значит – “работать с вами”?
– Я предлагаю тебе регулярно встречаться со мной, раз в неделю.
– У меня есть выбор? – удивилась я.
– Да, – сказала психолог Маша, – это твое решение.
– Я хочу с вами работать, – ответила я. – По-моему, вы меня понимаете, потому что вы и сами еще очень молодая и не успели забыть, как это, когда детство заканчивается.
– Молодая? – переспросила психолог Маша.
– Ну да. Вам от силы двадцать лет. – Нет, двадцать ей быть не могло, раз она отучилась в университете. – Ну, может быть, двадцать пять. – Я попыталась посчитать в уме годы армии, учебы, интернатуры, но ни к какому однозначному выводу не пришла. – Может быть, тридцать… Сколько вам лет?
– Почему тебе хочется знать? – спросила психолог Маша.
– Мне просто интересно, – сказала я, но тут же поняла, что это не полная правда. – Мне хочется, чтобы вы были для меня настоящей.
– Мне сорок лет, – ответила Маша, и у меня открылся рот.
– Не может быть! Вы же только что родили сына!
Она пожала плечами и встала из кресла:
– Я рада, что ты согласилась со мной сотрудничать, Зоя. Я буду ждать тебя на следующей неделе в это же время. Это время теперь принадлежит тебе.
Глава 22Хабиби
Группа целую неделю бурлила слухами о происшествии в роще, разделившись на два стана: тех, кто поддерживал Юру Шульца, и тех, кто продолжал лебезить перед Артом. Леонидас и Фукс из земляческой солидарности примкнули к нам, но целыми днями придумывали хохмы про недальновидность Юры.
Они даже стишок сочинили:
Юра Шульц – отличный парень,
Взял на стрелку нож тупой,
Но мозги в трусах оставил.
Так вали теперь домой!
Стишок подхватили все – и те, кто были за Юру, и те, кто были за Арта, и те, кому было все равно.
Двойная мораль Арта и его приспешников, умудрявшихся одновременно выступать против стукачества и поддерживать оное, не подлежала моему пониманию, но все взрослые поддерживали Арта, и даже Фридочка при всех похвалила его на групповой беседе, сказав, что он мудро поступил, избежав физического насилия.
Арт цвел и пах, рядом с ним пахла и цвела Аннабелла, а Юра чах, потому что его донимали постоянными беседами, заседаниями и разбирательствами со всеми начальниками, директорами и директорами начальников, коих в Деревне Сионистских Пионеров было немало, а над ними возвышалось управление программы “НОА”.
– Лучше бы они меня сразу выгнали, чем терпеть эту неизвестность, – в отчаянии сказал нам Юра за ужином. – Мои родители с ума сходят, думают, что Израиль превратил меня в криминала.
Мы теперь всегда ели за одним столом.
– Они тебя не выгонят, – уверенно заявил Натан Давидович в десятый раз.
– Откуда ты знаешь? – в десятый раз спросил Юра, ковыряясь вилкой в яичнице, потонувшей в масле.
Ежевечерний молочный рацион, состоявший из желтого сыра, брынзы, соленого творога “Коттедж”, яиц вареных, яиц жареных, квелых помидоров, отмороженных огурцов, хлеба и розовых йогуртов “Бадди”, совсем еще недавно казавшийся мне раем вегетарианца, настолько осточертел, что я принялась мечтать о бабушкиных рыбных котлетах под малиновым соусом, которые она готовила на именины, годовщины и День Победы.
– Они сотрясают воздух для устрашения и профилактики драк среди учащихся, но выгонять тебя не станут, потому что это подорвет репутацию программы “НОА” в Деревне, – в десятый раз ответил Натан. – Это же очевидно, что больше, чем о нас, они заботятся о хваленом имени лучшей школы в программе, в Израиле и во всем мире вообще. Потерпи еще немного. Поверь мне: они помашут кулаками, и все забудется.
Я Натану не поверила и решила вместо того, чтобы сидеть сложа руки, ожидая у моря погоды и милостей от природы, написать Антону Заславскому душераздирающее письмо, так как мне казалось, что декан программы “НОА” являлся главным начальником всех начальников, а в подобных случаях следовало сразу же обращаться к высшей инстанции, тем более такой распрекрасной, как этот человек.
В тот период мне много чего казалось.
Уважаемый Антон,
Пишет вам Зоя Прокофьева, ученица Деревни Сионистских Пионеров, “девочка из Одессы”. Смею надеяться, что Вы меня помните. Вы встречали меня в аэропорту и провожали в Иерусалим. Вы мне рассказывали про заповеди и про гранатовые косточки и играли в автобусе бардовские песни на гитаре. Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас за Вашу заботу и сообщить Вам, что Ваши песни мне очень понравились. Все Ваши наставления я запомнила и пытаюсь заповеди не нарушать, но это не всегда удается, поскольку, как пел Б. Окуджава в память о В. Высоцком, “безгрешных не знает природа”. Пишу я Вам, чтобы заступиться за моего одногруппника, а именно Юру Шульца, которого хотят посадить на чемоданы и отправить к Вам за провинность. Вы, вероятно, услышите о нем много гадостей, как то: что он сломал окно в нашей комнате и залез к нам в туалет, а потом нарушил ультиматум и спровоцировал мордобой, который в итоге не случился, потому что Юрин враг не явился на поле битвы, однако наш начальник и Ваш наместник, Семен Соломонович Фридман, нашел у Юры холодное оружие.
За все это Юру хотят изгнать из Деревни, но я спешу Вам сообщить, что дела обстоят вовсе не так, как кажется с первого взгляда, а совсем иначе. Юра ничего плохого не делал. Он вообще кругом невиновен. Окно он не ломал, а взял на себя чужую вину. Драку вовсе не он спровоцировал, а другой член нашей группы, который сперва хотел отобрать у Юры стипендию. Что же касается ножа, Юра просто испугался, что на него нападут четверо сразу, а его никто не поддержит, и поэтому он пришел вооруженным. То была мера предосторожности. Он вовсе не собирался пускать нож в ход, тем более что это был тупой безвредный столовый ножик для масла. Умоляю Вас, Антон, не дайте несправедливости свершиться! Юра Шульц круглый отличник, честный человек и мухи не обидит. Он просто слишком благородный, а благородство от глупости мало чем отличается, и их часто путают, как путают в Вашем Израиле стукачество с честностью.