А еще “пардес” означает на иврите фруктовый сад. Это очень забавно, потому что наша Деревня сильно напоминает пардес. Мою соседку Аннабеллу тоже все время пытаются отправить к психологу Маше, но она отказывается к ней ходить. Пару раз все-таки сходила, и я ее потом допытывала, как было, но ей не понравилось. Она сказала, что психология – оружие в руках власть имущих, которые изобрели эту лженауку для того, чтобы стричь всех под одну гребенку, всех выравнивать, строить и вправлять мозги таким образом, чтобы все люди удовлетворяли потребности элит, определивших, что правильно и что нормально, и не бунтовали. Где она набралась этой чуши, я понятия не имею, но уже поняла, что Аннабелла хоть и мало читает, обладает аналитическим умом и способна делать серьезные выводы на основе небольшой информации. Только жаль, что ее выводы всегда какие-то извращенные.
Я попыталась понять, чем именно Аннабелле не понравилась сама психолог Маша, а не абстрактная наука психология, на что Аннабелла заявила, что психолог Маша злая, враждебная и обиженная жизнью тетка, за наш счет проживающая бурную молодость, которой сама была лишена, потому что она однозначно провела детство забитым ребенком, нелюбимым и недооцененным, а Аннабелле вовсе не хочется подпитывать заниженную самооценку психолога Маши, доверяя ей свои проблемы, чтобы психолог Маша при этом казалась самой себе великой психологиней и чего-то стоящим человеком.
Я была в ужасе от таких слов, но они на меня слегка повлияли. Некоторое время я смотрела на психолога Машу другими глазами и даже сама начала ее подозревать в злостных намерениях. Но довольно быстро вспомнила, что Аннабелла умеет все переворачивать с ног на голову и лучше ее не слушать, потому что себе дороже.
Еще хотела вам рассказать про экскурсию в пустыню. Вначале мне, как и всем остальным, казалось полным дебилизмом три дня и две ночи проторчать в дикой жаре днем и в диком холоде ночью, и мы не понимали, что может быть интересного в серых песках, голых камнях и лазании по горам. Многие пытались отмазаться от поездки, и я в том числе, и даже использовала для этого день рождения бабушки Трахтман, на который меня позвали. Но Тенгиз сказал, что, при всем уважении к бабушке Трахтман, часть наших обязательств – участвовать во всех школьных мероприятиях, и обещал, что пустыня мне понравится намного больше, чем вечер в русском ресторане в Ашдоде, где фальшиво поют воровские шансоны и Аллу Пугачеву под синтезатор. Так что пришлось ехать в пустыню. Тенгиз оказался прав. Не знаю, как насчет русского ресторана, но в Негеве было чудесно, прекрасно и невероятно замечательно. Я даже и представить себе не могла насколько. Никогда в жизни не была так счастлива, и мне кажется, что я теперь самый счастливый человек на свете. Так что вы можете быть спокойными, потому что все плохое в моей жизни закончилось и теперь начинается только хорошее.
Как дела у вас? Что у вас происходит? Как там Кирилл
в Москве? Вы мне очень редко пишете и очень кратко.
Я давно не разговаривала с папой. Всегда, когда звоню, его нет дома. Пусть он мне позвонит, а то я обижусь и подумаю, что он обо мне совсем забыл.
Целую вас крепко и обнимаю,
Ваша Комильфо.
Надо признаться, что в том письме я утаила происшествие огромной важности, которое касалось Арта. Исторические документы никогда точно не отражают реальность.
Я не знаю, что Тенгиз наговорил Арту после нашей беседы за кофе, но было ясно, что ему теперь было запрещено появляться в нашей комнате. После разговора с Тенгизом Арт принялся доставать меня лично, потому что понял, кто доложил о нем мадриху. Он угрожал мне смертью и увечьями, кидался кожурой от мандаринов на переменах, делал подножки и пускал обо мне нехорошие слухи, вроде того, что мне нравятся девочки, а не мальчики, и что именно поэтому я нажаловалась Тенгизу – приревновала Аннабеллу к Арту.
Я сперва молчала и терпела, а Маша туманно намекала, что жертвами становятся только те, кто готов быть жертвой. Я не была готова, но чего-то ждала.
Однажды во время урока спорта, когда мы наматывали круги вокруг эвкалиптовой рощи, а я оторвалась ото всех, потому что бегала быстро, Арт и Миша из Чебоксар оказались за моей спиной и принялись в нее дышать.
– Комильфо, эй, Комильфо, крыса лоханутая!
– Коровище галимое!
– Шиза!
– Даешь Тенгизу, шлюшка малолетняя!
И один из них плюнул мне в затылок. Плевок липкой струей потек по позвоночнику. Я подумала: вот странные люди, как можно думать обо мне, что я уродина и лесбиянка, и одновременно предполагать, что наш мадрих захочет вступить со мной в интимную связь и что я этого тоже захочу. Это же противоречивые и даже противоположные постулаты.
– Задротка!
И тут я перестала терпеть. Развернулась и тоже смачно плюнула. Но не в лицо этим нахалам, а просто себе под ноги.
Потом сказала, продолжая бег на месте:
– Дорогой Артем, клянусь, я устрою тебе вендетту, которая будет гораздо хуже всего, что ты можешь себе представить. А Мишу я заведомо прощаю, потому что он, бедняга, не ведает, что творит.
Кажется, их не очень впечатлило, потому что они заржали. А я помчалась еще быстрее вперед по кругу, чтобы успеть пробежать все заданные три киломметра до конца урока.
По дороге я пыталась сообразить, как же исполнить свое обещание и какую такую изощренную месть изобрести, чтобы даже Арт ее был не способен вообразить. Я представляла, как закалываю Арта под покровом ночи вилкой, оставляя в его теле много дыр, может быть, даже выколю ему на закуску глаза; или как топлю его в унитазе, а он вырывается, задыхается, захлебывается и умирает в длительной агонии. Я придумывала, как обрызгаю его любимую питу с хумусом средством от тараканов или же налью хлорку в его бутылку для воды, можно даже сразу после физры, чтобы он не заметил и от жажды все выхлестал. Еще мне привиделось, как я разбиваю его самодовольную башку о стекло веранды в Клубе, то есть стекло об его башку, а потом ввинчиваю его горло в острые края… Но потом мне стало стыдно от таких фантазий и я поняла, что для такого человека, как Арт, а может быть, и для всех остальных людей тоже грубое насилие – не месть. И пришла к умозаключению, что нет вендетты хуже публичного унижения. А его придумать было проще простого.
Ночью, когда Аннабелла заснула, я шепталась с Аленой и рассказывала ей о своем хитроумном и далекоидущем плане.
– Что за вопросы! Конечно, я с тобой. Только ты думаешь, это сработает?
– Все зависит от качества фломастера, – ответила я.
– Я найду тебе фломастер, – обещала Алена. – Моя знакомая из израильского одиннадцатого учится в художественном классе.
Я подивилась, что у Алены есть знакомые израильтянки, да еще и старшеклассницы, а Алена сказала:
– Да, блин, ты что, совсем меня не знаешь, Комильфо? Я со всеми дружу. Я же свойский пацан.
Так что в один прекрасный день мы выследили Арта по дороге на кружок гитары, куда он шел один, приперли его к забору и заявили ему, что он балабол, полный дешевых понтов, и папенькин сынок и что только и умеет, что угрожать и издеваться над слабыми, в число коих я не вхожу, и нам по барабану, выгонят нас из программы или нет, пусть рассказывает кому хочет, но на этом весь его беспредел заканчивается, и точка.
Люди часто верили в то, что я шизанутая, и это, наверное, страшнее, чем физическая сила, тем более что Арт последней особенно и не обладал. Пока Алена с ним воевала, а он вырывался, для пущей убедительности я очень страшно сверкнула глазами и достала жирный фломастер, который раздобыла Алена. Мне кажется, он подумал, что это газовый баллончик или что-то подобное, потому что сильно испугался.
На групповых занятиях Виталий однажды нам рассказывал, что существует три способа реагировать на опасность: бежать наутек, атаковать или впадать в ступор. Выяснилось, что Арт предпочитает последний вариант, потому что, увидев, как я достаю из кармана неопознанный предмет, он перестал бороться с Аленой и застыл. А пока он пребывал в ступоре, я написала черным фломастером ему на лбу на иврите слово “зона”. И даже успела поставить точку.
У этого события были чудотворные последствия. А потом и чудовищные, но только потом.
Фломастер израильской Алениной подруги оказался первоклассным – краска водой не смывалась, а откуда у пацанов ацетон? И не просить же ацетон у девчонок в таком виде. Арт целых два дня старался не показываться никому на глаза, потому что тень позорной надписи все еще можно было различить. Но поскольку мы жили в общежитии и круглосуточно находились друг у друга на виду, эти старания ни к чему не привели, и все члены группы так или иначе увидели надпись на лбу у Арта или услышали о ней от кого-то, кто ее видел. И даже израильтяне о ней прознали. Арт, естественно, был катастрофически унижен, а поскольку он и не думал никому рассказывать, что такое с ним проделали две девчонки, он ни настучать на нас не посмел, ни доложить своим прилипалам.
После этого случая все перестали воспринимать Артема Литмановича всерьез, включая даже его главного почитателя, Мишу из Чебоксар, и ореол крутизны и навороченности Арта в один миг потускнел.
Но что самое главное, его разлюбила Аннабелла. Это было очень странно, поскольку ее великая любовь пропала моментально, тоже в одно мгновение, как рукой сняло. Как будто она была влюблена не в Артема, а в его ореол и статус. А когда пропали статус и ореол, пропали и человек, и любовь. Видимо, Аннабелла не могла любить просто человека: ей было позарез необходимо, чтобы это был самый важный, самый особенный и самый значительный тип в глазах других.
Я сперва радовалась такому волшебному исцелению от любви, которая Аннабелле ничего хорошего не приносила. Она успокоилась, бросила курить и начала нормально питаться. Еще я страшно гордилась собственной доблестью, отвагой и изобретательностью. Но потом, когда я смотрела на Арта, который возымел отныне вид побитого щенка, переехал на последнюю парту и ни с кем не разговаривал, а особенно с Мишей, который теперь его чурался, как чумного, кроме тех случаев, когда вместе с Никитой, Марком, Витой и Юлей на переменах его всячески гнобил и обзывал петухом и опущенным, меня начали мучить угрызения совести. Метод, который я использовала, ничем не отличался от методов самого Арта.