В какой-то момент красота и живописность Деревни перестали радовать глаз и примелькались и стали повседневностью, а потом пустило корни ощущение тюремного заключения. Все повторялось изо дня в день, как в недавно вышедшей картине “День сурка”, которую мы смотрели в Клубе на пиратской кассете с гнусавой озвучкой. В этом фильме все мы узнали обреченность и скорбь ученика программы “НОА”, в чьей жизни ничего нового никогда не происходит, одни и те же рожи всегда маячат перед глазами, всегда говорят одно и то же, и однажды можно вообще перестать разговаривать, потому что заведомо знаешь, как отреагирует собеседник.
От такой безвыходности мы узнали друг друга так досконально, как никогда прежде никого не знали, даже собственных братьев и сестер, не говоря уже о родителях. Мы могли с закрытыми глазами рассказать, из чего состоит содержимое тарелки каждого на завтраке, обеде и ужине, не сомневались, кто получит сотню на английском, а кто опять провалит иврит, могли угадать, что наденет Вита в четверг, а Аннабелла – во вторник, автоматически распределяли вещи горками во время дежурств у стиральной машины, зная, кому принадлежат черные свитера, а кому – зеленые носки.
И хоть у нас не было привычки делиться друг с другом нашим прошлым, проблемами в семье или просто чувствами и мыслями, не касающимися Деревни, мы автоматически считывали эмоции друг друга и заражались недовольством, ворчанием, обидой или тревогой, случайно встреченной кем-то у кого-то поутру в Клубе, распространенной потом как по бикфордову шнуру в классе, взрывающейся динамитом за обедом.
Это и было то романтическое групповое сплочение, о котором говорили взрослые: мы не разделяли общей идеи или глубокой привязанности друг к другу – с некоторыми ребятами я едва ли обменивалась парой фраз, – мы просто превратились в один организм, дышащий в унисон. И вовсе не надо было над этим усиленно работать – так случилось само по себе.
Ярким событием в этом вязком болоте из череды одинаковых дней стал урок сексуального образования.
В один прекрасный день все члены воспитательской команды, включая Милену и самого Фридмана, пришли на групповую беседу. Их сопровождали два незнакомых человека: красивый молодой человек в интересных очках и грубоватая женщина, типичная израильтянка – ненакрашенная, в бесформенной одежде, с густыми длинными неухоженными волосами, и при этом выглядевшая так, будто неряшливый внешний вид – не помеха для привлекательности.
Нам торжественно объявили, что, поскольку мы подростки, нас следует посвятить в сферу жизни, которая неизбежно, когда-нибудь, однажды, вовсе не сейчас, а в очень далеком будущем, но все же нас затронет. Вероятно, все они явились вместе, чтобы разделить неловкость на шестерых.
Раздались громкие смешки, потому что когда взрослые открыто говорят о сексе в группе подростков, так полагается делать. Арт и Аннабелла презрительно фыркнули дуэтом. Потом посмотрели друг на друга с откровенной ненавистью. Я не посмотрела на Натана Давидовича, потому что мы все еще вели холодную войну на почве еврейской и советской самоидентификации, но знала, что он на меня посмотрел, и поэтому покраснела, а может быть, и побледнела. Я скучала по поцелуям.
Нас поделили на группу мальчиков и группу девочек. Мы наклеили на кофты наклейки с нашими именами, группу мальчиков увел за собой интересный очкарик, а группой девочек завладела неряшливая израильтянка. Коренные израильтяне ни в чем не знали неловкости.
Женщина достала из рюкзака деревянную статуэтку без головы, туловища, ног и рук, чем повергла всех девочек, включая даже Аннабеллу, в глубокое замешательство.
Тут я точно покраснела. Зарделась. Побагровела. Запунцовела.
– Я – мадриха сексуального образования. Я родилась в Израиле, но мои родители из русских. Я кибуцница, и меня зовут Жанна, – представилась женщина на неплохом русском, но с сильным ивритским акцентом. – Вы знаете, что это такое?
Она сунула статуэтку в руки Алене. Та судорожно хихикнула.
– Какой ужас! – вырвалось у Аннабеллы.
– Это не ужас, а мужской пенис, – сказала кибуцница Жанна, будто в природе существовали и женские пенисы.
Ивритский акцент несколько сгладил немыслимость последней фразы. Алена, опять хихикнув, бросила мужской пенис Вите, а та – Соне. Но Соня его не поймала, и он со стуком упал на пол. Жанна его подняла и укоризненно покачала головой.
Признаюсь честно – я никогда прежде такого не видела. Разве что в детском саду, когда неуправляемого Колю Токарева прилюдно сажали на горшок в качестве наказания. Или на пляже в Одессе, где бегали голые малыши всех полов. И еще на снимках античных скульптур в бабушкиных музейных журналах про Эрмитаж и жемчужины Лувра. Но они были намного меньше, если не были прикрыты виноградным листом, и в другом направлении. Неужели у Натана Давидовича тоже был такой?
Вероятно, в пятнадцать лет все, что касается интимных отношений, как будто находится в разных ящиках секретера и никак друг с другом не соприкасается. В одном отсеке лежат будоражащие поцелуи и застенчивые прикосновения через лифчик, в другом – трепетная и мучительная первая любовь, в третьем – страсти по Жоффрею де Пейраку или Ральфу де Брикассару, туманно и властно овладевающими героинями книг, в четвертом – тревожное и стыдливое любопытство, касающееся собственной наготы и лишения девственности, и только на дне самого дальнего отделения, запертого на чугунный засов с тяжеленным висячим замком, рядом с чудовищными дамскими романами, покоятся мраморные стволы, гордые жезлы и твердые тараны. И все равно от буквальных пенисов все это так же далеко, как от взрослой жизни.
Мои родители никогда не занимались моим сексуальным воспитанием, книжек “Откуда я взялся?” и “Девочка-девушка-женщина” в нашем доме отродясь не водилось, так что всему мне пришлось учиться на пальцах. То есть на деревянном пенисе Жанны.
Аннабелла быстро совладала со своим неожиданным глубоким замешательством и картинно всплеснула руками:
– Как пошло вы ЭТО называете!
А Вита и Юля сказали: “А… ” и “О… ”.
Оля и Рената, правильные девочки из Вильнюса, были возмущены до глубины своих хорошо воспитанных душ.
– Как вы смеете! – задохнулась Оля. – Это просто… это просто…
– Это просто половой член, – сказала кибуцница Жанна, – репродуктивный орган мужского организма. Он есть у половины человечества. Я покажу вам, как надевать на него презерватив.
Кибуцница Жанна разорвала зубами шуршащий пакетик, извлекла из него напальчник большого размера и, как колготку, напялила на страшную статуэтку. Потом снова стянула через голову – если то, что было сверху, являлось головой.
– Кто-нибудь хочет попробовать?
Никто не ответил, многие отвели взгляды, а некоторые, наоборот, застряли, и не сумели отвести.
– Что, никому не интересно? – Жанна вытянула статуэтку перед собой, а напальчник, как сдувшийся шарик ослика На, болтался в другой руке.
Никто энтузиазма не проявил.
– Я же не говорю, что вы должны завтра начать тренироваться на настоящих мальчиках, – сказала кибуцница, поглаживая деревяшку, – но предохранение важнее всего остального. Когда настанет день, вы должны знать, как себя вести в такой ситуации. Вы же не хотите забеременеть. Вас сразу исключат из программы и отправят домой.
– Мы еще такими вещами не собираемся заниматься, – с негодованием сказала Рената из Вильнюса. – И мы не ненормальные, чтобы рожать детей в пятнадцать лет.
– Да, – согласилась Жанна, – ты права. Я начала с левой ноги. Давайте заново. Расскажите мне, что вам приходит в голову, когда вы слышите слово “секс”.
– Что это за бред? – возмутилась Аннабелла. – Это просто смешно! Меня же не из пальца сделали. Всем известно, что настоящая женщина должна быть сексуальной и всегда желанной. Но с этими молокососами, которые в нашей группе, действительно нет смысла заниматься любовью. Они ни черта в этом не понимают. И вообще они еще дети.
Можно было подумать, из ее памяти начисто стерлись похождения с Артом.
– Спасибо, Влада, – сказала Жанна, прочитав имя, наклеенное на облегающий свитер из ангоры. – Кто еще хочет поделиться мыслями о сексе?
– Он какой-то очень большой, – с заметной дрожью в голосе сказала Алена, косясь на статуэтку. – Вы уверены, что это точная копия?
– Все люди разные, но этот пенис приблизительно соответствует среднестатистической величине. – Жанна внимательно оглядела деревяшку. – Может быть, чуть больше среднего.
– Наверное, очень неудобно, – скривилась Алена, – с таким вот жить.
– Я не понимаю, – продолжала сопротивляться сексуальному воспитанию Рената, – почему мы занимаемся этой ерундой, вместо того чтобы готовиться к английскому?
– Мы пожалуемся родителям! – поддержала ее Оля. – Когда мы поступали на программу, нам не говорили, что нас будут заставлять заниматься ЭТИМ!
– Чем “ЭТИМ” я заставляю вас заниматься? – удивилась Жанна.
– Говорить об ЭТОМ и смотреть на ЭТО! – Оля указала пальцем на статуэтку. – Это некультурно! Это дикость какая-то! Вы что?
И она оглядела всех присутствующих в поисках поддержки. Кавказские девчонки усиленно закивали.
– Но ЭТО же классно, – возразила Вита. – Правда?
И обратилась за помощью к грудастой Юле.
– Наверное, – осторожно сказала Юля. Потом исправилась: – Да, сто процентов классно.
– Израильские пацаны постоянно ЭТО нам предлагают, – сказала Берта. – Только они не ЭТО имеют в виду. Это типа оскорбление такое.
– Вот именно, – поддакнула Соня. – В Деревне ни с кем нельзя ЭТИМ заниматься ни в коем случае. Стоит тебе с кем-нибудь поцеловаться, и все сразу будут знать, что ты даешь.
Опять повисло молчание. Тяжелее всего было скромным азербайджанкам, с которыми я никогда толком не общалась. Они ни слова не произносили и не знали, куда себя деть.
– Окей, – сказала Жанна. – Скажу честно: вы моя первая группа русских. Меня к вам пригласили, потому что трудно найти русскоговорящего сексуального куратора. Я имею в виду, мадриху по сексуальному образованию. Наверное, было бы лучше, если бы к вам позвали кого-нибудь, специализирующегося на религиозных девочках. Я не понимаю, что с вами делать.