– Пожалуйста, – сказал он, – я тебя умоляю, один только раз не выделяйся.
– Когда это я в последний раз выделялась? – удивилась я.
– Да по жизни, – туманно, но безапелляционно заявил он.
– Я думала, для этого существует Пурим, – возразила я. – Чтобы каждый выделялся настолько, насколько ему хочется.
– Ну это как-то… слишком, – скривился Натан. – Тебя не поймут.
– Мне пофиг, – ответила я. – Главное, чтобы ты понял.
– Я понимаю, – сказал Натан. – Да, это оригинально. Даже забавно… местами. Но как-то не хочется, чтобы ты была посмешищем.
– Это разве не смешно?
– Это две большие разницы, когда с тобой смеются и когда смеются над тобой. Ты же не клоун какой-нибудь, а девушка. Зачем ты себя уродуешь?
Давно я не была так сильно задета. С тех самых пор, как он обозвал меня андрогином. Тем более что он вообще не интересовался, во что я собираюсь наряжаться, потому что был весь поглощен трауром по Милене и охаиванием всего на свете и даже не пошел с нами в центр закупаться для маскарада.
– Кто бы говорил! – огрызнулась я. – Ты на себя посмотри! Не мог хотя бы чистую простыню у Фридочки попросить? И почему ты все время носишь сандалии с носками? Ты же израильтянин!
– Зря ты пытаешься на меня наехать, – пытался Натан сохранять спокойствие. – Я же о тебе забочусь.
– Врешь ты все. Ты не обо мне заботишься, а о том, что твои любимые аборигены о тебе подумают, когда увидят нас вместе.
– И когда это меня волновало, что обо мне думают? – справедливо поинтересовался Натан.
– Да по жизни, – ответила я.
– И это то, что ты обо мне думаешь?
– Да, – не раздумывая ответила я.
– Просто прекрасно, – сказал Натан. – Зачем ты тогда встречаешься с таким примитивом?
– Сама не знаю. С тобой вообще разговаривать невозможно в последнее время, и у тебя все мысли заняты Миленой и тем, как несправедлив этот злобный мир. Вот поэтому тебе и не смешно. И пусть меня засмеет хоть весь Иерусалим и окрестности, не твое дело. Ты мне не папа и не муж, детей я с тобой не крестила, и я свободная женщина и могу одеваться так, как мне взбредет в голову.
– А, не мое? – вскипел Натан. – Ладно, хорошо: не мое так не мое.
И вышел, хлопнув дверью.
Но кусок его простыни застрял в проеме, так что ему пришлось еще раз открыть дверь, вызволить свою тряпку и снова хлопнуть дверью. А во второй раз не так эффектно получилось, злорадно подумала я.
А когда я вышла в Клуб, где все собрались, прежде чем отправиться на общедеревенскую дискотеку в баскетбольном зале, выяснилось, что все девчонки вырядились в непонятночто. То есть понятно, во что, но мне почему-то казалось, что пуримский маскарад существует для воплощения оригинальных идей и интересных образов, тем более что был объявлен конкурс на самый творческий костюм. Однако я ошибалась. Оказалось, что пуримский карнавал существовал для того, чтобы люди наряжались так, как хотели бы наряжаться каждый день, но совесть и скромность им не позволяла. Во всяком случае, в понимании девочек.
Что же касается пацанов, то, судя по всему, они особого значения маскараду не придавали, и даже если кое-кто, как, например, Марк, Никита и Миша из Чебоксар, выкрасили волосы во все цвета радуги и повесили на шеи металлические цепи, а Леонидас и Фукс переоделись в гопников, то есть одолжили у Миши из Чебоксар адидасовские штаны, все они, очевидно, явились на маскарад, исключительно чтобы поглазеть на испанок, танцовщиц, ведьм, ангелов и демонов, а точнее – на парад коротких юбок, облегающих платьев и откровенных декольте.
Только Юра Шульц неожиданно переоделся в буржуя, то есть приобрел позолоченную цепь с подвеской в виде знака доллара, соорудил черный картонный цилиндр и подложил подушку под черную шелковую рубашку, чем очень меня восхитил.
Все это меня покоробило. Может быть, потому, что вместо того, чтобы смотреть на декольте остальных девчонок, все смотрели на меня, хихикали и вертели пальцем у виска.
Я, может быть, прислушалась бы к Натану, не будь он таким противным, и, взглянув на остальных девочек, пошла бы переодеться, но теперь это стало делом принципа, и, в чем была, так и отправилась за всей гурьбой в баскетбольный зал на дискотеку.
На дискотеке вся наша группа делала вид, что они не имеют никакого ко мне отношения, включая даже Алену. А я стояла у стенки в гордом одиночестве и пила фиолетовый виноградный сок, который вкусом даже близко не напоминал виноград, а был похож скорее на подтаявшую приторную конфету, – потому что в таком костюме танцевать было невозможно, даже если бы мне и хотелось танцевать. Но мне все равно не хотелось. Так что я делала вид, что мне на всех плевать, а на самом деле мне опять сильно захотелось в чулан. Этот порыв меня испугал.
От мигающих разноцветных огней закружилась голова, от пущенной завесы дыма защипало в носу, а потом сквозь дымку я увидела, как Алена и Натан выплясывают вместе. То есть не вместе, но рядом, под идиотскую песню “Эйс оф Бейс”. А Алена сняла полицейскую фуражку и нахлобучила на голову Натану. Но ощутила я не ревность и даже не обиду, а опять появилось муторное чувство, будто я этих людей не знаю, будто вижу их впервые, и этот первый раз вполне мог бы оказаться последним, а я ничуть бы не пожалела, потому что грош им цена.
Неожиданно ко мне приблизилась Аннабелла в сопровождении трех израильтян из старших классов, и я даже мимолетно ей обрадовалась, но оказалось, что она хотела, чтобы я подержала ее сумочку, потому что с ней неудобно танцевать.
– Они хорошо вместе смотрятся! – заметила Мэрилин Монро, поправляя сетчатый чулок.
– Кто? – спросила я, перекрикивая музыку.
– Натан с Аленой! – закричала мне прямо в ухо Аннабелла. – Я бы на твоем месте была осторожнее! Ты слишком часто забываешь о том, что ты женщина, а мужчину, даже такого, как Натан, нужно держать в постоянном напряжении, а то уведут!
Я собралась делать вид, что ничего не расслышала, но тут Аннабелла заявила:
– Ты как будто не в курсе, что твоя любимая Алена запала на него примерно с первого сентября!
– Что?! – закричала я, потому что мне показалось, что я не расслышала.
– До меня не доходит, что вы нашли в этом недоделанном, ну да бог с вами!
– О чем ты говоришь?! – недоумевала я, но на самом деле не совсем недоумевала.
– У нее любовь! Если она от него и отказалась, то только ради тебя! Это даже Натану известно!
– Что?!
– Можно подумать, секрет Полишинеля! Знают все, кроме тебя! Ой, медленный танец!
Аннабелла всучила мне свою сумочку и принялась с задумчивым видом выбирать партнера среди трех спутников, обступивших ее со всех сторон. Выбор пал на самого смуглого израильтянина, больше остальных напоминавшего помощника повара из Бейт-Цафафы. Счастливчик обхватил правнучку примы из Мариинки за талию и увел качаться столбами под “Леди ин ред”.
Я не хотела смотреть на танцпол. Не хотелось знать, танцуют ли вместе медленный танец Алена и Натан Давидович. Меня это не интересовало. Совсем. Отнюдь. Никоим образом. Вообще. Вместо этого отвернулась и вообразила могучую, ладную, стройную, мощную, развернутую в плечах фигуру в черном камзоле с белым шейным платком, с золотой портупеей, в сапогах с раструбами, со звенящими шпорами, в широкополой шляпе с пером. Нет, в витом серебряном обруче с лунным камнем на лбу. Нет, лучше в треуголке.
– Во что это ты нарядилась? – Фигура приблизилась ко мне. – Сейчас угадаю… Толстая бородатая женщина в цирке?
– Нет, – хихикнула я, подавившись фиолетовым соком. – Еще одна попытка.
– Пузатый гном?
– Нет!
– Беременный пещерный человек?
– Да нет же! По-моему, это очевидно.
– Совсем не очевидно, – возразила фигура в треуголке. – Хотя… если принять во внимание нежелание походить на обычных людей и пренебрежение общепринятыми нормами, можно предположить, что эта круглая штуковина, мешающая тебе танцевать, является бочкой, а ты сама – Диогеном.
– Неужели так сложно догадаться? – обрадовалась я пониманию.
– Сложно. Ты перемудрила.
– Это же оригинально! – возмутилась я. – Никто до такого не додумался, кроме меня.
– Оригинально… – покачала треуголкой голова. – Но ни к селу ни к городу.
– Это же Пурим! – воскликнула я. – Вы же нам сами объясняли, что это такой праздник, когда наступает бардак, и можно быть всем чем угодно, и может произойти все что угодно. Почему я должна быть такой, как все? Это скучно.
– Пожалуй. Но даже у бардака существуют свои правила, – заметила фигура. – А ты точно так же, как все, хочешь выпендриться. Только выпендриваться тоже нужно уметь. Выделяться – не значит разительно отличаться от других.
– Какой бред, – возразила я. – Не вижу разницы.
– Странное ты существо, Комильфо. Иногда ты рассуждаешь, как сорокалетний мыслитель, а иногда – как выпускница детсада.
– Это всегда так с подростками, – процитировала я Виталия, – у них разрыв между эмоциональным и интеллектуальным развитием.
– У них?
Я пожала плечами.
– Ладно, – сказала фигура, – будем считать, что это твой подростковый бунт. Принято. В протокол записано. Теперь вылезай из бочки и иди танцевать.
– Не хочу я танцевать!
– А что ты хочешь? Подпирать стенку? На бедном прокураторе Иудеи лица нет.
– Очень даже есть на нем лицо, – буркнула я. – Слишком много лица.
Треуголка отыскала взглядом простыню.
– Ясно. Вы с Натаном Давидовичем поссорились. Почему?
– По кочану.
– Слушай, Комильфо, а ведь ты очень давно не была в гостях у своих родственников и кроме поездки в город за костюмами никуда отсюда вот уже месяц не выезжала.
– Ну и что!
– А то, что она и тебя засасывает.
– Кто?
– Деревня. Так же с ума можно сойти: торчать круглосуточно в одном и том же месте, корпеть над уроками, а в свободное время выяснять друг с другом отношения.
Да неужели? Что ты говоришь?
– Мне здесь нравится.
– Я же говорю: засасывает.