За пуримский инцидент я больше на Натана не злилась, тем более что скоро должен был наступить Песах, а кто же хранит память о прошедшем празднике в преддверии нового?
Молчать я больше не могла, потому что муки совести окончательно обглодали все остальные части меня. А в животе у меня будто был узел, который с каждым часом затягивался все туже, излучая в грудь муторные удушливые волны тревоги. И все же, глубоко проанализировав ситуацию, я пришла к выводу, что Натан Давидович – просвещенный молодой человек, интеллектуал и, подобно Генри Миллеру, не должен быть подвержен устаревшим мещанским предрассудкам. Развернутая в его руках взрослая и серьезная газета “Маарив” свидетельствовала в пользу моих умозаключений.
– Король Хусейн и Клинтон собираются заключить перемирие с легкой руки Рабина, – решила я блеснуть политическими знаниями.
Натан с презрением посмотрел на меня поверх очков:
– Тебе хоть известно, во главе какой страны стоит король Хусейн?
– Конечно известно, – Ирака, – ответила я.
– Нет, не Ирака. В Ираке – Саддам Хусейн.
– А это не одно и то же?
– Не одно и не то же, – поучительно сказал Натан, но я решила не обижаться, а позволить ему насладиться своим превосходством.
Аннабелла всегда утверждала, что мужчинам нравится казаться умнее за счет женщин, и поэтому нет ничего плохого, когда женщина выступает дурой в мужском обществе; напротив – это льстит их мужскому самолюбию.
– Так кто же тогда этот Хусейн, который не Саддам? – спросила я, придав себе самый глупый вид из всех доступных мне глупых видов.
– Ты надо мной издеваешься? – Натан отложил газету.
– Почему? – Я использовала весь потенциал диаметра и периметра моих глаз и очень тщательно ими захлопала.
– Потому что ты живешь в Израиле и абсолютно не интересуешься политической ситуацией нашей страны. Позорно быть такой невеждой. Ты же скоро сможешь голосовать. Кошмар, что мой голос и голос таких, как ты, равноценны на весах демократического режима.
В этот момент Натан Давидович очень напоминал моего брата. Мне тут же перехотелось изображать дурочку, и я истребила с лица глупый вид.
– Во-первых, я еще очень не скоро смогу голосовать. Во-вторых, ты же ярый сторонник демократического режима, так чего же ты вдруг его охаиваешь? А в-третьих, я еще не знаю, захочу ли я стать гражданкой Израиля.
Теперь диаметр глаз Натана увеличился на половину радиуса.
– Ты не собираешься принимать израильское гражданство в двенадцатом классе?
– Не знаю, – пожала я плечами.
– Ты серьезно?! – вздрогнул Натан. – Ты не знаешь, хочешь ли ты остаться в Израиле после окончания школы?!
Он это так спросил, как будто я совершила государственную измену и меня следовало отвести с конвоем за бруствер и расстрелять. Отрядом из пятнадцати стрелков минимум. С карабинами. Я буду гордо стоять в белой развевающейся ночнушке у кровавой кирпичной стены, свинцовые небеса останутся немы, и все дула – на меня наведены. “Пли-с! – даст приказ командир отряда, его превосходительство генерал-майор и контр-адмирал Натан Давидович Вакшток, затянутый в офицерский мундир с эполетами и золотыми пуговицами, махнет рукой и скорбно отвернется, не в силах справиться с разочарованием во мне. А я не буду к нему взывать, а только пробормочу беззвучно и благородно: “Да простит тебя Господь, Натан Давидович” – и паду, изрешеченная картечью, на скованную первым морозом землю, красивая и молодая.
– Еще рано принимать такие решения, – сказала я. – Еще куча лет впереди.
– Куча лет, – передразнил меня Натан. – Время быстро бежит, а ты очень безответственно подходишь к вопросу своего гражданства.
Я еле сдержала смешок, потому что нравоучительный тон Натана был невероятно забавен, но оскорблять его мне не хотелось, тем более что измену я все-таки совершила, хоть и не государственную. А время действительно бежало очень быстро, перемена заканчивалась, а высидеть еще одну геометрию с узлом в животе я была не в состоянии, а урок геометрии был очень важным, потому что я сильно тупила во всем, что касалось не слов, а фигур и чисел, и если я еще что-нибудь пропущу, занятая в уме собственной изменой, то провалю следующий экзамен. А у меня и так средний балл по математике был 72.
“Не стоит, – за спиной Натана нарисовался Фриденсрайх фон Таузендвассер. – Такой поступок безрассуден и опрометчив. Лучше подожди”.
Но я от него отмахнулась и поспешно выпалила:
– Натан, я обязана тебе признаться, что в эту пятницу я поцеловалась с кем-то другим.
– Что? – переспросил Натан. – Чего? С кем?
– Я поцеловалась с другим парнем. Ты его не знаешь, его зовут Гилад. Он из компании моей двоюродной сестры, Мих…
Натан спрыгнул с парты, но неудачно задел стул. Стул со скрежетом и грохотом перевернулся. Натан сказал матерное слово, что было ему несвойственно, поднял стул и поставил на место.
– С другим парнем? – Просвещенный налет стремительно слетел с Натана.
– Да, – подтвердила я, приближаясь. – Но это было случайностью. Я не хотела. Он неожиданно меня поцеловал, а я…
– Зачем ты мне это рассказала? – Натан отшатнулся от меня, словно я была заражена чумой.
– Потому что я хочу быть честной и откровенной. Я хочу называть вещи своими именами. Я же…
– Мне тряпочку достать и отмыть тебе совесть, или чего ты от меня хотела?
– Я просто хотела, чтобы ты знал. Я не могу жить рядом с тобой с такой тайной. Непорядочно от тебя скрывать.
– Мне не нужно было этого знать, – произнес Натан без всякого чувства. – Ты конченая эгоистка. Ты зацикленное на себе существо. Ты только о себе думаешь, ни о ком другом, Зоя.
Упрек был страшен, тем более что вчера я его уже выслушала от Алены, и такое впечатление было, что моя честность задела Натана больше, чем сам факт поцелуя с другим. Но страшнее всего было мое собственное имя, впервые на моей памяти прозвучавшее в его устах, – и оно прозвучало как приговор. Как будто Комильфо для Натана умерла. Осталась лишь чужая и незнакомая “Зоя”, пустая звенящая оболочка из двух слогов.
Я успела подумать, что “зацикленное на себе существо” звучит гораздо хуже, чем “шизоидные линии”, хотя это, в принципе, одно и то же, и страстно пожелала оправдать себя диагнозом, но больше ничего не успела, потому что из глаз у меня непроизвольно брызнуло Н2О с хлоридом и карбонатом натрия.
– Только не надо давить мне на жалость, – брезгливо произнес Натан. – Я в тебе ошибся. Я думал, ты не такая, как все, а ты даже хуже, чем Влада. По крайней мере, у нее все наизнанку. Я не собираюсь больше с тобой разговаривать никогда в жизни. Уберись с моих глаз.
– Но я… Что я такого сделала? – малодушно пролепетала я. – Я всего лишь…
Натан развернулся на сто восемьдесят градусов, сел на стул и с шумом распахнул газету. И как будто тонкая, как стальной волос, биссектриса полоснула наш общий угол. Внутри у меня что-то резко оборвалось. Я не знаю, что именно, но оно причинило такую боль, что ее тут же захотелось отменить.
– Натан… Послушай! – вскричала я, а в полу между нами разверзлась дырка.
В дырке полыхала геенна огненная.
Натан ничего особенного не совершал. То есть он не впервые отворачивался или игнорировал меня. Но в этот раз все было по-другому: качество его спины непоправимо изменилось. Он сидел на расстоянии вытянутой руки, а казалось, что смотрю на него через перевернутую подзорную трубу и что вернуть ее в правильное положение невозможно.
– Натан! – Я затрясла его за плечи, но он даже не удосужился меня оттолкнуть. – Ну Натан, я же тебя…
Вот тут он обернулся.
Но у меня не получилось сказать это вслух. Хоть убейся, не вышло. Как будто говорить можно было только стопроцентную правду, как будто правда бывает стопроцентной, как будто неполная уверенность в своих чувствах и ложь – это одно и то же.
– Что и следовало доказать, – бросил Натан и уткнулся в газету.
– Нет, это не так! Ты все неправильно понимаешь! Ну пожалуйста, посмотри на меня!
Но с таким же успехом можно было пытаться достучаться до кирпичной стены. Пятнадцать стрелков наставили штыки, и глаза застлала густая багровая пелена.
– Натан, зачем ты обижаешь Комильфо? – спросил непонятно откуда взявшийся Юра Шульц. – Это некрасиво.
Натан фыркнул.
– Ты даже ее не выслушал, – продолжил Юра. – Она же тебе сказала, что ее поцеловали, а она не хотела.
– Кто здесь? – спросил Натан у газеты. – Частный адвокат?
– Я объективная сторона, – объективным голосом ответил Юра. – Ты пытаешься доказать теорему на основе частичных и необоснованных фактов, при этом не прислушиваясь к аргументам.
– Я не доказываю теорему, а озвучиваю аксиому: я не знаком с этой… Зоей.
– Ты дебил какой-то, – сказал Юра Шульц. – Вы с ней живете под одной крышей восемь месяцев.
– Какого вообще ты подслушиваешь чужие разговоры? У тебя своей жизни нет? Сходи купи себе мороженое в киоске.
И Натан засунул руку в карман и злобно швырнул Юре пригоршню монет.
– Тебе не подходит козлиность. – Юра собрал монеты с пола и положил на первую парту.
А Натан спросил:
– Ты ее тоже случайно целовал, а она не хотела?
Юра покраснел, как от солнечного удара, и ответил:
– К сожалению, нет.
Тут я поняла, что если и осталось что портить, так Юра это и испортил своими благими намерениями. В очередной раз.
Натан громко и нарочито заржал:
– Я не собираюсь тебе мешать. Зоя свободный человек и может целоваться с кем угодно, наряжаться в бочку, круглосуточно писать книги и на голове ходить. Меня она больше не интересует.
– Я вовсе не это имел в виду, – попытался оправдаться Юра. – Будет очень жаль, если вы расстанетесь.
– Не твое дело, – сказал Натан. – Отвали, пожалуйста, к чертовой матери.
– Очень даже мое дело, – не унимался Юра. – Мы живем в коллективе. Я не посторонний наблюдатель. Мне противно, когда вы ругаетесь.
Я не могла ничего произнести. Немота опять меня накрыла.