Алене я не ныла, чтобы снова не прослыть эгоисткой.
Неожиданное сочувствие ко мне проявила Аннабелла. Подсела на мою кровать, на которой было раскидано домашнее задание с параболами, гиперболами и логарифмами, тем, от чего закипали мозги, снисходительно потрепала по щеке, оценивающе вгляделась в лицо и заявила:
– Неудивительно, что Натан тебя бросил. Что же ты сотворила со своими бровями?
– Я их выщипала.
– Безруко получилось. Левая бровь у тебя в два раза толще правой, а правая – длиннее. Почему ты не позволила мне заняться твоей внешностью? Я же столько раз тебя просила.
– Неужели я совсем не красивая? – спросила я с тоской.
Но тоска не была вызвана конкретными бровями, она была абстрактной.
– Не то чтобы совсем, в принципе, в тебе заложен некий потенциал женской привлекательности, но…
– Но?
– Но ты должна понимать, что мы с тобой находимся на разных ступенях иерархической лестницы.
Аннабелла тоже меня больше не удивляла. Меня вообще ничего не удивляло и, похоже, уже не могло удивить.
– Это правда, что ты ходишь к Маше? – спросила я.
Аннабелла вздрогнула, и ее губы побледнели.
– Эта психологическая сволочь тебе рассказала! Я так и знала, что ей нельзя доверять. Ее разговоры про конфиденциальность – сплошное вранье. Она специально заставляет нас поверить, что хранит секреты, чтобы мы выворачивались наизнанку, а потом о нас сплетничает и все докладывает мадрихам и учителям. Мне, между прочим, тоже все известно про твоего Фриденсрайха, дюка и Зиту.
Тут у меня все внутри похолодело, съежилось, и когда она произнесла вслух эти имена, такое было ощущение, будто в святая святых вторглись грязными кирзачами “Доктор Мартенс” и все кругом затоптали. А Аннабелла продолжила как ни в чем не бывало:
– Ты вообще-то меня должна благодарить за Фриденсрайха, – и указала пальцем на яркую цветастую картину Хундертвассера, висевшую над ее кроватью. – Ты его у меня сплагиатила.
Мне захотелось скрепить ей рот степлером, лишь бы она никогда больше не произносила вслух это имя.
– Я столькому тебя научила. Со всеми художниками ты познакомилась благодаря мне, и с бардами, и с Анаис Нин, и с сексом. Но ты настолько неблагодарна, что убила меня – вот так вот взяла и выкинула на помойку, как будто я никому не нужная половая тряпка.
– Что ты несешь? – пробормотала я. – Я тебя не убивала…
Но это было не полностью правдой. Мадемуазель Аннабелла из Ксвечилии, юная дочь князя фон Крафта, хозяина южного порта в Асседо, в самом деле лишила себя жизни. Только откуда это было известно Владе?!
– Станешь отрицать, что ты заставила меня выброситься с самой высокой колокольни и что все ждут моих похорон? Никакой совести, Комильфо, у тебя нет. Я же тебе сто раз говорила, что никогда не собиралась кончать жизнь самоубийством, а ты взяла и все перевернула с ног на голову. К тому же ты меня просто так убила, потому что твоему Фриденсрайху необходимо было принести одну из семи жертв, чтобы вылечиться. Как будто я не человек, а деталь для продвижения сюжета. Я требую, чтобы ты вычеркнула этот эпизод. Я хочу переспать с Фриденсрайхом и чтобы он из-за меня потерял покой, а не из-за беглой проститутки. Ты же сама утверждала, что я была самой красивой барышней в Асседо. Так что все остальное просто недостоверно.
Тут я поняла, что Маша была ни при чем. На одно мгновение почувствовала облегчение, но оно моментально сменилось еще более страшным пониманием.
– Ты… ты что… прочла мои тетради?
– Прочла, – ответила Аннабелла без капли смущения, на которое она не была способна.
– Ты… – Яне находила слов. – Ты… ты посмела копаться в моих трусах!
– В наших заповедях не прописано, что в вещах нельзя копаться. Мы одна семья, и все у нас должно быть общим. Раз тебе можно без спроса использовать мое имя в своей книге, я тем более имею полное право ее читать. И вообще, что в этом такого? Можно подумать, твоя книга – великий секрет. Да ты лицемерка и только и мечтаешь о том, чтобы все ознакомились с тем, что ты строчишь, но стесняешься показать. Так что вместо того, чтобы на меня смотреть как на врага народа, лучше скажи мне спасибо.
– Спасибо?!
– Ну да. У тебя абсолютно неразборчивый почерк, и я приложила массу усилий, чтобы все прочесть. Я прекрасно разбираюсь в литературе и могу сказать, что хоть ты и нелогичную ерунду пишешь, ее очень даже увлекательно читать. Я хотела показать Юре, потому что про него там тоже есть, но он отказался, потому что корчит из себя эталон благородства. А еще на твоем месте я бы убрала Зиту и евреев, они там ни к селу. Я разрешаю тебе писать про меня. У меня много тайн в прошлом и очень богатая биография, ты можешь ею воспользоваться.
– Я в курсе, что у тебя богатая биография, – не выдержала я и вскочила с кровати, смяв все параболы и гиперболы. – Когда папаша использует дочь вместо собственной жены, лишенной родительских прав, это прибавляет героине шарма. Пожалуй, я таки об этом напишу. И потом всем дам почитать. Потому что я лицемерка и только и мечтаю о том, как бы все ознакомились с моим творчеством, а мы одна семья, и оно должно стать достоянием общественности.
После этих слов на лице Влады появилось такое выражение, будто я вонзила ей копье в горло. Она открыла рот. Потом закрыла. Захлопала глазами, подергала плечами, покачала головой, и я вообразила, что она сейчас изобразит обморок, с нее станется. Но мне не было ее жаль. Мне хотелось сбросить ее с самой высокой колокольни Старого города и на похороны не явиться.
– Тебе Маша рассказала, – снова пролепетала Влада.
И хоть лежачего не бьют, я не могла отказаться от соблазна.
– При чем тут Маша? – решила я ее добить. – Набоков мне рассказал. В отличие от тебя, я читаю книжки, не удовлетворяясь обложкой и кратким содержанием. И понимаю прочитанное. В голове не укладывается, что тебя приняли в эту программу. Наверное, психологи были с большого бодуна. Тебе дорога туда же, куда и Арту. Зря ты его разлюбила – он тебе больше подходил, чем поваренок из Бейт-Цафафы. Может, об этом тоже написать и дать почитать Фридочке, Тенгизу, Маше, а заодно и твоему психиатру? Я отдала тебе свою кровать у окна, выгораживала тебя перед Артом и защищала от него, выслушивала твои бредни про настоящих женщин. Из-за тебя чуть не выгнали Юру, да и Арта из-за тебя отсюда забрали, и Милену уволили, и чуть не уволили Тенгиза, а тебе все пофиг, и ты ведешь себя так, как будто всего этого вообще никогда не происходило и тебя не касалось. Ты в течение восьми месяцев ни разу не поинтересовалась, как у меня дела, да к тому же пыталась внушить мне мысль, что Натан мне изменяет с Аленой, и из-за этого я… мы… Да ты просто не можешь выносить, когда кому-то хорошо, потому что тебе постоянно паршиво. И будет всегда.
Влада ничего не сказала. Я думаю, ее охватил ментальный паралич. Я думаю, что я пробила все ее психологические защиты, и психиатрические тоже. Я думаю, что были в моем Я жестокие части, которые редко прорывались наружу в реальной жизни, но когда прорывались, могли довести человека до ручки. Особенно слабого человека.
– Я не собираюсь больше жить с тобой в одной комнате, мне хватило по гроб жизни, – эффектно завершила я свой монолог и вышла.
Фридочку я нашла на веранде за раскатыванием теста для пирога в честь дня рождения Марка.
– Переведите меня, пожалуйста, в другую комнату, – сказала я, все еще трясясь от злости.
– Здрасьте. – Домовая отряхнула руки от муки и вытерла о полотенце. – Приехали. Что вы не поделили, девулечка моя?
– Литературную трактовку одного произведения.
– А подробнее?
– Я не хочу больше жить с Владой, и не спрашивайте меня почему.
Фридочка не спросила. Она спросила другое:
– А как же быть с Аленой? Вы же лучшие подруги.
– Вовсе не обязательно жить в одной комнате, чтобы дружить. Очень даже наоборот, кстати. Когда приедет новая группа, больше не селите лучших друзей в одну комнату, если не хотите уничтожить их дружбу.
– Спасибо за совет, деточка, я приму его к сведению. Но менять комнату в конце года неразумно – перетаскивать вещички, налаживать отношения с новыми соседками, свыкаться с их порядками. Лучше потерпи, скоро домой.
– Мне надоело быть разумной и надоело терпеть. Домой не скоро, а аж через три месяца.
– Через два. А если не считать пасхальные каникулы, так фактически через полтора, – заметила Фридочка.
– Это очень много.
– И куда ты предлагаешь тебя переселять? Все кровати заняты. Я не стану никого заставлять переезжать, это несправедливо. Для того чтобы поменять комнату, тебе придется уговорить одну из девочек с тобой поменяться. Только вряд ли кто-нибудь захочет.
Об этом я как-то не подумала.
– В конце коридора есть пустующая комната, в которой никто не живет. Вообще, это глупо, что мы все живем втроем, когда можно было создать две комнаты, где проживали бы только двое соседей. Переселите меня туда.
– Зоечка, тебе кажется справедливым, что кто-то будет жить втроем, а кто-то – вдвоем? Да и по правилам программы и Деревни ребенок не должен жить в одиночестве, как прокаженный.
– Это потому, что вы нам не доверяете, – заключила я. – Вы считаете, что мы малолетние дебилы, неспособные к самостоятельной жизни. Да и вообще с тех пор, как Арт уехал, Марк и Никита живут вдвоем.
– Что за муха тебя укусила? – беззлобно спросила Фридочка.
– Не муха, а змея, – бросила я. – Я пойду просить у Фридмана.
– Иди, – улыбнулась Фридочка.
И я пошла гигантскими шагами.
Постучалась в небезызвестный кабинет в здании начальников и директоров, куда не входила никогда по собственной воле, а только тогда, когда меня вызывали на ковер. Но я больше не боялась Фридмана.
– Входите, – послышалось изнутри.
Фридман, одетый, как всегда, с иголочки, корпел над горой билетов и наших паспортов.
– Здравствуйте, госпожа Прокофьева, – поднял голову командир мочалок, – присаживайтесь. Чем могу быть вам полезен?