Сплюнул дюк три раза на ладони, растер плевок и прикоснулся к подолу платья Зиты.
Стена дождя стояла за окнами. Посмотрела Зита в золотые глаза. Вечное солнце в них плескалось, озаряло мрачную задымленную приемную, посылало в ее собственные глаза волны тепла, света и жизни. Оторопела Зита, совершенно неожиданно захлестнутая невиданным доселе шквалом одибила. Абсолютно невпопад почувствовала непреодолимое желание родить сына этому человеку.
“Нет, о Всевышний, не может быть! Не может быть! Он хам, грубиян и невежа. Душа моя принадлежит другому. И тело. И вся я!”
Мотнула головой, желая отделаться от морока.
– Что с вами? – прошептал дюк, вставая.
И от этого шепота будто ток еще не открытого в ту далекую пору электричества пробежал по коже.
– Ничего, – выдавила из себя Зита, опуская глаза. – Ничего, ничего. До свидания, господа хорошие, удачного совета. Желаю вам найти достойный казус для белли, а женам вашим – процветания.
И сама не заметила, как покачнулась и подалась вперед.
– Я провожу вас, – насторожился дюк.
– Нет… не надо…
– Ждите меня, господа, я скоро вернусь.
Взял Зиту под руку и вывел из приемной.
– Беспокоитесь вы за него, – сказал уверенно. – Не стоит. Ничего с ним не сделается. Живуч, как двадцать кошек.
И случилось так, что чуть не спросила Зита: кто?
Плавилась земля под золотым взглядом дюка из рода Уршеоло, покачивалась, как палуба корабля.
– Мадам… Эй, мадам Батадам! Вы слишком мало спите и слишком мало едите. Для войны это полезные навыки, но не для мирных времен, кои до сей поры…
Плюнул дюк на красноречие, подхватил потемневшую губами Зиту на руки, прижал к груди, и ее руки сами собой оплели бронзовую шею, а голова склонилась на плечо.
– Я устала, – уткнулась Зита лицом в распахнутый колет. – Как же я устала…
Дюк нашел какую-то дверь, за ней – кушетку, положил на нее Зиту.
– Спите. Завтра война.
– Расскажите мне сказку, – в полусне пробормотала Зита и вцепилась в рукав владыки Асседо.
– Сказку?!
– Сказку…
– Не знаю я сказок… Разве что… Есть одна старая колыбельная. Мне ее кормилица напевала. Много молока было у той женщины. До пяти лет я от нее пил.
– Расскажите.
– Как же там оно было…
Взглянул дюк в окно. Стена дождя уходила в землю. Все уходило в эту землю – мать его, отец, первенец Ольгерд, второй сын Юлиан, мадемуазель Аннабелла, друзья и соратники, юность и сила. Все уйдет, только земля останется.
– Слушай сказ морской старинный, – вспомнил дюк слова колыбельной. – Асседо благословенно. Край, богатый черноземом, морем, полным жирной кильки, тюльки, мидий и рапанов. Край ветров, всегда попутных, всласть резвящихся дельфинов, бескорыстных капитанов. Не потонут в волнах люди – их от смерти и напастей море тиной оградило. Асседо благословенно. Каждый в нем отыщет то, что так ему необходимо: вымысел, мечту и сказку, благосклонную погоду, мать, отца, любовь и ласку, дружбу, преданность, заботу. Все мечты ему подвластны, все сбывается однажды. Асседо не знает горя, Асседо не знает жажды.
Ты придешь на эту землю, и, конечно, будут рады все тебе – купцы, пираты, рыцари, пажи, лакеи. Выстелены все дороги мягким алым ковролином, в поднебесье хороводы водят радужные феи, и в каретах золоченых пролетают короли…
Но только я тебе, подруга, небесами уготован. Мхом и вереском укрою, подарю в подарок волны, солнце, пламя, крышу дома. На руки тебя возьму я – затрещит огонь в камине, с уст твоих сорвется вздохом мое выцветшее имя. Скажешь: “Больше не покину, мой любимый, мой отважный”. Я поверю. Сменит лето осень, зиму. Год пройдет по кругу дважды, и четырежды, и трижды. Будем рядом, будем ближе, вместе обратимся в глину. Прорастет трава над нами, ива, липа, куст малины, куст сирени. Подарю тебе я память, подарю тебе забвенье. Спит подруга, спит и время. В очаге трещат поленья. Асседо благословенно. Асседо благословенно…
Потом распахнул окно, подставил голову под ливень, и пока не остыл, не вернулся к вассалам.
Вассалы приканчивали третью бутыль хреновухи.
– Ваша дама хороша, – обернулся к дюку Фасбиндер. – Просто великолепна, но не причина для войны с самим императором.
– Нельзя так, – поддакнул Фриц Ланг. – Я, сир, за вас горой, сабля моя навеки ваша, но это же… Это же… ну, не комильфо совсем.
– Совершенно не комильфо, – присоединился к протестующим Вендерс. – Все союзные провинции нас на смех подымут. Где это видано, чтобы из-за женщины войну зачинать?
– У слепого старца Ремога, – неожиданно тихо сказал дюк, – видано. Между прочим, именем его отважного героя назван наш благословенный край, если вы вдруг, вассалы мои, забыли.
– Нет, – отрезал свирепый Ханеке. – Не казус это. Не можно так поступать в наши просвещенные времена. Опомнитесь, сир, и протрезвейте. Любовь вас оболванила, уж простите великодушно, и выпейте, бога ради.
– Покуда честь дворянская не задета, войну не выиграть, – заявил граф Рамштайн. – Не затронута наша честь, монсеньор, увы. Лишь только ваше сердце.
– Рамштайн прав, – тяжело вздохнул князь фон Крафт. – К превеликому сожалению.
Странная тишина наполнила приемную. Только дождь грохотал. Дождь и больше ничего. И подумал дюк, что если бы находился рядом Фрид, нашел бы он что возразить вассалам. Красноречие его убедило бы их, а если не красноречие – то просто красота.
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал князь.
– Гонец, ваше сиятельство, – отчеканил камердинер.
– Пусть войдет.
Человек в фуражке и черном кителе под черной двубортной шинелью с расшитыми петлицами выступил вперед.
Молча поднялся князь фон Крафт. Вопросительно изогнул густые брови.
– Дюк Кейзегал из рода Уршеоло – есть ли таков среди вас? – бесцветным тоном спросил гонец.
– Есть, слава богу, – ответил дюк и бросил гонцу серебряный талер.
Человек в черном талер проигнорировал. Со звяком упала монета на каменный пол. Взгляд гонца был устремлен мимо дюка.
– Благодать Императору! – выкрикнул гонец.
Затем извлек из-за пазухи свернутую бумагу и протянул владыке Асседо.
Нахмурились вассалы.
Развернул дюк свиток и зачитал вслух:
Сеньору имперской провинции этой, дюку Кейзегалу VIII.
Довожу до Вашего сведения, что:
1. По указу Императора, непревзойденного Обер-Вождя нашего, Кайзера, Кесаря, Гетмана Коронного и Абсолюта, его великолепия Звонимира II, требую оказывать всяческую помощь представителям делегации в розыске двух преступниц, сбежавших из авадломского блудилища, коих распознать можно по клейму на плече, в форме виноградного листа. Отсутствие сотрудничества будет воспринято как сопротивление.
2. Именем Императора, сегодняшним днем уходящего лета, милостью Божьей в порту Нойе-Асседо ленный вассал Ваш маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер взят под стражу Имперской Инквизицией.
Сопротивления не оказывал. Холодное оружие сдал. Сопровожден на борт имперского барка “Жребий”, где и будет сохраняться до лучших времен и до верховного разбирательства. Обломки шпаги вышеназванного содержатся под номером 24 601 в перечне имперских казематов.
Благодать Императору!
Старший уполномоченный инквизитор делегации,
С. С. Адамев-Крот.
Граф Рамштайн встал. За ним – все остальные. Дюк был похож на застывшее изваяние.
– Я не ослышался? – звонким голосом спросил Рифеншталь. – Маркграфа фон Таузендвассера взяли под стражу?
– Ваши уши не лгут, барон, – стиснул перевязь виконт Шлендёрф. – Кто-то посмел посягнуть на шпагу дворянина из Асседо.
– Невероятно! – вскричал маркиз Фриц Ланг. – Никто не посмеет!
– Но пасаран, – прошипел ландграф Вендерс и сплюнул три раза под ноги человека в черной шинели, невозмутимо глядящего в дождь за окном. – Какая вопиющая наглость!
– Что вы с ним церемонитесь? – отпихнул усача Фасбиндера свирепый вольный рейтар Михаэль Ханеке. – На бывшую лучшую шпагу Асседо позарились! Шайс драуф! Мист-керль! Позор на наши головы, если не смоем мы, дворяне Асседо, кровью такое оскорбление! Фэрпис дих!
Не успел дюк и глазом моргнуть, как выхватил свирепый рейтар из ножен четырехгранный меч-бастард и одним махом снес гонцу голову. Голова тоже моргнуть не успела – покатилась, как арбуз, выпавший из подола торговки на Привозе, по всей приемной, пока не уперлась в ножку Князева стола. Тело рухнуло на пол.
И прежде чем успел дюк опомниться, изрек свирепый Ханеке:
– Битва будет, – поднял с пола голову и вышвырнул в окно. – Казус есть.
Глава 46Письма № 5 и № 6
Если Тенгиз думал, что после такой колыбельной я засну, то он глубоко заблуждался – Морфей отказался со мной сотрудничать. Я проворочалась полтора часа в постели, раз двадцать восемь перечитала стихи, пока они не стали отскакивать от зубов, представила, кем бы еще я могла дополнить предложенный список гостей, который, в принципе, был довольно исчерпывающим, разве что Морис Мустангер не был упомянут. Потом долго задавалась вопросами, как так получилось, что Тенгиз умеет слагать рифмы, и почему никто об этом не знает. Или, может, знают? Может, только я не знаю? Что еще Тенгиз умеет делать? А чего не умеет, кроме как выходить из Деревни?
Иногда мне казалось, что Тенгиз был почти нереальным. Иногда мне казалось, что я сама его придумала, а он взял и воплотился, создался из моих фантазий, как волшебство, и поэтому обладал магическими способностями. В час быка такие мысли кажутся реальнее действительности. В час быка они способны напугать. Может быть, потому, что плоды воображения, какими бы прекрасными они ни были, способны исчезнуть, а настоящие люди – нет.