его и трогательного парня, проявляющего дружескую позицию, в резкого противника, все осуждающего. Он обладает способностью поставить собеседника в положение глухой обороны и быстро анализировать, обладает ли он, Хрущев, превосходством, и, если решает, что нет, то провоцирует событие, которое предоставит ему такое преимущество».
Наверно, подобный портрет немало позабавил Кеннеди. И зря. Похоже, он недооценил Хрущева, точно так же как Хрущев недооценил Кеннеди, полагая, что он человек слабохарктерный и в решающий момент может уступить давлению.
Вместе с тем Никита Сергеевич высоко оценил манеру Кеннеди вести переговоры, в которых, кроме переводчиков, также участвовали главы внешнеполитических ведомств А.А. Громыко и Д. Раск: «Наши беседы проходили в виде диспута. Не помню, чтобы Кеннеди обращался с каким-либо вопросом к Раску или чтобы Раск подавал реплики. Этого не было. Поэтому у меня создалось впечатление, что Кеннеди сам очень хорошо разбирался в международных вопросах и был подготовлен к переговорам. Все, о чем нужно было обменяться мнениями, он изучил заранее и совершенно свободно владел материалами. Это было абсолютно не похоже на то, что я наблюдал, встречаясь с Эйзенхауэром. Это, конечно, говорило в пользу Кеннеди, и он вырастал в моих глазах. Тут был партнер, к которому я относился с огромным уважением, хотя мы стояли на разных позициях и были как бы противниками. Я ценил его качества. Если президент сам разбирается в деталях политики, значит, он и определяет ее. А так как президент заявил, что с пониманием относится к мирному сосуществованию, следовательно, зарождалась какая-то уверенность в том, что он не станет опрометчиво принимать решения, которые привели бы к военному конфликту. С каждой встречей он вырастал в моих глазах. Мы постоянно прощупывали возможность найти какие-то соглашения по острым вопросам для обеспечения взаимной безопасности. Беседы подходили к концу, но уже было видно, что конкретных соглашений мы достичь не сможем, потому что наши понимания дела слишком противоположны. Ни та, ни другая сторона не могли найти приемлемых условий для соглашений. То, что приемлемо для одной стороны, оказывалось неприемлемым для другой. Собственно говоря, на этом и основывались холодная война и состояние напряженности.
Каждая сторона хотела бы обеспечить мир, но обеспечение мира трактовала по-своему, так, что это противоречило интересам контрпартнера. Вот такую позицию занимал Запад. Да он и сегодня занимает эту же позицию, с тою лишь разницей, что сейчас не может отрицать возросшей военной мощи Советского Союза…
Наша встреча уже тогда была обусловлена тем же: США потеряли уверенность в том, что могут достичь своих целей при проведении политики с позиции силы, как было во времена Трумэна и Даллеса. Соотношение сил стало иным, поэтому Кеннеди вынужден был искать возможность договориться на новой основе, которая, однако, устраивала бы Соединенные Штаты. Мы-то хотели договориться на такой основе, которая устраивала бы и нас, и США, а они о нас не думали».
Хрущеву запомнилась последняя, неформальная встреча с Кеннеди на приеме или в театре в Вене: «Кеннеди был очень мрачен. Не только озабочен, но и мрачен. Когда я смотрел на его лицо, он у меня вызывал сочувствие, сожаление. Я хотел, чтобы мы расстались с другим настроением, но помочь ему ничем не мог. Политика неумолима, а наше классовое положение не дало возможности, несмотря на усилия с моей стороны, прийти к соглашению. Как политик я это понимал, а как человек сочувствовал Кеннеди. Он был разочарован, а его внутренние противники в США, особенно агрессивно настроенные деятели, получили удовлетворение: «Вот, ты надеялся, что сможешь при встрече с Хрущевым добиться каких-то соглашений, а теперь сам убедился, что мы были правы, проводя политику с позиции силы. У нас и выхода другого не было, потому что коммунисты признают только силу, а иного языка не понимают. Ты хотел с ними разговаривать языком соглашений и в ответ получил щелчок по носу, возвращаешься опозоренным. Объявил всем, что едешь с уверенностью найти возможность договориться, а вернулся к разбитому корыту, приехал ни с чем. Следовательно, наша политика была правильной, а ты заблуждался».
Примерно так я представлял себе переживания президента и сочувствовал ему, но вида не подавал. А сочувствовал ему, потому что не создавалось предпосылок к лучшему, и мы опять отбрасывались назад, возможно, к еще большему обострению, к продолжению холодной войны. За это мы должны были платить, потому что опять начиналась гонка вооружений. Потребуются еще большие ассигнования средств на оружие. Сначала в США. Это заставит нас последовать за ними. Такие события нам известны, они обременяют бюджет и снижают экономический потенциал гражданской жизни. Это-то меня, главным образом, и заставляло сочувствовать президенту, я понимал причины его огорчения: неудача его внешней политики отразится на наших бюджетах, а, следовательно, на жизненном уровне народов. Но я нагнетал обстановку не ради этого, а чтобы поставить президента в безвыходное положение, заставив его признать необходимость пойти нам навстречу, иначе будет возможность конфликта. Кеннеди же не захотел под нажимом пойти на соглашение. Мои призывы осознать реалистичность наших доводов повисли в воздухе. Мы оба остались на старых позициях».
В мемуарах советский лидер простодушно раскрыл свою дипломатическую тактику. Он опирался на обман и шантаж, а потом удивлялся, почему с ним не хотят заключать серьезных соглашений. Фактически Хрущев подтвердил правоту тех критиков Кеннеди справа, позицию которых он довольно неплохо изложил.
Как кажется, в мемуарах Хрущев дал более высокую оценку Кеннеди как личности и политику по сравнению с той реальной оценкой, которая сложилась у него в результате венской встречи. Всегда предпочитавший компромиссы прямому столкновению позиций, Кеннеди пытался найти компромисс и в американо-советских отношениях. Поэтому он и предлагал Хрущеву заключить договор о мирном существовании. Никита Сергеевич воспринял это как слабость и вдоволь поиздевался над американским президентом. Кеннеди же лишь убедился, что советский лидер пока не готов серьезно договаривать с Америкой, и понял, что встреча в Вене ему, Кеннеди, никаких дивидендов не принесет. Он не стал резко парировать хрущевские выпады, проявляя свою извечную дипломатичность и хорошее воспитание. Никита Сергеевич же уверовал, что новый американский президент – слабак и лох, которого обмануть ничего не стоит. Во всяком случае, о том, что заключение Хрущева насчет Кеннеди было примерно таким, косвенно свидетельствуют последовавшие после встречи в Вене действия советского вождя. Не прошло и двух с половиной месяцев, как Хрущев санкционировал возведение Берлинской стены, вызвав острый кризис в Берлине. А то, что американцы не ответили на нарушение Москвой Потсдамских соглашений решительными действиями, не попытались снести хотя бы часть стены и побоялись вступать в перестрелку с советскими танками, еще раз убедило Никиту Сергеевичу, что Кеннеди – гнилой либерал, на решительные, а тем более насильственные действия против Советского Союза не способный, поскольку боится мировой термоядерной войны и готов пойти на сохранение мира практически любой ценой. И за берлинским кризисом 1961 года последовала авантюра с отправкой на Кубу советских ракет, окончившаяся крупнейшим военно-дипломатическим поражением Советского Союза в холодной войне.
По всей вероятности, хрущевские мемуары отражают не только то впечатление от Кеннеди, которое сложилось в Вене, но и позднейшие впечатления от Карибского кризиса, когда Никита Сергеевич с опозданием понял, что Кеннеди – весьма серьезный человек и политик, которому палец в рот не клади. А признания в искренних симпатиях к покойному американскому президенту могли появиться под влиянием трагедии в Далласе, когда плохо говорить о Кеннеди в мире стало вообще как-то неприлично.
11Политика Кеннеди в странах третьего мира
Администрация Кеннеди в большей мере, чем ее предшественники, стремилась наладить отношения с развивающимися странами, называемыми иначе также государствами третьего мира. К этой категории государств относятся страны Латинской Америки, а также страны Азии и Африки, освободившиеся от колониальной зависимости. Кеннеди хотел обеспечить экономический, социальный и политический прогресс в третьем мире и поднять американский престиж. США стремились избавиться от наиболее одиозных диктатур и попытаться создать там демократические правительства. Кеннеди надеялся сбить революционную волну в развивающихся странах.
Еще в 1951 году он посетил Лаос, Камбоджу и Вьетнам, находившиеся тогда под французским управлением. Уже во время этой поездки Кеннеди понял, что французам не удержать Индокитай и что колониальная политика вообще бесперспективна. Он пришел к выводу, что США придется вести дела с множеством новых независимых государств, которые многократно уступают Северной Америке и Западной Европе по уровню социально-экономического развития. Эти бедные страны, если им не помочь, могут стать легкой добычей коммунистов. И чтобы предотвратить это, необходимо действовать прежде всего не с помощью военной силы, а посредством экономической помощи и создания в третьем мире проамерикански и прозападно настроенных прослоек населения, разделяющих европейские и американские культурные и политические ценности. А для этого надо как обучать выходцев из развивающихся стран в американских университетах и колледжах, так и создавать в этих странах подобные образовательные учреждения. Необходимо также создавать там современную систему здравоохранения, модернизировать сельское хозяйство, создавать транспортную инфраструктуру, промышленность, а при необходимости – оказывать гуманитарную помощь, чтобы предотвратить массовый голод или ослабить его последствия. Благо, туда можно отправлять практически бесплатно излишки американской сельскохозяйственной продукции, чтобы не допускать кризиса в США и поддерживать благосостояние американских фермеров.