ствуют только добровольцы, —
улыбка исчезла в небытие, — как правило.
Барроу фыркнул.
— Всё понятно.
— Нет. Вовсе нет. Вы читаете между строк, но то, что там написано, вам не понятно. Мистер
Барроу, у меня к вам предложение.
— Валяйте.
— Через два дня мы исчезнем из ваших жизней. Вы вполне можете позволить нам заняться
нашим делом и подарить немного радости этим людям ко всеобщему удовольствию. Без обид, без
драм.
Барроу сжал губы.
— Если бы я на самом деле мог в это поверить, я бы с радостью согласился.
— Но вы не можете.
— Не могу. Не верю я в историю о мертвеце, который с виселицы слез только для того, чтобы
подпортить вам репутацию. Ни на долю секунды. За какого же идиота вы меня принимаете?
Кабал качнул головой в сторону воодушевлённых горожан, толпа которых сновала взад-вперёд
вдоль поезда.
— За идиота вроде этих, — сказал он. — К сожалению для нас обоих, я ошибся.
Рабочие начинали разгружать вагоны-платформы. Кабал и Барроу наблюдали за ними.
— У меня впереди долгая ночь, мистер Барроу. Уверен, вы извините меня, если я вас покину.
Кабал сделал несколько шагов по платформе, и Барроу сказал ему вслед:
— Будет лучше, если вы покинете мой город.
Кабал остановился и обернулся.
— Ваш город? Вы здесь не хозяин. Помните об этом.
— И это всё? Угроз не будет?
— Угрозы, мистер Барроу, оставьте трепачам и трусам. Я к ним не отношусь.
Он направился обратно к Барроу, пока они не стали лицом к лицу.
— Я даже не предупреждаю.
Он резко развернулся и ушёл.
— Как правило, — сказал Барроу, слишком тихо для того, чтобы услышать. Затем тоже
повернулся и пошёл назад к городу.
Всё дальше отдаляясь друг от друга, они оба думали об одном и том же: "От этого человека
жди беды".
ГЛАВА 11
Такого просто не могло быть, чтобы балаган по прибытии в тот же вечер был готов к приёму
публики. Тем не менее, ценой небольших хлопот и времени меньшего, чем требуется, чтобы достать и
разложить стол для пикника, балаган со всей мишурой, с тридцатью аттракционами, палатками,
каруселями и выставками горел огнями и был готов открыться. Никто не мог объяснить, как они это
сделали; так получилось, что двести пятьдесят граждан, собравшиеся на станции, в это время
смотрели в другую сторону. Все одновременно подскочили от неожиданности, когда за их спинами
заиграла каллиопа, обернулись и почти одинаково сказали "О-о-о-о-о!" Кто-то на одну "о" поменьше,
кто-то на один восклицательный знак побольше.
— Специальное предложение в честь открытия! — крикнул высокий бледный брюнет с
соответствующей харизмой, в то время как его брат, долговязый блондин с бледным лицом, который,
казалось, всегда употреблял улыбку только в качестве оружия, стоял позади, сложа руки. — Вход
бесплатный!
Честные граждане Пенлоу-на-Турсе были воспитаны на истине, что отказываться от подарка
неприлично, поэтому вежливо встали в очередь под разноцветную полированную деревянную арку с
лампочками. Барроу шёл вместе со всеми, пока не оказался прямо под аркой и посмотрел вверх. На
секунду ему показалось, что там написано "Оставь надежду, всяк сюда входящий", но в следующий
момент она уже точно гласила о том, как тут, там и повсюду разные коронованные особы называли
этот балаган идеальным досугом для тех, у кого от роду богатые родители и бедная наследственность,
— в некоторых углах провинции это якобы считалось хорошей рекламой. Барроу решил, что ему
показалось, но его подсознание пыталось что-то ему сказать. Он вошёл внутрь, предупреждённый и
вооружённый.
Йоханнес Кабал, некромант и, поневоле, балаганщик, смотрел на толпу и заметно нервничал.
Сегодня был их предпоследний вечер, и дела шли... как-то не так. Он не мог понять, что именно было
не так. Толпа держалась плотно и переходила от палатки к карусели, от карусели к аттракциону, как
огромная семья. Кроме непрерывной игры каллиопы и бодрых выкриков зазывал не было слышно ни
звука. Люди просто останавливались, смотрели и шли дальше. Маленькая сенсация произошла, когда
кто-то купил у лотка сахарное яблоко.
— Что с ними такое? Я думал, что я теперь буду героем. Почему они такие подозрительные?
Рядом появился Хорст, хотя секунду назад его определённо здесь не было.
— Они побаиваются. Может я и дал им объяснение ситуации, но это не значит, что оно
пришлось им по нраву. Это место напоминает им, что случилось нечто недоброе, нечто
необъяснимое, из ряда вон выходящее. Посмотри правде в глаза, Йоханнес. Сомневаюсь, что здесь
происходило что-нибудь необычное с тех пор, как давным-давно какой-то прохожий крестьянин
подумал, что неплохо бы основать город на этом месте. Видел, сколько шуму подняли из-за сахарного
яблока? Продавай мы заливное из язычков жаворонка, они и то так не удивились бы. Возможно, здесь
нас ждёт неудача.
— Неудачи быть не может. Это последняя остановка. Две души. Нужнодобыть две души, или
вся эта затея — пустая трата времени.
— И девяноста восьми душ.
— Девяноста девяти. Мы поспорили на мою жизнь.
Хорст резко на него посмотрел.
— Что? Ты ничего об этом не говорил!
— Как это ни странно, но я не любитель распространяться о подобных вещах. Какая разница?
Если я не верну себе душу, то не смогу продолжать исследования.
— За тобой тянется след из метафизических катастроф, ты превратил невесть во что свою
жизнь, мою жизнь, жизнь всех тех, кого ты сгубил за восемь лет и тридцать семь дней, что я
проторчал на кладбище, а теперь решил замолвить словечко ещё за сотню? И ради чего?
— Сам прекрасно знаешь.
Хорст в бессилии покачал головой:
— Нет, не знаю. — Он начал трясти пальцем перед лицом брата. — Я раньше знал. Я тебе даже
симпатизировал, такой я идиот, и видишь, что со мной стало? А ради чего теперь? Я не знаю. Думаю,
и ты не знаешь. Ты продолжаешь жить так только потому, что если бы ты остановился и спросил
себя: "Как же так, Йоханнес, почему я стал для всех распоследней сволочью?" — думаю, ты не смог
бы дать себе честный ответ.
Кабал разозлился и откинул руку Хорста в сторону.
— Плевал я, что ты там думаешь. Мне в высшей степени безразлично твоё мнение.
Хорст пожал плечами.
— Отлично. Покуда мы понимаем друг друга.
— Нет, мы друг друга не понимаем. Уж тебе меня точно не понять. Ты никогда ни к чему не
стремился в жизни. Тебе не понять, что такое отдать чему-то всего себя. Тебе не понять, что значит
засыпать и просыпаться с одной и той же мыслью, которая не идёт из головы.
— Это не самоотдача.
— А что же?
— Одержимость.
— Вот как ты пытаешься понять меня? Ярлык повесил. Что и следовало ожидать.
— Это не ярлык. Взгляни на себя. О, боги, Йоханнес, ты же врачом собирался стать! Хотел
помогать людям!
— Врачи. Мошенники и шарлатаны. Лишь пытаются отогнать тьму, а если не получится, у них
всегда наготове пара оправданий. Им не хватает то ли ума, то ли духу, чтобы вновь вернуть свет. Но
не мне. Не мне! Я буду Прометеем современности, что бы ни пришлось делать, какими бы тёмными
делами не пришлось заниматься, чтобы постигнуть тайну.
— А что, если никакой тайны нет? Что, если это за рамками понимания смертных? Что тогда?
Что будешь делать?
— Должна быть, — ответил Кабал. При этом он выглядел очень старым и уставшим. — Должна
быть.
Хорст взял младшего брата за плечи.
— Послушай, у нас есть двадцать четыре часа — даже меньше, учитывая светлую часть суток
— но время есть. Можно придумать выход. — Кабал непонимающе заморгал. — В этих контрактах
всегда где-нибудь да найдётся лазейка. Должно быть, это традиция. Сожжём контракты, освободим
тебя от пари, а затем отыщем лазейку в договоре, что ты подписал, продав душу.
— В моём договоре нет никакой лазейки, — сказал Кабал. — Я отказался от души в обмен на
основы некромантии.
— И это всё?
— Не знаю. Мне нужна была "тайна жизни после смерти" — всё как обычно.
— Ты попросил именно это?
— Что-то вроде того.
— Тогда всё просто! Разве не понимаешь? Ты хотел узнать тайну жизни после смерти, а
получил пару формул, которые позволяют тебе возвращать людей к жизни жалкими подобиями тех,
кем они были. Тебе ещё пришлось выполнить большую часть работы, чтобы этому научиться. Они не
смогли выполнить свою часть сделки!
— Ты просто придираешься к определениям.
— Да ладно тебе! Думаешь, Сатана упустил бы такую возможность, если бы ситуация была
обратной?
— Какой мне прок от его души?
— Я не это имею в виду. Он у нас в руках. Это философское минное поле!
Кабал на мгновение представил себе, как Аристотель неожиданно исчезает в огненном облаке
посреди чистого поля, а Декарт и Ницше с ужасом это лицезреют. Он взял себя в руки.
— Меня ведь наделили силой использовать формулы. Вот и вся выгода.
— Это тебя ни к чему не привело. Брось эту затею. Начни заново.
— Я... я не знаю.
Он прикинул, сколько исследований понадобится, чтобы нагнать потерянное в схватке с
дьяволом время. По всему выходило, что немало.
— Йоханнес. Сделай это. В качестве искупления.
Хорсту Кабалу казалось, что его брат, Йоханнес, выглядит так же, как и в шестилетнем
возрасте, когда у него умерла собака. Та же оцепенелая неспособность осознать что произошло.
Йоханнес Кабал посмотрел на пол, на ночное небо и, наконец, на брата. Он выглядел растерянным.
— Я не знаю, — прошептал он.
Хорст раскрыл объятия. Он не обнимал младшего брата с тех пор, как тот был ребёнком. Они