И вот мы сидим на полу в каморке. Я аккуратно разрезал своим ножом пергамент на две равные части. Глойда сидела рядом и смотрела. Затем я взял свой стилус и начал рисовать. Глойда продолжала внимательно смотреть.
Через некоторое время её любопытство, всё-таки, взяло верх, и она спросила:
– Что ты чертишь?
– Нам нужна машина, – ответил я. – Особая машина. Механическая машина, которая умеет думать, как гоблин, только намного быстрее.
– Первый раз про такое слышу. Это возможно?
– Вспомни, Йулль показывала нам нечто, что заставляет мехамуху летать и вообще вести себя так, как обычное живое насекомое, а она механическая с магическим элементом.
Я начал чертить. Машина должна была содержать длинную ленту из пергамента, достаточно крепкую, чтобы на ней можно было много раз чертить и стирать младшие руны. Я начертил механизм, который протягивает ленту вперёд и назад. Около ленты должен находиться исполнительный механизм машины, который смотрит, какой символ написан на ленте, а потом решает, что должна сделать машина – какой символ начертить в этом месте ленты и куда протянуть ленту: вперёд или назад.
Этот исполнительный механизм был достаточно сложным, но через некоторое время я понял, что в нём без магического элемента не обойтись никак. Это должна была быть какая-нибудь такая же штуковина, как и в мехамухе. Не в точности такая же, но что-то подобное. Эта неизвестная пока мне штуковина должна была стать «мозгами» моей машины. Эти «мозги» как раз и должны были решать, что делать с символом на пергаментной ленте и куда двигать ленту в следующий момент времени.
С «глазом» для исполнительного механизма проблем не было – он точно будет основан на старшей руне Орс, которая позволяла улавливать свет. Компонент, который стирал и чертил на ленте символы – это обычный стилус, которым я работал прямо сейчас, с этим тоже проблем не возникало. Но как бы машина понимала, что делать?
Внезапно я вспомнил про то, что мне дал чародей Бримс, когда я покидал Орешник. Я полез в свою торбу и достал из внутреннего кармана магический камень с руной Йом и показал её Глойде, спросив:
– Ты знаешь, как работает эта штука?
Она отрицательно покачала головой и сказала, что колдуны должны знать, но она, так-то, из гильдии металлургов, так что ей это неизвестно. Дескать, они вовсю используют такие камни в своих металлургических делах, но как они устроены, она не знает.
Прямо сейчас для меня казалось очевидным, что этот камень что-то хранит. Мне было вообще неважно, как это назвать – магией или ещё чем-то. Главное, что он хранил что-то. И это был тот принцип, который, как мне пришло в голову, должен был использоваться в моей думающей машине. Мне нужно было хранить внутри исполнительного устройства что-то такое, что позволяло бы машине выбирать, что делать с тем символом, который она видела на ленте перед своим «глазом».
Итак, у меня в голове складывалась целостная картина машины, которая может думать как гоблин, только быстрее. Я видел, что она может читать и писать на пергаментную ленту, которую перемещает взад и вперёд. Я видел, что она принимает решение о том, что делать, на основании какой-то своей памяти. И, в общем-то, всё. Этого было достаточно. Я обладал каким-то глубоким внутренним ощущением, что эта машина будет работать. При этом достаточно использовать только две младшие руны на ленте – А и О, о чём мы уже поняли с Глойдой, видя эти руны и на билетах старого Вайгля, и в трудах древнего мыслителя Пропра. Больше рун не требовалось, только двух рун было достаточно.
Мне оставалось самое малое – придумать, как будет реализована эта самая «память» машины, но в голову ничего не приходило. Я знал только одно – она будет основана на магических принципах, причём ни одна из старших рун мне не поможет. Я должен буду найти что-то новое, какой-то новый принцип этого мироздания, который откроет передо мной совершенно новые возможности по созданию таких вот машин.
Поэтому я сделал просто. Как помнил, я нарисовал ту штуку, которая находится внутри мехамух, а потом написал мелким шрифтом, что «память» машины должна быть основана на чём-то подобном, но это что-то ещё требуется найти.
Закончив свой чертёж, я передал его Глойде со словами: «Перерисовывай!». Она посмотрела сначал на чертёж, потом на меня, потом спросила:
– Ты точно уверен, что это будет работать? Я вообще тут ничего не понимаю.
– Поймёшь, когда в следующий раз у тебя в голове откроется твоё окно, – сказал я. Потом добавил более резким тоном, – Перерисовывай!
Глойда взяла свой лист пергамента и начала рисовать. У неё получалось немного коряво, и я следил за тем, чтобы она всё перерисовывала в полном соответствии с тем, что нарисовано у меня. Она должна была создать полную и точную копию того, что нарисовал я на своём чертеже.
Нам надо было возвращаться в Орешник. Тратить время на всё остальное больше не имело никакого смысла. У нас ещё было время для того, чтобы добежать до башни дирижаблей и купить билет на рейс до нашего города – расписание мы помнили на зубок ещё с тех пор, как учились в местной школе. Так что мы выскочили из дома Зарка, я напоследок кинул в него ещё парой железяк, и мы побежали к станции.
Мы успели на ночной рейс. Я расплатился за билет остатками своих монет, и мы с Глойдой опять расположились на неудобных сиденьях в общем салоне. К несчастью, здесь уже не было Йулль, которая разместила бы нас в служебной каюте, в которой удалось бы поспать. Но одно только лишь ощущение, что мы возвращаемся домой со своего Посвящения, придавало нам стойкости и сил.
Глойда спросила:
– А тебе разве не надо заехать к своей Трюггле?
– Зачем?
– Ну вроде как тебе надо принести то, что она тебе даст.
Я показал на свёрнутый чертёж машины, которая умеет думать как гоблин, только быстрее, и, наконец-то, сказал своей попутчице, что вот это и есть то, с чем мы должны вернуться к старейшинам. Но Глойда пока не понимала. Она так и собиралась возвращаться к тому, от кого должна была что-то принести, хотя даже не помнила его имени. Я возразил:
– Послушай, Глойда. У тебя есть чертёж, у меня есть чертёж. Это именно то, что от нас ждут, поверь мне. И уже неважно, откуда мы это взяли. Неужели ты думаешь, что если бы Трюггла могла дать мне этот чертёж, старейшины послали бы нас искать его? Зачем?
– Но почему ты думаешь, что старейшины ищут именно это?
– Я не могу тебе объяснить. Я каким-то образом чувствую это. Я где-то в самой глубине своего разума знаю, что я прав. Это примерно то же самое, что и твоё окно в голове.
Глойда кивнула, как будто бы эти мои слова что-то ей объясняли.
Мы долетели примерно к полудню следующего дня. Выйдя из дирижабля, я ощутил, как приключения последних дней навалились на меня дикой усталостью. Я хотел пойти домой и отдохнуть, но долг требовал, чтобы я сразу же пришёл в ратушу и представил результаты своего Посвящения сразу же после прибытия.
Мы с Глойдой разделились и пошли как бы разными путями, но шли в одно и то же место. По моей задумке она должна была прийти чуть раньше меня и представить свой чертёж, чтобы её не уличили в том, что она его срисовала – это можно было бы предположить по тому, что он выполнен с помарками и некоторыми огрехами. И затем я бы представил свой. И мне казалось, что дальше всё пошло бы так, как я запланировал. А запланировал я много чего.
В ратуше меня встретил чародей Бримс. Увидев меня, он сказал:
– Здравствуй, Йоль. Что ты принёс от Трюгглы?
Я открыл свою торбу и вынул чертёж своей машины. Чародей Бримс взял его, посмотрел, улыбнулся и сказал:
– Пойдём.
Мы пришли в главный зал ратуши, в котором уже собрались старейшими во главе с градоначальником. Там же стояла и Глойда. Её чертёж лежал на столе перед градоначальником. Бримс подошёл к тому и положил рядом мой чертёж.
Градоначальник внимательно посмотрел на меня, а потом спросил:
– Где ты это взял?
В этот момент двери зала захлопнулись, и возле них встали двое дюжих гоблина в форме охранников. Я понял, что где-то просчитался. Но где?