Мы с Сигрид спали в одной койке, потому что уже все знали, что мы живем вместе как муж и жена. Но в доме редко было тихо по ночам: то просыпался ребенок, то Свартур пил за столом и бормотал что-то о жизни в Исландии, о женщинах, сражениях, о том времени, когда он служил Свейну Вилобородому, которого считал величайшим воином на севере от Миклагарда. Когда у нас получалось, мы с Сигрид сбегали в рощу в нескольких полетах стрел от хутора, где росли заросли чуть поодаль от бурелома. Там мы расстилали шкуру и лежали вместе. Мы тогда были молоды, и бывали дни, когда наши мысли только этим и были заняты. Конечно, я думал о том, что мы будем делать, если Сигрид понесет, но каждый раз, когда делился с ней своими мыслями, она объясняла мне, что есть безопасные и опасные дни и что она не подпускает меня к себе в опасные. Она говорила, что женщина как луна, ее мать научила, что женщина может забеременеть лишь в определенные дни. Я мало что в этом понимал, но зима сменилась весной, скоро наступало лето, а Сигрид по-прежнему была стройная. Когда придет время, я стану отцом ее первого ребенка. Ожидание было невыносимо, но она хотела, чтобы мы построили собственную усадьбу, поэтому мы ждали.
Поехать за братом у меня не получилось. После возвращения с Фюна, со Скагеракка пришла метель, и я не решился отправиться в путь. Потом я решил, что брат поехал вовсе не к своей дочери, ведь, еще до битвы в Йомсборге, он знал, что Торгунна ждет ребенка. Возможно, он поехал в другом направлении? К тому же если ли бы я поехал на юг, мог бы натолкнуться на Роса, Олава и их людей.
Поэтому я остался. Частенько я поглядывал на море, в надежде увидеть там лодку подплывающего Бьёрна. Он ведь мог увезти Торгунну с ребенком, как это делали в старинных рассказах Свартура о разбойниках, и вот брат появляется на побережье, обнимает меня и обещает, что мы заберем наших женщин, построим собственную усадьбу и больше никогда не разлучимся.
Я много бродил по окрестностям и размышлял над постройкой собственной усадьбы, вначале я хотел сделать это в Исландии. Мне надо было лишь переплыть море и вспахать там землю, как рассказывал Свартур, из камней и дерна мы построили бы длинный дом для людей и живности. Всю зиму я был уверен, что, когда придет время, мы так и сделаем, но весной, когда стаял снег и появилась листва, земли вокруг усадьбы Свартура казались мне такими красивыми, с буйной растительностью, что мне захотелось остаться. Чуть южнее усадьбы, за рощей, где мы тайком встречались с Сигрид, располагалась равнина с хорошей землей. Свартур сам показал мне это местечко. Если бы у него с сыновьями не было достаточно земель, то он бы засеял его. Стоило ее только копнуть, как тут же попадался дождевой червь. Земля была рыхлая, темно-коричневого цвета, здесь можно было строиться и жить. Свартур очень хотел, чтобы я стал его соседом, потому что ни один из его сыновей не был воином, а сам он уже был стар.
За это время я побывал на Фюне лишь пару раз. Первый раз я поехал, когда начал таять снег, и тогда встретил Хальвара и Эйстейна на землях возле реки, где они стреляли по каким-то шарам из соломы. Я поинтересовался у них о жизни у Свейна, и они рассказали, что им грех жаловаться. С этими словами Эйстейн приподнял кошелек, висевший на поясе, и позвенел монетами. Они получили серебро, и получат еще больше, если останутся на службе и пойдут воевать против Олава.
Во второй раз, когда я приехал к ним, большинство йомсвикингов, в том числе и Хальвар, уехали. В крепости остались лишь Эйстейн, Сигурд, сын Буи, да пара сотен датчан. Свейн с людьми уехал в Трельборг, поскольку, как рассказывали, вернулся Сигвальди с большими богатствами. Он решил сражаться на стороне Свейна, то же решил и Олоф Шетконунг. Бурицлаву отправили конскую голову в качестве послания Олаву, над которым издевались и которого вызывали на бой.
Но прошла весна, наступило лето, а корабли Олава так и не появились.
Перед самым летним жертвоприношением я начал валить деревья. Мне приходилось уезжать далеко в лес, чтобы найти деревья со стволами, из которых можно было бы сделать доски, но в конце концов забросил эту идею, приняв решение строить дом из камней и дерна. Сигрид помогала, а когда Свартур пригласил нас отведать свежесваренного пива, мы пили за то, чтобы боги помогали нам, чтобы мы выровняли склон и заложили камни для фундамента, а пашни давали хороший урожай. Те деревья, которые я уже срубил, я использовал для постройки сооружения для подъема. Я поставил стволы углом и соорудил салинг, закрепив все это сооружение на склоне крепкой веревкой, потому что дул ветер. Со всех сторон поляну окружали деревья, но она находилась на самом верху холма, который вел к побережью, поэтому когда поднимался ветер, его сильные порывы бушевали наверху. Деревья, смотревшие на море, были изогнуты и прижимались к земле, а когда начинался ветер, они скрипели, будто жалуясь на свою жизнь.
В начале лета мы проводили все ночи, в которые не шел дождь, там, где со временем должен был появиться наш двор, засыпая прямо под шкурой. Комаров не было, стояла теплая погода. Сигрид считала, раз уж я занялся строительством собственного дома и моя хромая нога не мешала мне, значит, я был хорошим хозяином. И Сигрид начала допускать меня к себе в те дни, когда она могла понести, но мне об этом она ничего не сказала.
Чуть южнее нашего места протекал ручей: он сворачивал между какими-то пологими валами, огибал южную часть поляны, а потом падал вниз с обрыва ростом с человека, стремясь к морю. Здесь почти каждый вечер мы с Сигрид могли спокойно стоять под струями воды, смывая с себя пот и землю. Мне уже начало казаться, что Олав стал толстым, ленивым, что он решил остаться в стране вендов, а мое время воина прошло и принадлежало прошлому. Мне предстояло стать крестьянином и рыбаком, и, как говорится, я был совершенно не против такого поворота в судьбе. Помню, как в один из вечеров на второй месяц после летнего жертвоприношения я как раз размышлял над этим. День выдался теплым, я стоял в одиночестве под нашим маленьким водопадом, а Сигрид готовила лошадей на нашем месте. В тот вечер мы собирались к Свартуру, я хотел договориться с ним, чтобы он дал мне посевного зерна и пару овец в обмен на то, что я помогу ему просмолить его шнеку.
Я только успел смыть грязь под струями воды и наклонился к омуту, чтобы намылиться мылом, сваренным Сигрид, как увидел человека. На нем были какие-то шкуры и лохмотья, лицо испачкано в саже, и сначала я его даже не признал. В одной руке он держал грубый лук из можжевельника, а во второй – две стрелы. За его спиной виднелась скрученная шкура и короткое копье. От его сапог остались лишь голенища, он стоял босой.
– Торстейн, – позвал он.
Я все еще сидел в омуте, потому что его появление казалось мне чем-то нереальным. Теперь я его узнал, но он был таким грязным и ободранным, что мало походил на того человека, которого я помнил. Поэтому я не до конца был уверен, стоял ли он наяву передо мной, или же это был сон, как в тот раз во время жертвоприношения у Харальда Рыжего на торжище. Я отложил баночку с мылом и посмотрел на него, но мужчина стоял неподвижно, было даже непонятно, дышал ли он.
– Ты вернулся, – сказал я.
– Да, – раздался его голос из густой бороды.
– Ты вернулся от Бурицлава?
– Да, – услышал я в ответ.
– А твоя дочь…
Несчастного аж передернуло, он сунул стрелы в колчан, и тут я осознал, что передо мной стоял живой, настоящий брат.
– У Торгунны теперь другой мужчина. Один из сыновей Бурицлава. Меня там больше не ждут.
Я вышел из омута. Не помню, сказал ли ему что-то, подбежал ли и стал ли его обнимать или же просто оделся и позвал его с собой, но в тот вечер Бьёрн пошел с нами к Свартуру и много и жадно ел. Он рассказал нам о своем путешествии на юг и появлении в Вейтскуге. Последнюю часть пути ему пришлось пробираться через лес, потому что выше по реке на якоре стояли корабли Олава и никто не мог проехать без его позволения. Лес вокруг они тоже считали своим, поэтому Бьёрну пришлось делать большой крюк, занявший четыре дня. Йомсвикинги его хорошо приняли, но неожиданно в дом вошел Вагн, Бьёрн схватил топор и был готов бороться не на жизнь, а на смерть. Но Вагн прошел к очагу и спросил, зачем он пришел. Бьёрн сказал, что приехал увидеть свою женщину и дочь, но Вагн лишь покачал головой и сказал, что не имеет права отказать и брат сможет увидеть свою дочку, но потом должен уехать. Торгунну уже пообещали другому мужчине.
Бьёрн остался у нас с Сигрид, и больше никогда мы не говорили ни о Торгунне, ни о дочери. Он помог мне возвести стены, с этой работой мы справились в самый жаркий летний месяц. Я был очень рад, что в преддверии наступающей осени и зимы брат был снова со мной. Свартур заговорил об осенней рыбной ловле, когда он с сыновьями отправлялся за северную оконечность Ютландии и дальше в Северное море. Они уходили на промысел каждую осень с наступлением первых холодов, а в этот раз он предложил нам с братом присоединиться. Улов мы поделили бы, потому что он не хотел, чтобы его соседи и друзья, каковыми были мы, голодали. Сигрид это очень не понравилось. Она не сказала ничего, но я видел, как она пугалась всякий раз, когда разговор заходил об этой поездке. Она сжимала зубы, стараясь не смотреть ни на меня, ни на Бьёрна, который считал, что со стороны старика было великодушно позвать нас с собой. В какой-то вечер Бьёрн сказал, что мы не могли отказаться, мы должны были поехать. Могло так случиться, что вскоре Сигрид могла родить, и тогда запасы еды были бы совсем не лишними. Сигрид стояла в это время у очага, помешивая в чане, который нам удалось выменять. Она не должна была услышать нашего разговора, но так получилось, что услышала. Она швырнула половник, он перелетел через потолочную балку, которую мы только установили, и улетел в вечерние сумерки. Она разразилась гневной тирадой, большая часть которой касалась глупости, присущей всем мужчинам, и тому, что она не собирается потерять мужа и деверя в море, как она потеряла отца. Пот