– Что ты стоишь? Умереть хочешь?
Много хороших людей погибло в тот день, и некоторые от моего топора. Мы продвигались поперек палубы, стремясь образовать заслон из щитов от носа до кормы, и вскоре нам это удалось, собрав всех, кто смог дойти до этого момента битвы, на Змее. На корабле Олава мы оказались в большинстве, тесня топорами и копьями его людей обратно в сторону носа. Немало противников бросилось за борт, но доспехи тянули на дно, кому-то из убегавших удалось от них избавиться, и они уплыли.
Олав остался теперь лишь с горсткой приближенных. Он стоял на корме с двадцатью воинами перед собой, и я заметил, что он ранен: кольчуга разодрана на животе, там виднелась рана, на палубу стекала кровь, сочась по ногам.
Эйрик делал все, чтобы разорвать кольцо защиты Олава. Двенадцать человек выстроились со щитами, а за каждым из них стоял еще один воин с датским топором, а второй – с копьем. Я был одним из тех, у кого был датский топор. Воины, державшие щиты, начали надвигаться на людей Олава. Подойдя ближе, мы зацепили топорами щиты противника. Но и у дружинников Олава были длинные топоры, у воина, державшего щит как раз передо мной, его выбили, и в его грудь вонзилась стрела. Кольчуга помешала ей войти глубоко в тело, но его откинуло назад, и у меня появился шанс для удара. Я успел повернуть топор, кольчуга, защищавшая стрелка, порвалась, лезвие прошло по руке, державшей лук, и остановилось лишь на настиле палубы. Я высвободил топор и замахнулся снова, на этот раз попав стрелку в грудь. Удар откинул его назад, прямо на воина с копьем. Шлем закрывал тому голову, но от удара он упал, и я увидел перед собой Роса.
Рассказывают, что Эйрик, сын Хакона, сломил последнее сопротивление. Но заслон из щитов на корме Великого Змея удалось прорвать мне. И вот передо мной стоял убийца моего отца. Он выпустил копье, выхватил меч с широким лезвием, но я успел ударить его топором по лицу; Рос попятился назад, а я последовал за ним. Я не замечал, но в то время как напирал на Роса, за мной следовали Сигурд, сын Буи, Хальвар и Йостейн Карлик. Вонзившись клином в последних защищавших Олава воинов, мы разбили оборону, но я не видел никого, кроме Роса. Он нацелился мечом в мою старую рану, но я успел ударить его по ноге, и та хрустнула как сгнившая палка. Рос выпустил меч, метнулся к борту и бросился в воду.
За мной раздавался голос Эйрика:
– Вперед! Убейте его!
Олав стоял совершенно спокойный, спиной к ахтерштевню. В руках он держал меч. Снял шлем. Его взгляд остановился на мне – Олав узнал меня.
Сигурд, сын Буи, снова оказался рядом со мной. Между мной и норвежским конунгом оставалось лишь два человека. Топор Сигурда обрушился на колено одного из них, другому в живот попали копьем. Я помню, как замахнулся топором, как чувствовал силу в своих руках. Олав поднял меч, но вовсе не для того, чтобы отразить мой удар, меч был устремлен прямо в небо, а глаза Олава были закрыты.
Мой удар пришелся рядом с головой. Я не знаю, почему не прицелился точнее и не попал Олаву в голову. Если бы я это сделал, то никогда бы не появились слухи, что он выжил и провел остатки своих дней монахом где-то на юге страны. Топор глубоко вошел в его плечо, но он продолжал стоять, лишь застонал и выпустил меч. Я замахнулся еще раз, но замешкался. Олав успел забраться на борт корабля, постоял, подержавшись за штевень, совсем так же, как и в первый раз, когда я его видел. Он оглядел всех нас, на палубе воцарилась мертвая тишина, и упал. Мы слышали всплеск, когда тело коснулось воды, и перевесились через борт, чтобы посмотреть, не всплывет ли он снова, но Олав Трюггвасон не появился.
Большинство из нас попа́дали на палубу, потому что были измотаны боем и страдали от многочисленных ран. Эйрик смотрел, чтобы раненых подняли из воды и перевязали, люки на палубе были открыты. Но мы не нашли ни золота, ни серебра. Там стоял лишь огромный черный пес Олава, Виге, привязанный к основанию мачты, и рычал на каждого, кто пытался приблизиться к нему. Позднее мы узнали, что Эйрик довез Виге до норвежского побережья и отпустил, там пес добрался до ближайшего камня, лег и уставился на море, выглядывая своего хозяина. Он отказывался от воды и еды, так и умерев на том месте.
Эйрик, сын Хакона, торжественно объявил, что Великий Змей теперь наш, а норвежские земли снова находятся во владении ярла. Я плохо слышал его, потому что опьянение после боя и ярость берсерка выветрились и я не мог уже думать ни о чем другом, как о своем брате, оставшемся лежать на берегу.
Я не помню, сколько там просидел. Я впал в забытье, сидел, обхватив топор. Видел, как Эйрик схватил своего брата, они похлопывали друг друга по спинам и смеялись. Эйрик развел руки в стороны, как бы желая показать младшему брату, что им удалось отвоевать. Мощный корабль Олава и его побежденный флот вокруг нас. Снова норвежское побережье оказалось в руках ярлов Трёнделага, наверно, следовало бы радоваться, но, если честно, мне было все равно. Я только сейчас понял, что обе мои руки кровоточат. Костяшки пальцев были разодраны, всё покрывали ссадины и порезы. Ко мне подошел Хальвар. Он посмотрел на море и харкнул кровью на палубу.
– Йостейн погиб. Он хорошо умер. – Он сплюнул снова. – Многие отправились сегодня к Одину.
Горе охватило меня, я чувствовал, как оно пронзило мое тело.
– Бьёрн, – произнес я. – Бьёрн тоже.
Хальвар посмотрел на меня, затем подошел к борту и что-то заметил там.
– Твой брат не умер, – сказал он. – Он едет к тебе.
Я вскочил на ноги. Хальвар показал на дрейфующие драккары, тела в воде, щиты и стрелы, и я увидел Щенка, плывшего на нашей шнеке. На носу стоял Бьёрн, с копьем в руке, помогая им отодвигать трупы на своем пути.
– Он ищет тебя, – добавил Хальвар. – Крикни ему.
Я закричал, забрался на борт корабля и поднял топор над головой. Бьёрн увидел меня. Помахал рукой и что-то прокричал мне, а я спрыгнул в воду и поплыл.
На борту шнеки Бьёрн рассказал мне, что его оглушили, что теперь голова разрывалась от боли, его тошнило, но что все это меркло по сравнению с тем, что он нашел меня. Казалось, силы покинули брата, он сник, отвернулся, и его вырвало. Я понимал, что дело было не в головной боли, но он пробормотал, что лучше нам сейчас держаться подальше от Свейна, Олофа, Эйрика и других правителей, ведь Щенок сражался на стороне норвежского конунга. Мы немного прошлись на шнеке между кораблей, выглядывая выживших, некоторых довезли до берега, не спрашивая, на чьей стороне они сражались. Сыновей Свартура я не нашел, не было их видно и на кораблях. Должно быть, они погибли, как и их отец. Мне предстояло вернуться домой с тяжелыми новостями.
Большинство так и провели остаток дня на боевых кораблях. Многие думали, что Свейн, Олоф и сыновья ярла заплатят выжившим, ходили слухи, что подать, полученную Олавом, поделят между всеми, поэтому воины рассчитывали получить золото и серебро. Было больно наблюдать за всем происходившим, предстояло захоронить погибших. Обломки кораблей собрали, на мысе из них сложили огромный костер. Долго Свейн, Олоф и сыновья ярла обсуждали, что им делать с выжившими людьми Олава. Они были безоружны, некоторые поклялись служить Свейну так же верно, как служили норвежскому конунгу. Эйрик и Олоф хотели отрубить им головы, но датский конунг показал невиданное благородство. Многие из этих людей сражались с ним и Олавом бок о бок в Англии, а потому он решил пощадить всех до единого.
Свейн, Эйрик и Олоф поделили флот Трюггвасона между собой. Все богатства Олава хотели разделить на равные части, как было обговорено ими ранее, но многие корабли оказались сильно изуродованы, некоторые потоплены и так сильно повреждены, что уже не подлежали ремонту. Каким-то судам удалось уплыть в конце битвы, со шнеки мы со Щенком видели, как восемь или девять судов стояли на севере. Сначала мы подумали, что Свейн начнет их преследовать, но оказалось, ни его, ни кого-то еще из правителей совершенно не волновала их дальнейшая судьба. Они позволили им просто уйти.
Мы так никогда и не узнали, какими клятвами обменялись властители на Великом Змее в тот день. Мы уплыли в южном направлении, остановившись, лишь когда нас окончательно одолела жажда. Попили воды из ручья, я промыл рану на руке Бьёрна; она была чистой, хотя сильно кровоточила, но не опухла, и казалось, что кровотечение понемногу останавливается. Но Бьёрн жаловался на головную боль, он весь дрожал, и нам пришлось завернуть его в одеяла. Я пообещал Щенку, что у него будет кров и пища и я никому не скажу, что он сражался за Олава, взамен попросил его помочь довезти брата до дома. Он согласился, добавив, что помог бы мне в любом случае. Потом Щенок признался, что его не любили дома, на Оркнейских островах, и, если бы я позволил ему стать своим другом, он был готов сопровождать меня до тех пор, пока мы не доберемся до тех мест, куда собирались.
34Страна на западе
Когда мы подплывали к берегу, Сигрид с Фенриром стояли у причала, я ступил на твердую землю, и Сигрид обняла меня. Потом спросила, что случилось с Бьёрном, заметила тряпки, которыми я обмотал свои раны, и хотела узнать, почему с нами сын оркнейского ярла. И я объяснил все, как мог, рассказал, что нам пришлось сражаться, хоть мы и клялись, что плывем только для того, чтобы разузнать, как обстоят дела, и пояснил, что Щенок нас выручил, и поэтому я обещал ему пристанище.
На это Сигрид ничего не сказала. Лишь снова обняла меня, положив голову мне на плечо.
Бьёрн остался лежать в лодке, а я поднялся к Свартургард со скорбной вестью. Навстречу мне вышли женщины, и, хоть я еще не произнес ни слова, они заливались слезами, ведь со мной не было никого из мужчин с их хутора, и они понимали, что это значит. Я сказал, что их мужчины отважно сражались и пали с честью, но сам сознавал, что в таких словах мало утешения.
Тем вечером мы со Щенком и Сигрид сидели за столом и ели ржаную кашу с заячьим мясом; Сигрид была на удивление молчалива. Сначала я решил, что это потому, что Бьёрн тяжело ранен. Ранее в тот день она зашила раны и мне, и ему, ведь меня ударили по ноге, и, хотя крови было немного, Сигрид пришлось наложить четыре шва. Когда она принялась за Бьёрна, того вырвало, и с тех пор он не вставал с лежанки, бледный как смерть. Но потом ему стало лучше, он пожаловался на головную боль и сказал, что над глазом будто тисками давило. Дурнота прошла, и Щенок счел это хорошим признаком, он научился кое-чему у ведуна, которого держал при себе его отец несколько лет назад. Но Сигрид не обрадовалась, ее будто сковывало напряжение, она не поднимала глаз, и я подумал, что ее, может быть, стесняет Щенок. Ведь ярла на Оркнейских островах ненавидели, а я привез к нам домой его сына. Наверное, подумал я, будет лучше, если я попрошу Щенка уйти, как только рассветет.