Но вдруг Сигрид резко поднялась и вышла. Дверь она оставила открытой.
– Торстейн. Пойдем со мной.
Мы спустились на берег. Фенрир бросался на клубки водорослей, которые вынесло на берег, а Сигрид стояла обхватив себя руками, и легкий ночной бриз шевелил ее волосы и платье.
– У меня будет ребенок, – сказала она.
Поначалу я не понял. Слышал слова, но они звучали как-то неправильно. Она же нисколько не располнела. Поэтому мои первые слова прозвучали глуповато.
– Ребенок?
– Да, – ответила Сигрид.
– Но откуда ты это знаешь?
– Просто знаю.
Я поразмыслил над ее словами, и только сейчас до меня стало доходить, что она только что сказала. Ребенок. Она носит ребенка. Нашего ребенка.
– Кровотечения прекратились, Торстейн. И я это чувствую. Здесь… – Она прижала руку к низу живота. – Вот. Потрогай.
Я подошел к ней, и она приложила мою ладонь к своему животу.
– Твой ребенок, Торстейн. Он здесь, внутри.
Я услышал, как говорю ей, мол, надо было сказать раньше, до того, как я уплыл. Если бы я только знал… Тогда бы я остался дома.
– Может быть, – ответила она. – А может, и нет. Пойдем в дом. Только никому больше не говори.
Я еще не рассказал ей, что нанес Олаву смертельный удар, да и не собирался рассказывать. Ни я, ни Бьёрн, ни Щенок не рассказывали Сигрид ничего о том, что произошло во время сражения, и, по правде говоря, в голове у меня теперь были совсем другие мысли. Мы доели кашу, выпили пива из Свартургарда и легли спать. Щенок остался сидеть у огня, пообещав приглядеть за Бьёрном и разбудить меня, когда пройдет половина ночи, ведь тех, кто получил удар в голову, нельзя оставлять без присмотра.
Щенок так и не разбудил меня. Когда я проснулся, он лежал у очага и храпел. Я тут же подошел к Бьёрну, тот сбросил с себя одеяла, и я как следует укрыл его. Фенрир подбежал к двери, скулил и просился выйти.
Сначала я подумал, что ему нужно сделать свои дела, но, когда открыл дверь, он тут же выскочил на наше поле и побежал так быстро, как только мог на своих трех лапах. Ночь была ясная. Месяц заливал двор серебристым светом. И тут я увидел, что на поле стоит человек. На нем был длинный плащ с капюшоном.
– Эй ты! – крикнул он. – Это тебя прозывают Торстейн Корабел?
Я юркнул в дом, надел тетиву на лук, схватил несколько стрел, но, когда снова вышел, он уже исчез. По ту сторону поля хрустнула ветка, он убежал.
Я не смыкал глаз до рассвета. Некоторое время стоял в дверном проеме с луком, потом вышел на поле и нашел следы в росистой траве, но больше ничего не видел и не слышал. На заре проснулся Бьёрн и спросил, почему я сижу с луком на коленях, и я рассказал правду, что сюда приходил человек и спрашивал обо мне. Бьёрн ничего не ответил, только заворочался. Он пожаловался, что тошнота вернулась, потом глаза его сомкнулись, он тяжело вздохнул и провалился в сон.
Пока Сигрид варила кашу, я вышел на поле. Там я изучил следы чужака. Он пришел с юга, пешим, обошел вокруг нашего дома, потом вышел на поле и долго топтался, будто ждал меня. Затем убежал в лес и дальше на юг, откуда пришел.
За столом я обдумывал, не стоит ли мне оседлать Вингура и поехать по следам. Но, покуда размышлял, снаружи раздался звук шагов. Мы со Щенком тут же взялись за оружие. В дверь постучали, Щенок поднял топор и рявкнул, мол, кто бы ни стоял там за дверью, пусть назовется, или мы оба всадим ему топор в череп. Постучавший хмыкнул:
– Мне не нужен топор в черепе. Было бы нелепо умереть теперь, когда я выжил в битве против норвежского конунга. Зовусь я Хальвар, я друг Торстейна Корабела.
– Его зовут Хальвар, – заявил Щенок, покосившись на меня, будто я сам этого не услышал.
– Это дом Торстейна, – сказал человек под дверью. Я узнал голос Эйстейна. – Но ты – не Торстейн. Открывай дверь, объясни нам, что ты здесь делаешь, и лучше бы тебе сказать нам, куда подевался Торстейн!
– Я здесь, – отозвался я, засунув топор за пояс, и открыл дверь. Хальвар взглянул через мое плечо и заметил на лежанке Бьёрна. – Твой брат, он ранен?
– Думаю, это от удара. – Я указал на висок. – Вот здесь. И рана в руке.
Хальвар кивнул, торопливо улыбнулся Сигрид и поманил меня за собой.
Мы спустились к маленькому водопаду, Эйстейн наполнил водой деревянную чашку, которую носил на поясе, и отхлебнул, а Хальвар объяснил, что они только что приплыли на соседский хутор с человеком, называвшим себя Тивар, наверное, он был единственным выжившим из всех мужчин на хуторе. Они решили там не останавливаться, ведь им хотелось как можно быстрее добраться до меня.
Я кивнул в ответ, радуясь, что по крайней мере один из сыновей Свартура остался в живых. Но почему они так торопились добраться до меня? Спросить я не успел, Хальвар схватил меня за плечо.
– Кое-кто хочет убить тебя, Торстейн. Мы с Эйс-тейном пришли, чтобы защитить тебя и твою семью.
– Сюда кто-то приходил этой ночью. Он был там, на поле. – Я махнул рукой в ту сторону. – Но он исчез, когда я взял лук.
– То был, верно, человек Олава, – сказал Эйстейн. – Свейн велел разнести весть: тот, кто найдет Торстейна Корабела, должен передать ему, что король данов хочет его наградить за убийство Олава. Но тот, кто был здесь этой ночью, вряд ли пришел поведать тебе о награде. Его послали сюда все выведать и найти тебя. Вскоре он вернется, да не один.
Хальвар вновь закутался в плащ.
– Неумно поступил Свейн, разгласив твое имя. Ему следовало бы промолчать. Многие из людей Олава остались в живых после битвы. Они не могут отомстить Свейну и Эйрику Хаконссону и другим, но одинокому йомсвикингу, такому, как ты…
– Ты здесь в опасности, – сказал Эйстейн. – Поплывем с нами. Возьмем Бьёрна. И твою женщину. Вам нужно плыть к Свейну вместе с нами.
– Но Бьёрн, он же ранен.
– У вас нет выбора. Если этой ночью сюда приходил лазутчик, остальные люди Олава тоже недалеко.
Помню, когда он произнес эти слова, начался дождь. Его принес порыв ветра с моря. Ветер был холодным, плащи Хальвара и Эйстейна взметнулись над их плечами.
Мы собрали все свое имущество и принялись вязать носилки для Бьёрна, но тот и слышать о них не хотел. Головная боль – не помеха мужчине в делах, заявил он и взвалил на спину котел. Тяжелым был тот котел, ведь Сигрид положила в него полупустой мешок с зерном. Я видел, что ему не справиться с ношей, глаз у него начал подергиваться, а на лбу проступили вены. Так что я отобрал у него котел и попросил, чтобы он лучше придержал Вингура.
Сигрид я сказал, что мы стояли в первом ряду, когда сражались с Олавом и его людьми на Великом Змее, и поэтому его сторонники теперь устроили на меня охоту. Говорить, что я не только стоял в первом ряду, но и убил Олава, мне не хотелось. Но Эйстейн считал, что это нужно рассказать. Услышав эту весть, Сигрид закричала, ухватила меня за тунику и с такой силой толкнула, что я покатился вверх тормашками.
Скотину мы перегнали к Свартургарду. Тивар встретил нас во дворе. Он стоял, одной рукой обнимая жену, а другой – дочь. Я сказал ему, что меня преследуют и, возможно, ему было бы лучше прихватить свою семью и уплыть со мной. На это он отвечал, что не сражался с норвежским конунгом, достаточно уж того, что он потерял отца и братьев, из своего дома он не уйдет. Услышав это, Хальвар фыркнул и пихнул его в плечо, разве он не понимает, что люди Олава убьют его, если придут сюда? Они сожгут хутор, зарежут скотину, а женщин угонят в рабство, если вообще оставят им жизнь.
Тивар некоторое время прожигал нас взглядом, потом резко развернулся и погнал дочь и жену в дом.
Мы стояли и смотрели, как они связывают шкуры, одеяла, мешки с зерном и пучки репы. Детей послали к ручью наполнить водой мехи, и вскоре Тивар с женщинами и детьми были готовы отправиться в путь. Они собирались пойти на Ходдегард, там было много мужчин, они смогут отогнать людей Олава, если те объявятся неподалеку.
Я долго провожал их взглядом. Больше всего меня огорчало, что они увели Вингура. Он то и дело оглядывался на меня, пока Тивар тащил его за собой. Не понимал, почему эти люди уводят его от меня.
На берегу у хутора Хальвара с Эйстейном ждала лодка, такая маленькая, что, когда мы с Эйстейном сели на среднюю банку и приготовились грести, мы задевали друг друга плечами. Бьёрна устроили на корме, а Сигрид села рядом с ним с Фенриром и накрыла его шкурой. Хальвар и Щенок заняли место на носу, и вот мы направили лодку на восток, против ветра и волн.
С того самого момента, когда я покинул Норвегию в первый раз, я не испытывал такой черной тоски, как в тот день. Она опустилась на меня как тяжелое ярмо на плечи, и, когда мы поменялись на веслах и наши места заняли Хальвар и Щенок, Хальвар спросил, не заболел ли я. Я даже не смог ответить, но Сигрид пояснила, что я, верно, волнуюсь за Бьёрна. Сейчас он заснул, но сон был беспокойным, и каждый раз, когда нос врезался в новую волну, он сжимался и стонал от боли.
Ночь мы провели на берегу, там же, где мы с Бьёрном останавливались на ночлег. Мы устроили прикрытие от ветра из камней и плавника, растянули пару шкур и сгрудились под ними. Найти сухие дрова было невозможно, так что той ночью пришлось обходиться без костра. Мы сидели закутавшись в одеяла и прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и заснуть мне не удалось. Закрывая глаза, я видел жуткие картины. Передо мной представала отрубленная рука Эйстейна Кулака, как она покатилась по палубе и остановилась ладонью вверх; пальцы последний раз дернулись, и рука осталась лежать как огромное дохлое насекомое. Я видел, как падает Свартур со стрелой во лбу, видел, как ко мне бегут воины и внезапно останавливаются, когда их встречают удары секиры. Во время битвы я их едва замечал, все вокруг меня закручивалось вихрем тел, оружия и щитов, но теперь я вдруг увидел их всех, каждое лицо, я слышал тошнотворные звуки, с которыми лезвие рассекало кожу и вспарывало плоть и мышцы, резкий хруст ломающихся рук и ног и крики, испуганные крики…