– Ты не менее нахален, чем твоя собачонка, – сказал белобородый, но и у него на губах играла усмешка.
– Я не хотел…
– Сколько тебе лет? – осведомился белобородый.
– Четырнадцать, – ответил я.
Тут вмешался Олав:
– Тогда ты достаточно взрослый, чтобы разить и мечом, и хулой. Но никогда не бери назад оскорбление. От этого становишься слабым.
Олав говорил глубоким приятным голосом, но в речи его звучал отчетливый акцент. Такой я уже слышал. Так говорил работорговец Рос.
Вдруг белобородый шагнул вперед и откинул волосы, закрывавшие мне шею, но Олав схватил его за руку и покачал головой. Затем он вновь обернулся ко мне:
– Ты говоришь не так, как местные. Ты из Норвегии?
– Да.
Олав взглянул на Фенрира, выбравшегося из безопасного убежища у меня в ногах и обнюхивающего большого черного пса.
– У тебя здесь, на островах, есть родня?
– Нет.
– Как тебя зовут?
– Торстейн.
Белобородый кашлянул:
– А твой отец? Как его имя?
– Его звали Тормуд, – ответил я. – Он уже умер.
Казалось, эти слова не произвели впечатления на старика, он будто и не слышал их.
– Какого ты рода? Как зовется твой род?
Олав резко отвел взгляд, и мне показалось, что ему надоел весь этот разговор: он вздохнул и удрученно передернул плечами.
– Оставь мальчика, Сигурд. Или ты думаешь, что ярл трёндов и его подослал? – Он вновь обернулся ко мне. – Просто скажи, как зовут твоего пса. Я знаю по опыту, что по имени собаки можно узнать, что за человек ее хозяин.
В то время многие называли своих собак по имени существ из легенд о богах, живущих в Асгарде, и имя Фенрир было обычным для собаки. Но ведь оно было языческим, а я подслушал их разговор об оркнейском ярле и потому знал, что стоящие передо мной люди – христиане. Так что я понял, что нужно соврать.
– Ульфхам, – сказал я. – Его зовут Ульфхам.
– Хорошее имя, – кивнул Олав. – Эй, Ульфхам! Ульфхам!
Он протянул руку, но Фенрир не обратил на него внимания.
Впрочем, дальше этого дело не пошло, так как к нам заплетающимися ногами подобрался Гард. В руке он держал пивную кружку, подол туники наполовину заправлен в штаны. Он привалился ко мне, и на меня пахнуло мочой.
– Это он… Этот парень… – Он ухватил меня за плечо. – Тот, о котором я рассказывал.
– Корабел? – Олав наклонил голову, рассматривая меня. – Это он? Ведь он так молод.
– Но он… Он хорош. Эти руки… – Гард попытался ухватить мою ладонь. – Это умелые руки. А голова… – Гард постучал костяшками пальцев мне по голове. – Это умная голова.
Олав пригладил бороду, ухоженную и расчесанную. При луне было трудно различать цвета, все было залито ровным серебристым светом, но похоже, что у него либо светлые, либо рыжеватые волосы.
– Торстейн, – сказал он. – Твой приятель заявил, что ты сумел починить разбитую лодку. Это правда?
– Да. Рыбачий кнорр.
Олав искоса взглянул на белобородого. Тот коротко кивнул.
– У нас пробоина в корпусе. – Олав махнул рукой назад, к кораблям. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь посмотрел ее до того, как мы выйдем в море.
Я взглянул на огромные корабли. Одна только мысль о том, чтобы взойти на борт, была ошеломляющей. А что, если я ошибусь? Ведь это воины. Вряд ли они отнесутся к этому спокойно. Рука Олава легла на рукоять меча, украшенную каменьями. Подстриженные ногти, чистые пальцы… Но по руке тянулись шрамы, бледные полосы на коже. Если этот человек разгневается… Один удар этого меча – и для меня все закончится.
– Ты смотришь на мой меч. – Олав вытащил его из ножен и поднял к небу, усыпанному звездами. То был очень длинный меч с двойным долом. – Его подарил мне конунг Этельред. Этим мечом мы сразим Хакона ярла и его людей, творящих разбой.
Гард, который до этих слов стоял вцепившись в мое плечо, должно быть, не выдержал вида столь грозного оружия, а может, на него так подействовали слова морского конунга – он издал судорожный вздох и рухнул на колени. При этом он пролил пиво, и Фенрир тут же принялся его лакать.
– Приходи завтра на мой корабль, Торстейн. Захвати инструменты. Выполнишь хорошо работу – получишь серебра.
Тут белобородый и Олав отошли к костру. Я остался стоять, глядя, как Гард пытается собрать обратно в кружку пролитое пиво, будто ему жалко, что Фенрир сейчас все выпьет. Я им не мешал. В груди росло ощущение чего-то великого, чего-то могучего и ужасного. Вон там, у костра, стоит Олав, окруженный пьяными женщинами и мужчинами, и все взгляды устремлены только на него. Вот он говорит с ними, и, хоть я и не слышал его слов, я видел, как к нему обращаются все лица, как опускаются кружки, пока все внимательно ловят каждое его слово, а потом поднимаются в здравнице.
Я бродил по гавани в компании Фенрира и Гарда, пока Гард не упал и не заснул где-то на берегу. Он повернулся на бок, подтянув ноги к животу, а Фенрир забрался в получившийся теплый уголок, и так они и заснули оба, упившиеся оркнейским пивом.
Олав долго разговаривал с людьми у костра, а затем в сопровождении своего пса ушел к пристани и вернулся на корабль, вновь заняв свое место на носу. На этот раз он не залезал на планшир, просто стоял, опершись на форштевень, то блуждая взглядом по островам и заливу, то наблюдая за людьми у костра.
Позднее эта ночь прославилась как ночь, когда все Оркнейские острова были обращены в христианство, и ученые монахи на юге приписали эту честь Олаву Вороньей Кости. Их мало волновало, что он не смог бы обойти все острова всего за одну ночь. То, что Белый Христос здесь уже давно был известен и что люди уже возводили своего рода церкви, вроде той пирамиды у Гримсгарда, также их не беспокоило. Вождь, прибывший со своей дружиной на Оркнейи и ходивший этой ночью между нами, простыми людьми, впоследствии был прославлен как героический конунг и святой человек.
Эта выдумка о крещении островов появилась по большей части из-за того, что произошло позднее той же ночью. Я уже собирался домой, стоял рядом с похрапывающим Гардом и пытался растормошить своего пьяного песика, когда вдруг заметил Щенка. Тот остановился недалеко от кострища и хмуро смотрел на прибывшие корабли. Он был не один. Дружинники оркнейского ярла незаметно смешались с людьми на площади. Вот Щенок вышел из круга света от костра, и там я разглядел фигуру Сигурда, сына Хлёдвира. Уродливая усмешка на губах, чирей на шее – его не спутаешь ни с кем.
Я не единственный почуял, что затевается что-то неладное. Только самые пьяные остались сидеть у кострища, другие поспешили убраться подальше. Сам я стоял на берегу, рядом с Гардом и Фенриром, и до конца каменного причала оставалось всего несколько шагов. Должно быть, оркнейский ярл привел всех своих людей, их было по меньшей мере тридцать, а может, и сорок. Коней они оставили у домов и, похоже, были вооружены копьями и топорами, а у самого Сигурда на большом брюхе висел наискось меч, он покачивался на каждом шагу.
Смех и разговоры у костра смолкли. Оркнейский ярл подтолкнул Щенка, тот вытащил горящую палку из костра и подал ее отцу. Тот поднял ее высоко над головой, а затем ткнул в корабли.
Люди Олава не пытались остановить его. Сигурд со своими дружинниками не встретили никакого сопротивления на своем пути к пристани. Олав, все это время стоящий на носу корабля и взирающий на них, не двинулся с места. Он не говорил слов приветствия, но не проявил никаких признаков гнева или страха, когда Щенок, под прикрытием широкой отцовской спины, указал на него.
Сигурд, сын Хлёдвира, уперся кулаками в бока:
– Так это ты Олав, предводитель этих людей?
– Меня именуют Олав! – отозвался Олав, и голос его разнесся над гаванью. – А эти люди… – он раскинул руки, будто мы все, не только его собственные дружинники, теперь стали его людьми. – Они по собственной воле решили следовать за мной!
Сигурд подошел к самому краю пристани:
– Здесь, на Оркнейских островах, так заведено, что все свободные люди платят подать ярлу, десятую часть всего, что заработают и приобретут!
– Слышал я об этой подати! – Олав взобрался на планширь и встал, как стоял тогда, когда я впервые увидел его. – Десятина от всего имущества – это доля церкви! Но, судя по тому, что я слышал, сейчас передо мной не христианин!
Конечно, мне не нравился оркнейский ярл, его никто не любил. Но из-за слов, сказанных им тогда, я вспоминаю его как человека мужественного. Он со своей дружиной стоял в окружении людей Олава. Кто-то сбежал по сходням, другие собрались у конца пристани. Сигурд не мог не видеть, что их превосходят числом, и не мог не чувствовать, что в этом чужаке, приведшем в его гавань четыре огромных драккара, есть что-то особенное. И все же он прокричал слова, которые должны были уязвить Олава, он не мог не понимать этого.
– Я – Сигурд, сын Хлёдвира! Без страха я живу, и без страха умру! Я буду пировать за столом Одина!
Олав мог повелеть убить Сигурда и всех его дружинников одним взмахом руки, но той ночью никто не погиб. Вместо этого Олав ловко пошел по планширю. Сигурд с усмешкой указал на него, повернувшись к своим людям. И вправду, то было удивительное зрелище. Я подошел поближе, чтобы лучше увидеть, что происходит. Олав шел по планширю, безо всяких усилий удерживая равновесие, придерживая рукой рукоять меча. Глядя на это, Сигурд, сын Хлёдвира, лишь покачал головой и засмеялся, его дружина вторила ему. Но вдруг Олав спрыгнул на причал и будто превратился в огромного зверя, ссутулив спину и пристально глядя на ярла. Смех утих. Дружинники Сигурда потянулись за топорами; другие направили на Олава свои копья. Тот спокойно вытащил меч из ножен, но вместо того, чтобы поднять его, отдал одному из своих людей и откинул плащ, показывая, что больше оружия у него нет. Дружинники Сигурда опустили мечи и копья.
– Десятую часть твоего груза, – произнес Сигурд, кивнув в сторону корабля. – Таков здесь закон. Ты должен…
И тут Олав бросился вперед и ударил его в челюсть. То был мощный удар, ярла развернуло на месте, изо рта вылетела струя крови или слюны. Он стоял пошатываясь, и Олав ухватил его за тунику и швырнул с пристани в воду. Казалось, что дружинников ярла обуял страх, никто из них не поднял оружие. Зато в дело вступили люди Олава. Они мгновенно вклинились в дружину ярла и отобрали у них копья и топоры. Олав очень спокойно шел по причалу, не сводя глаз с ярла, который пытался выбраться на берег.