Он положил ладонь на затылок Бьёрну, почти ласково.
– Ты сможешь отомстить за своего отца, Бьёрн. Обещаю. – Он перевел взгляд на меня. – И ты тоже, Торстейн, если поплывешь с нами.
– Да, – ответил я. – Да, я с вами.
Так я и стал одним из людей Олава.
Остаток дня мы с Бьёрном заделывали трещину в корабле. Брат был исполнен скорби и почти не говорил, но помогал мне, как мог. Вместе со мной он висел на веревке и проделывал отверстия для заклепок, а потом прижимал доску изнутри, когда я прибивал еще одну снаружи. Казалось, на него произвело большое впечатление, что я выучился ремеслу корабела, и к вечеру он мне объяснил, что ремесленники с такими умениями, как у меня, пользовались огромным уважением и считались лучшими из людей Олава. К этому времени, казалось, Бьёрн немного оправился от своей скорби, и мы не говорили больше о смерти отца, пока к ночи не управились с работой. К тому времени над палубой вновь натянули навесы, и нам отвели место рядом с прочими. Вдруг у него искривились уголки губ, а затем хлынули слезы. Он упал на бок, свернулся калачиком и зарыдал как ребенок. Помощь пришла быстро. Большую деревянную кружку до краев наполнили пивом, Бьёрна усадили и велели выпить всё. Он сидел некоторое время, всхлипывая, а потом нижняя челюсть отвисла, а взгляд стал пустым. Я уже рассказал ему о том, как жил в рабстве, как бежал и в одиночку переплыл Северное море, а еще поведал о Гриме, Хуттыше, о йомсвикинге Хальваре и нашем плавании вдоль берегов Англии, но ни слова о том, как умер отец.
Посидев так некоторое время, он не глядя протянул кружку. Огромный воин с бородой, заплетенной в косичку, подошел, вновь наполнил кружку, и Бьёрн надолго к ней припал. Когда он оторвал ее от губ, он уже достаточно опьянел, чтобы выдержать рассказ о гибели отца.
– Скажи мне, что отец умер с честью, – велел он. – Скажи, что он заслужил место за столом Одина в Вальхалле!
Из этих слов я уяснил, что Олаву было не так важно, если его люди по-прежнему держались за древних богов, ведь никто вокруг не показал, что в словах Бьёрна есть что-то неправильное или странное. Приступ Бьёрна собрал вокруг нас много любопытных, и они тоже приготовились слушать, что случилось с нашим отцом.
Так что я рассказал о том дне, когда у нас появился Рос. Я рассказал о том, как он распорол отцу живот, как тот должен был идти шаг за шагом, как за ним волочились кишки, пока он не упал замертво. Воины вокруг нас закивали и зашептали, мол, то была славная смерть, и нам следует гордиться своим отцом.
Тем вечером было произнесено много слов. Я поведал о своем пути с нашего полуострова в Вингульмёрке, Бьёрн оплакал отца и нашу собаку и заметно опьянел, а потом к нам подошел Олав и посидел немного с нами. Мне теперь тоже налили пива, нас накормили свежей кашей, а на плечи набросили мягкие, толстые шерстяные одеяла. Олав сказал, что Бьёрн – один из самых преданных его воинов, и он рад, что тот поплывет с ним в Норвегию, чтобы заставить ярла трёндов склониться перед нами. Бьёрн кивнул в ответ, в глазах блеснул дикий гнев, челюсть затвердела, и он показал мне кулак. Мы поставим на колени ярла и отомстим за отца!
Видеть Бьёрна таким было непривычно. Дело не только в том, что я никогда раньше не видел его пьяным, но гнев, разгорающийся в нем теперь, – такое я видел всего лишь раз. Когда я был маленьким, сыновья бонда однажды решили поиграть, будто я сбежавший раб, а они – ярлы. Они привязали меня к дереву в лесу и собирались отстегать хорошенько куском веревки, когда нас нашел Бьёрн. В ярости он накинулся на них с кулаками, и, когда они убежали домой, носы у всех были разбиты в кровь.
Тогда в глазах у него было то же, что я увидел теперь. И меня поразила мысль: может, мы не такие уж разные? Разве меня не охватила ярость берсерка, когда я забил до смерти воина там, на торжище? Может, это таилось в нас обоих.
Олав поднялся и кивнул монаху Альфреду, тому, который первым встретил меня на пристани. Альфред отбил крышку у одной из бочек, стоявших под мачтой, наполнил несколько кружек, и их стали передавать воинам на палубе. Олав поднял свою кружку.
– Выпьем за Торстейна и Бьёрна, сыновей Тормуда!
Все подняли кружки и выпили, и Олав добавил:
– Поприветствуем их в наших рядах! Друг для друга они братья, и мы станем для них братьями!
Все вновь выпили, да и Бьёрн не удержался. Люди Олава много пили, но я ни разу не увидел, чтобы сам Олав напивался. Позже я был свидетелем того, как он перед битвой приказывает накрепко прибить крышки на бочках, но теперь, когда день близился к вечеру, а корабли стояли, надежно пришвартованные, он позволил нам выпить. Было бы ложью сказать, что и сам я тем вечером не отдал должное еде и пиву.
Мы с Бьёрном проговорили до ночи, и, пока люди с кораблей жарили на площади рыбу и напивались, брат рассказал мне о своем путешествии. Оно совсем не походило на то, что пережил я. Он ведь отправился в путь вместе с сыновьями бонда за год до меня. Они отплыли на надежном корабле и сначала доплыли до Зеландии. Здесь Корабел обменял лисьи шкурки, привезенные им из Норвегии, на янтарь, а потом поплыл к фризским островам, где обменял янтарь на жемчуг, вино и тисовые заготовки для луков из южной страны, которую люди называли Фракией. Эти драгоценные товары были доставлены в Дублин, а там Корабел отправился на рынок рабов. Упомянув об этом, Бьёрн опустил глаза, и я понял, что ему больно об этом рассказывать. Они с сыновьями бонда сошли с корабля в Дублине, ведь его дальнейший путь лежал в Средиземное море, до самого Миклагарда, где торговец собирался продать рабов чернокожим. А в Дублине до сыновей бонда дошли слухи о некоем Олаве Вороньей Кости, могущественном человеке, набирающем воинов в свое войско. Говорили, что он был заодно с королем данов, Свейном Вилобородым и что они вдвоем собирались завоевать всю Мерсию. Храбрым воинам, удачливым в битвах, сулили и богатство, и пахотные земли.
О завоевательном походе Бьёрн много не рассказывал. Но я понял, что он уже почти два года сражался за Олава. Они с сыновьями бонда переплыли на английский берег на рыбачьем кнорре, а там поднялись на драккар, стоявший на якоре в неприметной бухточке. На борту были люди, составлявшие карты, они плыли вдоль берега, а иногда отправлялись и вглубь суши, чтобы получше разузнать, где находятся силы англичан.
Из Англии корабль отплыл поздней осенью, и вскоре Бьёрн оказался в Земле фризов, где стоял Олав со своим флотом. Уже тогда его называли королем моря, а у фризов он встретил женщину норвежского рода, ее звали Гюда. Была она красивой женщиной, но требовательной. Прежде чем подарить Олаву наследника, она желала получить голову Этельреда, а с нею – и корону Англии.[2]
Ту зиму Бьёрн провел в Земле фризов вместе с войском, и там его обучали обращению с топором и щитом. Кормили и поили его вдоволь, нужды не было ни в чем. К концу весны туда приплыл Свейн Вилобородый со своим войском, и Олав с флотом присоединился к нему. То было могучее войско, на берег они сошли на юге Англии, в плодородном Уэссексе. Оттуда они начали наступление вглубь страны. Сыновья бонда пали в сражении с валлийскими наемниками. Их и многих других скосил ливень стрел, и большой удачей было, что Бьёрн не разделил их участи. Но Олав и Свейн были опытными полководцами, они напали на валлийцев со спины и зарубили их.
Если бы я тогда был старше и мудрее, я бы понял, что поход, в котором участвовал тогда мой брат, был захватом земель, которые никогда не принадлежали нашему народу. Я бы сообразил, что Олав жаждет власти и богатства, более того, предал своего старого союзника, Свейна Вилобородого. Ведь то огромное богатство, что хранилось в трюмах кораблей, дал Олаву Этельред. Они встретились в Эндовере, то случилось в конце осени, за год до того, как он отправился в Норвегию, и тогда Этельред посулил, что сделает Олава самым богатым человеком, которого когда-либо видели норвежцы, вторым по богатству после Этельреда, богаче всех в Мерсии и Уэссексе. За это Олав должен был разорвать союз с данами, он должен был дать клятву, что больше не будет нападать на королевство Этельреда или разорять его, а еще принять крещение.
Для меня то были громкие слова. Слова о властителях и богатствах, равных которым я не мог себе представить, и я с трудом верил тому, что сижу теперь на одном из кораблей Олава, всего на дюйм выше трюма, забитого серебром. Конечно, когда я сидел и слушал своего брата, голова у меня кружилась и от пива, но слова его опьяняли не меньше. Бьёрн показал мне свой топор и зарубки, сделанные им на топорище. Одна зарубка за одного убитого им человека. Четыре зарубки. Четыре человека. Олав придал силу его руке и отваги его сердцу.
Еще Бьёрн рассказал мне о жизни Олава. Действительно, еще малым ребенком его захватили в рабство. Рассказывали, что его вырвали из рук матери. Потом его продали бонду в земле эстов, и там он жил в рабстве, пока ему не исполнилось десять лет. Бьёрн указал на белобородого, который стоял рядом с Олавом на корме корабля и пил. Это Сигурд, дядя Олава, сказал Бьёрн. Именно он выкупил из рабства утерянного сына своей сестры. Сигурд служил в дружине князя Владимира в Гардарики, и Олав тоже стал там служить. Там его обучали, и он стал славным воином.
Конечно, я слышал о викингах на службе у южных князей. Мы звали их варягами, и они, точно так же, как и йомсвикинги, были овеяны мифами и легендами. Если Олав был варягом, неудивительно, что Этельред испугался и предпочел заплатить за мир с ним.
Когда Олаву исполнилось двенадцать, он получил корабль и воинов, продолжал Бьёрн. Но он остался в дружине Владимира, пока ему не исполнилось восемнадцать. Потом он уплыл и начал совершать набеги. Он захватывал корабли с добром, и воители, прослышавшие о его мужестве, присоединялись к нему.
Было очевидно, что Бьёрн от всей души восхищается Олавом. Он сидел скрестив ноги, положив топор на колени, и каждый раз, повествуя о подвигах Олава, он в восторге потрясал топором. Время от времени он прерывался, чтобы приложиться к кружке, а когда та опустела, ему было достаточно поставить ее на палубу рядом с собой, к нам тут же подбежал монах и налил еще.