Может, вороньи кости велели ему поступить именно так. А может, жажда еще больших богатств или желание править людьми и родами, которые когда-то изгнали его мать и чуть было не истребили весь его род. Может, он просто хотел отомстить за то зло, которое ему причинили. Даже сегодня я не знаю, что вело его. Но я знаю, что истории, записанные монахами Этельреда, мол, Олав завоевал Норвегию, чтобы принести язычникам Белого Христа, – это чистая ложь. Олав сам оставался язычником телом и душой. Для него Белый Христос стал просто-напросто новым оружием, чтобы склонить людей к повиновению.
Но той ночью я этого не понимал. Я был по-прежнему ослеплен. Лежа в темноте рядом с Бьёрном, я чувствовал себя в безопасности и считал, что мое место – среди этих людей. И это было не только из-за осознания того, что Бьёрн и другие дружинники Олава будут сражаться бок о бок со мной и я с ними. Это глубокое ощущение безопасности шло и от Олава. Он был настолько уверен в себе, что, если бы он приказал нам плыть прямиком в Гиннунгагап, мы бы безо всяких сомнений последовали за ним.
Пять драккаров, на которых мы нынче плыли в Норвегию, были построены по указаниям Олава, а он, сражаясь на море уже два десятилетия, хорошо представлял себе, какими должны быть его боевые корабли. Самым важным была скорость: корабли Олава должны были быстро догнать врага или легко уйти от кого бы то ни было. Поэтому их сделали длинными, благодаря чему они могли набирать большую скорость в море, а еще так можно было использовать больше весел, чем было обычно в то время. Мачты были выше, чем на других кораблях, которые я видел, а оснастка продумана до мелочей. Под палубой был закреплен огромный корень сосны, он служил основанием для самой мачты, сделанной из хорошо просмоленного ствола ели. Если бы дело дошло до битвы в открытом море, воины бы в первую очередь схватились за луки, поскольку мачта была уязвимым местом и могла бы обрушиться, если бы канаты, на которых она была закреплена, были перерублены. Но если бы Олав захотел воспользоваться случаем и захватить вражеский корабль, он бы не колебался. Тогда бы нам тут же приказали браться за оружие, его мы закрепляли у борта. Планширь доходил нам почти до груди, так что мы были хорошо защищены, а когда во время гребли мы сидели на сундучках, нас совсем не было видно. Для того чтобы предоставить своим воинам еще одно преимущество в морской битве, Олав проследил, чтобы надводный борт был высоким. Благодаря этому воины на борту корабля возвышались над противником почти на половину сажени и могли сверху пускать в них стрелы и бросать копья. Вдобавок такие высокие борта обеспечивали достаточно пространства в трюме, чтобы можно было стоять не сгибаясь и чтобы там помещались все сундуки с серебром Олава. К корме и к носу палуба приподнималась, так что наблюдатель, стоявший там, хорошо видел то, что происходит и на корабле, и на море. Здесь борта корабля круто поднимались к верхушкам штевней, в промежуток между ними едва мог протиснуться один человек, так что с боков и со спины он был надежно защищен.
Бьёрн рассказал, что он еще никогда не участвовал в морских битвах, но ему объяснили: если близится схватка, нужно, чтобы корабли все время двигались или взяли корабль противника на абордаж, тогда воины перепрыгивают на палубу вражеского судна и убивают всех на борту. Перед битвой надо снять рею, убрать парус и закрепить на подставках. Парус, не считая серебра в трюме, был самым драгоценным достоянием корабля.
Когда мы вернемся в Норвегию, Олав поможет нам отомстить за отца – в этом Бьёрн был уверен. Так мы оба обретем покой. А когда мы одержим победу над ярлом, а Олав станет конунгом Норвегии, мы, лучшие из его воинов, получим и серебро, и земли, и будем править под его рукой как хёвдинги. Так сказал мне Бьёрн в первое утро на море. Он хотел попросить в надел наш полуостров, а еще лес и поля, примыкающие к нему. То, что когда-то принадлежало бонду, станет нашим. У нас будут коровы и овцы, мы пригласим к себе людей, людей, которые знают, как выращивать зерно. Об этом Бьёрн думал с того самого мига, когда его отобрали для путешествия в Норвегию. Из зерна он будет варить пиво и продавать его торговцам с юга, получая хорошие барыши.
К концу второго дня на море к нам с Бьёрном подошел человек, звавшийся Эйстейн Кулак, и вытащил ножницы. Эйстейн Кулак был одним из тех воинов, которые последовали за Олавом из Гардарики, а они плохо говорили по-норвежски. Бьёрн только усмехался, так что я понимал, что Эйстейн не желает мне зла, но выглядел он страшновато. Кулаком его прозвали, потому что его правая рука была намного больше левой. К тому же она была странной формы, с сильно выступающими костяшками и совершенно плоскими ногтями.
– Сними рубаху, – сказал мне брат. – Иначе весь будешь в волосах.
Эйстейн Кулак кивнул и указал на мою рубаху своими ножницами. Он был уродлив, иначе и не скажешь. Правое плечо ниже левого, шея на удивление тонкая, а голова – круглая как яблоко. Нос у него был широкий, брови срослись, а глаза – почти бесцветные. Как ни странно, Эйстейну Кулаку лучше всего среди людей Олава удавалось стричь волосы и бороду, и именно за этим его прислали ко мне. Мне казалось, что у Бьёрна длинные волосы, они же доходили ему до спины. Но сам я не стригся и не причесывался с самого торжища, а бороденка у меня была хоть и редкая, но не короче чем у Бьёрна.
Эйстейн Кулак привычно положил ладонь мне на макушку, а левой рукой обстриг волосы примерно до плеч. Бороду он подстриг мне коротко. Потом принес бадью с морской водой и втер мне в волосы какое-то масло, достал костяной гребень и вычесал мне все колтуны. Олав не позволял своим воинам ходить нечесаными, пояснил Бьёрн. Мы – не какие-нибудь морские разбойники.
Закончив со стрижкой, Эйстейн Кулак смел мои волосы и выкинул за борт. Я сидел на сундучке рядом с Бьёрном, стоял пригожий день, на небе – ни облачка; парус туго натянут, и корабли по-прежнему шли рядом друг с другом. Прямо у нашего правого борта шел корабль Олава, и на нем я увидел Щенка, он стоял у носа и смотрел на восток. Бьёрн объяснил мне, как с ним обстояло дело. Олав потребовал, чтобы сын оркнейского ярла поплыл с ним, чтобы привязать к себе Оркнейские острова. Ни один отец не будет поддерживать врагов человека, у которого служит его собственный сын.
Тут Бьёрн принялся называть мне имена всех людей на борту, четверых из них я обязательно должен был запомнить. Если, приплыв в Норвегию, мы встретим врага, наши корабли попытаются держаться вместе. В этом случае мы будем повиноваться приказам Олава, отдаваемым флагами с борта его корабля. Если кораблям придется разойтись, что может случиться довольно скоро, каждый корабль будет действовать самостоятельно, под управлением шкипера. Наш шкипер сейчас стоял на корме рядом с рулевым: то был высокий тощий человек с огненно-рыжей бородой и редкими пушинками волос. Асгейр Штаны – так его звали, что было весьма странно, ведь штанов он как раз не носил, а ходил в килте. Рулевой был этаким широкоплечим медведем с косматой темной бородой, его звали просто Конь, но в хорошем подпитии его нередко называли Кобылой. Бьёрн не знал, почему тот получил такое прозвище, но пояснил, что Коня никогда нельзя называть Кобылой в его присутствии, иначе он приходит в ярость и крушит все вокруг.
В морской битве, продолжал Бьёрн, шкипер всегда пытается взять на абордаж и очистить корабль противника. Но если так случится, что нападут на нас и Асгейр Штаны и Конь погибнут или их приказы нельзя будет услышать из-за шума, то воины с каждого места должны сражаться вместе. Как уже говорилось, местом называлось расстояние между двумя шпангоутами, или вязями, как их называли мы, норвежцы, и между каждым шпангоутом была одна пара весел. Мы с Бьёрном занимали третье от носа место с левого борта. Держаться нам следовало с двумя воинами с правого борта, их звали Вальдемар и Рагнар Кузнечный Молот. Вальдемар был родом из Гардарики, у него были волнистые волосы цвета вороньего крыла. Если посмотришь с одной стороны лица, то покажется, что он красив, но с левой стороны у него была вмятина от удара палицей, и левый глаз постоянно подергивался. У Рагнара Кузнечного Молота, насколько я мог видеть, молота не было, но он сам немного походил на молот. Все в нем было толстым, широким и тяжелым, а волосы росли не только на голове, но и немного на плечах, такого я никогда раньше не видел.
Как у большинства воинов на корабле, у моего брата тоже было прозвище. Обычно его звали просто Бьёрн, но, если дружинники выпивали и начиналось веселье, его звали Бьёрн Удар в брюхо. Я подозревал, откуда взялось это прозвище, но меня оно наполняло своего рода восхищением. Мой брат – настоящий воин, один из лучших людей Олава. И в каком-то смысле именно поэтому все казалось таким, как раньше. Бьёрн всегда, даже когда мы были совсем маленькими, опекал меня. Именно он научил меня плавать, и именно он следил, чтобы я не взбирался на самые крутые склоны и не разбился. Бьёрн защищал меня от сыновей бонда, если бы не он, они бы изводили меня куда хуже. А теперь он, Бьёрн Удар в брюхо, снова будет меня защищать.
Самого меня взяли на корабль за мое умение строить суда, и поэтому меня стали звать Торстейн Корабел; прозвище, данное на Оркнейях, прочно ко мне пристало. Весь второй день на борту я провел, осматривая оснастку и корпус, об этом меня попросил Асгейр. Меня пустили и в трюм, и там я долго стоял среди сундуков Олава, держа в руках факел, томимый желанием поднять крышку одного из них, но все же не осмелился. Я не собирался ничего красть, вором я никогда не был. Мне хотелось просто посмотреть. Но я понимал, что, если кто-то спустится и увидит меня у открытого сундука, меня начнут подозревать, а я ведь видел, что Олав может быть жестоким.
Ни под палубой, ни на ней я не нашел ничего, что требовало бы починки. Похоже, корабль был совсем новым. Единственное, что нужно было подправить, – это крепление рулевого весла. На таких больших драккарах, как корабли Олава, рулевое весло представляло собой длинный шест, который переходил в широкую лопасть, погруженную в воду. Весло крепилось к борту