судна на четырехугольном куске дерева. Для управления рулем к нему крепился румпель, идущий под прямым углом к веслу, так что рулевой стоял, держа румпель перед собой. Из-за того, что румпель находился в постоянном движении, он нередко расшатывался, и именно это случилось на нашем корабле.
Я разогрел жир и смазал верхнюю часть весла, а затем обвязал румпель сверху и снизу. Таким образом румпель мог расшатываться сколько угодно, соскочить он уже не мог. Асгейр Штаны был в полном восторге от этого и сказал, что, как только мы причалим к берегу, он покажет Олаву мою работу. По его словам, на других кораблях случалось то же самое.
Еще одну ночь мы плыли по южному ветру, а к вечеру третьего дня увидели на востоке землю. Корабль Олава повернул на север, и остальные последовали за ним. Бьёрн пояснил, что Олав не хотел причаливать к берегу в темноте, сначала ему нужно было выяснить, куда мы приплыли. Хоть на наших кораблях были умелые мореходы, никто не мог быть уверен, что ветер и течения не отнесли нас дальше, чем мы думали.
Когда над морем сгущалась тьма, я заметил, что настроение на корабле сильно поменялось. Разговоры смолкли. Кто-то затягивал на себе пояс с оружием и осматривал стрелы, другие собирали шкуры, одеяла, миски и складывали в свои мешки. Той ночью по палубе не катились кости, их щелканье сменил звук точильного камня о лезвия топоров и мечей. Фенрир тоже это заметил. Большую часть времени с тех пор, как мы отплыли от Оркнейских островов, он сновал по палубе, ведь у людей вокруг можно было получить кусочки вяленой рыбы и солонины, а многие из них хватали его в охапку и трепали по шерсти. Теперь казалось, что воины ушли в себя, а лица в отблесках огня жаровни выглядели мрачными.
Сам я провел ночь рядом с Бьёрном. Мы лежали плечом к плечу под одним одеялом, и думаю, ни одному из нас не удалось заснуть. Перед рассветом Бьёрн внезапно кашлянул и сказал:
– Если дело дойдет до битвы, держись слева от меня. Если они полезут на палубу, руби им ноги. Говорят, люди ярла плохо защищают ноги.
Я ничего на это не ответил. Бьёрн, наверное, знал, как это бывает. Но я, пожалуй, до этого момента не понимал до конца, куда мы отправились и что нас ждет. Я поднял руку, прикрывая глаза от восходящего солнца, и увидел шхеры и сопки на берегу. Я почувствовал укол сожаления. Нам с Бьёрном было бы лучше остаться на Оркнейских островах, чем возвращаться с Олавом в Норвегию. А он еще говорит о том, как рубить ноги людям. Разве я не переплыл море именно для того, чтобы держаться подальше от подобного?
Но, возможно, мои воспоминания о чувствах, которые я тогда испытывал, со временем исказились. Тогда я был всего лишь мальчишкой, и для меня было настолько важно, что я снова с Бьёрном, что я не колеблясь отправился бы за ним даже в пасть к волку Фенриру. Может, в тот момент, стоя у планширя, я просто чувствовал волнение, которое испытывают все, зная, что скоро может зазвучать песнь мечей. Может, я представлял себе, как мы вместе с Бьёрном будем правителями у нас дома, в Вингульмёрке, как только Олав выделит нам нашу долю серебра и даст нам власть хёвдингов.
Как бы то ни было, долго простоять мне не пришлось. К этому моменту все воины Олава были готовы, а поскольку они знали не больше, чем я, они приготовились к любой неожиданности. Для таких воинов, какими были люди Олава, было обычно, что каждый из них мог заменить целое войско. Даже если все его товарищи пали в бою, он по-прежнему мог продолжать сражение. Поэтому каждый воин был вооружен топором и саксом. В придачу у каждого был щит, лук и по меньшей мере тридцать стрел, а Олав позаботился о том, чтобы почти у всех был кожаный доспех или кольчуга. Многие также носили шлемы. Шлемы, щиты и доспехи лежали в сундуках, пока мы еще не причалили, но почти все воины уже собрали все свое оружие, и если бы мы сейчас наткнулись на вражеские корабли, мы могли бы дать им бой. Я был вооружен так же, как и остальные; тем утром Асгейр Штаны выдал мне колчан со стрелами и сакс. Лук у меня уже был, но Асгейр, по-видимому, хотел проверить, достаточно ли он тугой, и велел мне надеть на него тетиву. Затем он натянул тетиву, но не до конца, ведь руки у него были длинней моих и он понимал, что лук может треснуть, если натянуть его до предела.
– Достаточно тугой, – пробормотал он и отдал лук мне. – Но умеешь ли ты стрелять?
– Да он подобьет тощую белку за сотню шагов! – заявил Бьёрн. Это была ложь. Я никогда не стрелял в белок, отец не хотел, чтобы мы убивали животных не для еды, а в белке-то мяса всего ничего.
– Я никогда не стрелял в белок, – сказал я, и Асгейр рассмеялся.
– Твой брат имеет в виду другое, Торстейн. Он просто хочет сказать, что ты хорошо управляешься с луком. – Он похлопал меня по плечу, и усмешка его вдруг угасла. – Будешь лучником на вашем месте. Тогда и посмотрим, насколько ты хорош.
Затем он вложил мне в ладонь рукоять сакса и вернулся к рулевому.
Бьёрн пояснил, что у Асгейра есть обычай назначать новеньких лучниками. Он считал, что лучшая битва – та, в которой не скрещиваются мечи и не сталкиваются борта кораблей. Так думал не он один.
– Эти люди, – сказал Бьёрн, указывая рукой на воинов на корабле, – они не такие, как в тех историях, которые нам рассказывал отец. Ни один из них. Когда мы идем в битву… Кто-то теряет рассудок, как берсерки. А другие, они дрожат всем телом. Кто-то даже делает в штаны, Торстейн. А потом, когда всё позади… – Бьёрн потупил глаза, и вдруг мне почудилось, что с нами отец и слова его исполнены опыта прожитой жизни: – Люди гибнут, Торстейн. Их ранят, они… Они истекают кровью и умирают. Так что, если мы можем победить, не вступая в ближний бой… Так гораздо лучше.
От этих слов я крепче вцепился в лук, вдруг осознав, какую ответственность возложил на меня Асгейр.
– Наверняка кто-то стреляет лучше меня, – сказал я. – Те, вон там…
Я кивнул в сторону Вальдемара и Рагнара Кузнечного Молота. Вальдемар точил свой топор, а Рагнар Кузнечный Молот следил за ним.
– Я сказал Асгейру, что ты стреляешь лучше, чем кто-либо, кого я видел. Как лучник, ты будешь стоять за мной. – Бьёрн наклонился ко мне и обхватил ладонью мой затылок. – Я не хочу, чтобы тебя ранили, Торстейн. Но ты должен обещать, что будешь целиться верно.
Между Бьёрном и мной всегда было так, что Бьёрн был лучшим в борьбе и драке на кулачках, и не только потому, что он был старше. Силой и гибкостью Бьёрн превосходил многих, и я знал, что отец очень гордился им за это. Сам я лучше управлялся с луком. Может, белку за сто шагов я бы и не подстрелил, но в ствол дерева вполне мог попасть, и не обязательно толстый.
– Когда сойдем на берег, если найдется время, постарайся набить руку, – сказал Бьёрн и кивком указал на сакс, который я получил от Асгейра. – Давай я покажу тебе, как управляться с этим.
Как уже говорилось, все люди Олава обучились сражаться с саксом или кинжалом в одной руке и с топором в другой, и мой брат не был исключением. Сначала он велел мне взять сакс в левую руку. Лезвие его было длиной почти с мою руку до локтя. С тупой стороны он был изогнут, а режущая кромка была совсем прямой, из-за чего нож походил на клюв птицы. Сакс надо держать так, чтобы режущая кромка была повернута вверх ко мне, пояснил Бьёрн. Ударом топора я заставлю врага отступить, а если увижу, что он раскрылся, мне надо будет зацепить противника саксом, так что он, отступая, сам расширит рану. То же самое надо сделать, если отступать буду я; заведя сакс под колено врага, за шею или в пах, я смогу серьезно его ранить, просто сделав шаг назад. В битве у меня будет и щит, – продолжал Бьёрн, – и обычно происходит так, что мы прорываемся в ряды врагов двумя движениями: сначала наносим сильный удар топором, держа сакс в той же руке, что и щит. Затем пробиваемся на один-два шага вперед, открываем руку со щитом и цепляем противника саксом, а потом либо вновь рубим его топором, либо отступаем сами, нанося режущий удар. Таковы были два главных боевых приема варягов, и до сих пор перед ними не могли устоять ни франки, ни англичане, ни чернокожие. Приемы были достаточно просты, чтобы их помнил любой, даже впавший в боевую ярость или ошалевший от боли, и достаточно действенны, чтобы прорвать любую оборону.
Стоя с саксом в одной руке и топором в другой, я заметил, что Олав взобрался на нос корабля. Он стоял так, как когда я увидел его в первый раз, держась одной рукой за форштевень и стоя на планшире обеими ногами. На море были волны, дул ровный южный ветер. Конечно, мы повернули на север, так что ветер и волны не мешали ровному ходу корабля, но я никак не мог понять, как ему не страшно так стоять. Его корабль шел всего в двух корпусах от нас, и казалось, что он сейчас находится во власти какой-то ворожбы, ибо он закрыл глаза и поднял лицо к небу. Монах Альфред тоже стоял на носу, казалось, что он настойчиво следит за Олавом, который теперь открыл глаза. Он протянул руку к берегу, туда, где прямо по курсу виднелась бухта. С правого борта вытравили шкоты, с левого – выбрали, и корабль Олава повернул к берегу. Остальные последовали за ним.
Я еще не знал, где мы очутились, и, пожалуй, никто не знал. Олав Трюггвасон держал путь к земле, которая, вероятно, казалась ему чужой, никогда еще сюда не ступала его нога. Мы не имели ни малейшего понятия о том, что находимся недалеко от фьордов, где обитают могущественные хёвдинги. Всего на пяти кораблях мы вошли в тот день в длинный фьорд за островами Сторд и Бёмло, и лишь благодаря своей удаче мы не встретились с кораблями врага. В тот день во фьорде не было ни рыбаков, ни торговцев, может, потому, что набеги сыновей ярлов распугали людей, и те подались от моря вглубь берега. Олав вел нас вверх вдоль восточного берега Бёмло, так что корабли были защищены от океанских волн, и здесь мы нашли узкий залив, оба берега которого поросли лесом. Этот залив глубоко врезался в остров Морстр, и именно он стал первой гаванью Олава в Норвегии.
Поздним вечером мы сошли на берег, но нам было велено не терять из вида корабли. Этот остров был похож на острова у нас дома, в Вингульмёрке. Здесь, между бараньих лбов и округлых скал, росли корявые сосны, здесь попадались маленькие густые рощицы ясеней, берез и осин. Стояла ранняя весна, но почки на березах уже были готовы лопнуть. Рагнар Кузнечный Молот срезал такую веточку и принес ее на борт, а позже, когда от жара огня листочки распустились, он громко вздохнул и возблагодарил Белого Христа и Одина за то, что ему удалось прожить еще одну зиму.