Мне кажется, я не колебался. Если бы я в тот день замешкался, я вряд ли смог бы рассказывать все это. В руке у меня топор, я размахиваюсь и рублю дружинника ярла прямо в темя. Сначала он не двигается, глаза закатываются, из носа идет кровь. Затем он падает на колени и заваливается вперед. Топор глубоко засел у него в черепе, я ухватываюсь за рукоять, но мне приходится упереться ногой в голову врага, чтобы вытащить его.
Мы бросились к центру палубы, где на нас ринулись двое. Одного я ударил топором в грудь. Ни мы, ни дружинники Эрленда не надели кольчуги, и каждый удар, топором или стрелой, пробивал кожу и плоть. Тот, кого я ранил, падает на колени прямо передо мной. Я вижу в его руке кинжал, бью снова и отрубаю ему руку. Из обрубка льется кровь, струя ударяет мне в ногу, я чувствую тепло, как будто сам только что обмочился. Покалеченный мною поднимается на ноги и шатаясь бредет прочь, зажимая обрубок здоровой рукой и не издав ни звука, а Бьёрн, стоящий со мной спина к спине, кричит:
– Надо перебраться к Олаву! Пойдем!
К этому времени люди Асгейра очистили палубу Эрленда. Два других корабля подходили к другому борту Олава, и Эрленд, должно быть, понял, что все кончено. Пока мы с Бьёрном взбирались на корабль Олава, он развел руки и издал ужасный рев. Но вдруг он смолк: в боку у него дрожала стрела. Эрленд согнулся, но не упал.
Олав и Сигурд стояли на корме, из их команды в живых оставался едва ли десяток. Помню, я подумал, что этот человек, раненный стрелой, почти сумел спастись. Если бы он со своими людьми успел зарубить Олава со всеми остальными там, на корме, они бы сели на весла и оторвались от погони. Но теперь уже поздно.
Когда добивали последних воинов ярла, я оставался в стороне. Мы с Бьёрном стояли и смотрели, как люди с других кораблей переваливаются на борт и копьями закалывают оставшихся в живых. Вскоре остался один Эрленд. Олав подошел к нему, вытащив меч, но тут Эрленд обернулся и прыгнул за борт.
Говорят, мол, Олав убил сына ярла, кинув в него румпель, но мне кажется, Эрленд и так бы не выплыл, даже если бы мы ничего не сделали. Когда он прыгнул за борт, Олава обуяло безумие, он поднял над головой руки и гневно закричал, а затем подскочил к планширю и перегнулся за борт. Олав мог бы бросить вдогонку врагу топор или копье, но вместо этого он вырвал румпель, ведь у всех его кораблей был такой изьян, что румпели шатались. Он швырнул его в воду, а потом вдруг замер, глядя на воду, и мы все замолчали. Раненые вокруг стонали, кто-то кричал от боли. А Олав рассмеялся. Он взглянул на нас, указал на воду и захохотал как безумный, а затем воскликнул:
– Мне нужен новый румпель! Эй, корабел! – он указал на меня. – Сделай мне новый румпель, старый потрескался!
Со смехом Олав воздел меч над головой. Сигурд последовал его примеру, но он не смеялся. Тут и нам всем пришлось поднять над головой оружие, и на палубе воцарилось ликование.
Олав велел, чтобы тело Эрленда подняли на борт. Мы еще не знали, кто это, но, поскольку он был последним из погибших, и поскольку мы видели, что его воины защищали его до последнего, мы понимали, что это был знатный человек. Один из команды нашего корабля, звали его Стюрбьёрн, и родом он, похоже, был из этого фьорда, подошел к телу, внимательно посмотрел на него и прошептал что-то на ухо Сигурду. Тот серьезно кивнул, затем потянул Олава за собой и шепнул ему то, что только что услышал. Лицо Олава посерьезнело, он обвел нас, воинов, взглядом и выкрикнул, что мы убили Эрленда, одного из сыновей ярла.
Помню, что это простое слово меня ужаснуло. Мы его убили – не Олав. Мы были в ответе за это.
День клонился к закату. Мне бы хотелось, чтобы тогда была темная ночь, чтобы мне не пришлось видеть лица раненых. У каждого человека есть навязчивые воспоминания, и это – одно из моих. Олав приказал, чтобы мы добили раненых дружинников ярла. Удар копьем или топором редко бывает смертельным. Он валит человека на землю, превращает в кричащий кровавый куль, но нередко случается, что человек очень долго истекает кровью, а Олав не хотел ждать. Бьёрн ухватил меня за плечо, жестко глянул в глаза и сказал:
– Ты тоже, Торстейн. – С этими словами он указал на человека у мачты, корчащегося от боли и обеими руками схватившегося за живот.
Помню широко распахнутые глаза на бородатом лице. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, потом он закрыл глаза и склонил набок голову. Я поднял топор и подумал, что мне надо только ударить его по лбу и все будет кончено. Но я мешкал. В разгаре боя меня охватило какое-то опьянение, но теперь оно прошло. Я замахивался топором, хотел было ударить, но не мог.
Бьёрн быстро присел рядом с раненым и полоснул его по горлу. Хлынула кровь, но Бьёрн остался сидеть, положив руку на плечо умирающему, который не отрываясь смотрел на меня, будто думал, что это я нанес удар.
Умер он быстро. Глаза закрылись, и голова опять упала набок. Тогда Бьёрн взглянул на меня.
– Нельзя колебаться. Нельзя, когда на тебя смотрит Олав.
Тем вечером я не убил никого из раненых. Следующее, что помню, – это возвращение на корабль Асгейра. Я сижу на сундучке, а Бьёрн стоит у жаровни. Над огнем висит котел, закипающая вода исходит паром. Вокруг лежат примерно десять человек, некоторым из них здорово досталось. У Вальдемара отрублена кисть руки, между мясом и мышцами торчат обрубки кости. Я размышляю, как они удивительно выглядят, эти обрубки. Будто щепки сухого ясеня.
Той ночью Вальдемар умер, а с ним еще трое. Олав развернул корабли, и ночь мы провели, укрывшись у острова Хитра. Корабль Эрленда он вел за собой и обобрал дочиста, а потом пустил дрейфовать под ветром с берега в сторону открытого моря. Больших богатств там не было, да и серебра у Олава уже было предостаточно. Но там нашлись связки стрел, шкуры и несколько железных брусков, а еще весла и парус. Все это перетащили на другие корабли те, кто не успел поучаствовать в битве. Ведь дело закончилось очень быстро, хоть мне и казалось иначе.
Лишь немногие из нас вышли из боя без ран и увечий, именно поэтому добычу перетаскивали воины, которым не довелось вступить в бой тем вечером. Бьёрну пришлось раздеться и лечь голым на палубу, а мы с Рагнаром Кузнечным Молотом окатили его морской водой. Потом к нам подошел Эйстейн Кулак, неся прокипяченную шелковую нить и иглу столь тонкую, что она походила на соломинку. В бою Бьёрна полоснули по плечу. Мы убедились, что это была единственная рана, но длиной она была почти в три пальца, и Эйстейн раздвинул ее края, пока другие промывали ее теплой водой. Пока Эйстейн шил, Бьёрн корчился от боли, но не издал ни звука.
Когда пришла моя очередь раздеться, мы увидели на руках и ногах несколько синяков, а на правой голени сзади у меня было два пореза. Меня не удивило, что раны были именно там. Ведь эта нога была не такой проворной.
– Ты и не заметил, что ранен? – спросил Эйстейн, когда я лег, чтобы мне промыли раны.
– Нет.
– Да ты настоящий берсерк. – Эйстейн помолчал, затем кашлянул и пробормотал другим, чтобы они меня держали. Мне кажется, что и Бьёрн, и Рагнар Кузнечный Молот, и остальные с того вечера стали ко мне относиться не просто как к мужчине, но к мужчине, достойному своего места на корабле. Потому что я не стонал. Не корчился. Рагнар Кузнечный Молот, державший меня за плечи, проронил несколько слов, по которым я понял, что он тоже придерживается старой веры:
– У тебя мужество самого Тюра, Торстейн.
Но я лежал так тихо не из-за мужества, а из-за страха. Я думал, что, если раны воспалятся, нога ослабеет еще больше. Поэтому боялся пошевельнуться, пока мне промывали рану, и лежал неподвижно, пока Эйстейн Кулак зашивал ее своей шелковой ниткой. Я просто боялся.
После того как нас, мужчин, залатали, мы вновь оделись, и на палубу вытащили бочки с пивом. Правда, этим вечером пиво досталось только раненым, они пили, чтобы приглушить боль. Другим следовало сохранять ясную голову, ведь мы по-прежнему не знали, не видели ли люди ярла нашей стычки и не собираются ли они напасть на нас. Нам приказали держать оружие наготове и не снимать тетивы с лука.
Мы с Бьёрном и Рагнаром Кузнечным Молотом держались той ночью вместе. Рагнар Кузнечный Молот был одним из немногих счастливчиков, которые не получили ни царапины, и он обещал, что постережет, если мы заснем. Но ни я, ни Бьёрн не смогли отдохнуть той ночью. Так часто случается после битвы: в теле еще долго бурлит кровь. Меня уложили на спину, раненую ногу я положил на ноги Бьёрна, а под голову мне сунули свернутую шкуру, чтобы я мог пить. Той ночью на небе не было ни звезд, ни луны, и, наверное, Олаву следовало бы приказать шкиперам погасить огни, чтобы нас невозможно было заметить. Но Олав не подумал об этом. Корабли стояли на якоре таким образом, что корабль Олава был в центре, а вокруг выстроились остальные четыре, обращенные на все четыре стороны света. Так ему была обеспечена защита, если люди ярла все-таки нападут.
Вскоре Бьёрн и Рагнар Кузнечный Молот повернулись к кораблю нашего вождя, несколько наших встали и подошли к планширю. Я тоже поднялся на ноги. Бьёрн не хотел, чтобы я вставал, смотреть там не на что, сказал он. Но я хромая добрался до борта и увидел, что на рее корабля Олава болтается какой-то человек.
– Я думал, мы всех убили, – вырвалось у Коня, и он сплюнул в воду.
По-видимому, Олав со своей командой обвязали пленнику лодыжки, тот висел вверх ногами, а голова находилась на уровне глаз Олава. Руки ему связали на спине и содрали с него всю одежду.
Наверное, Бьёрн знал, что будет дальше, он схватил меня за руку и сказал, что нам лучше вернуться на свое место и лечь. Но я не шевельнулся. Олав подошел к пленнику, держа в руке нож, и сделал длинный надрез у него на груди. Ночную тьму прорезал вопль. Олав отошел на шаг и нанес еще один удар, который пришелся по лицу бедолаги.
После той ночи я не мог относиться к Олаву так, как прежде. Ведь я восхищался им, видел в нем что-то великое, почти божественное. Но, глядя на то, как он до смерти пытает воина ярла, я видел перед собой всего лишь еще одного предводителя разбойников. Вряд ли этого человека было трудно заставить говорить, я думаю, он рассказал все еще до того, как Олав его подвесил. Вероятно, Олав хотел, чтобы мы увидели, как страшен он может быть, и поэтому убил несчастного с такой жестокостью? Олав взял у Сигурда копье и просунул в рот пленнику. Сигурд и второй дружинник подошли и ухватили висящего за предплечья. Олав стал проталкивать копье вверх, пока наконечник не вышел из живота. Человек все еще жил, но казалось, что Олав потерял к нему интерес, отошел к своему псу и стал гладить его по загривку. Пленника опустили на палубу, копье вытащили. Сигурд велел перекинуть его через планширь и перерезал ему горло, а дружинники вышвырнули труп за борт.