В один из вечеров в горах Бьёрн задал мне вопрос, над которым я потом долго раздумывал. Мы разбили лагерь под каменной плитой, там едва хватило места мне, Бьёрну и Фенриру, а наши шкуры и одеяла я положил на спину коня вместо попоны. Для него ведь укрытия не было, он стоял под дождем, повесив голову, и я подумал, что пора бы уже спускаться пониже, ведь здесь встречались только отдельные травяные кочки, и ему скоро придется голодать. Бьёрн лежал на боку, я думал, он уже спит, но внезапно он спросил:
– Чего ты хочешь, Торстейн?
Я ответил не сразу. Мне было странно услышать такое от Бьёрна, и я не совсем понимал, что он имеет в виду.
– К чему ты стремишься в жизни? – Бьёрн прокашлялся. – У каждого человека должна быть цель, Торстейн. Причина, по которой он живет.
– Нам надо убраться подальше от Олава и Роса, – сказал я. – Вот наша цель.
– А потом? Что будет с нами потом?
Я поразмышлял над этим, глядя на дождевые тучи, плывущие над ложбиной под нами. Там лежали огромные валуны, и казалось, что они дрожат, не находя покоя. То были йотуны и великаны, их сбросил на землю могучий Тор, а теперь они, казалось, предвкушали наступление ночи, тогда они оживут и пойдут своей дорогой.
– Я… – я поколебался, понимая, что для брата это важно, боясь сказать что-то не то. – Об этом я еще не думал.
– Ты еще молод, Торстейн. Я и сам об этом не думал в твоем возрасте. Но…
– Я хочу отомстить, – сказал я с таким чувством, будто эти слова принадлежат кому-то другому. И все же они казались правильными. Если у моей жизни должна быть цель, что может быть лучше чем месть за убийство отца и за рабский ошейник на шее?
– Месть… Мы попытались отомстить там, на острове. Смотри, куда это нас привело.
Я не ответил. Ветер начинал меняться, в наше укрытие залетали брызги дождя. Валуны в долине уже были почти неразличимы. Скоро станет совсем темно.
Бьёрн передвинулся подальше под плиту.
– Наступили новые времена, Торстейн. Раньше в Норвегии правили ярлы и херсиры. Человек, поссорившийся с хёвдингом, мог сбежать, плыть один день или два, во владения другого вождя, и сохранить свою свободу. Теперь…
Бьёрн умолк. Я слышал, как он набрал воздуха в легкие и вздохнул.
– Теперь, брат, конунги всем заправляют. На юге, на востоке, на западе… Все земли попали под власть конунгов. Норвегия была последней свободной страной. А Олав… Думаю, Этельред дал ему столько серебра не только для того, чтобы мы сложили оружие и оставили в покое его королевство. Думаю, он сделал это, чтобы Олав захватил Норвегию и связал ее союзом с Мерсией.
Я поднял Фенрира на колени. Все эти дни он в основном провел на волокуше, ковылять по здешним местам ему было трудно. Странное это дело с Олавом и Этельредом. Почему конунг Мерсии вообще обратил внимание на Норвегию?
Бьёрн, наверное, понял мое недоумение, и пояснил:
– Когда Норвегия станет христианской страной, Олав может потребовать, чтобы ему платили подати. Десятину от всего зерна, мяса, серебра и золота. И какая-то часть этого перейдет к Этельреду. То серебро, что Олав получил, – это вовсе не дар, Торстейн. Это заем. Свейн Вилобородый увел с собой большую часть кораблей, да и людей тоже. У Олава в Норвегии только те корабли, которые присоединились к нам в Римуле. Этого достаточно, чтобы разорять побережье, достаточно, чтобы напугать хёвдингов и заставить их сдаться. Но Олав должен выполнить свою часть сделки с Этельредом. Он должен крестить Норвегию.
– Как много слов, – сказал я, сразу понял, что это прозвучало неуважительно, и добавил: – Мудрых слов.
– Нам нельзя оставаться в Норвегии, Торстейн. Раньше или позже нас найдут, кто-нибудь нас узнает, и тогда для нас только два пути – виселица или топор.
– Это я понимаю, – отозвался я, ведь времени поразмыслить над этим в последние дни у меня было достаточно. Поначалу я думал, что мы затеряемся где-нибудь в горах, но здесь земля была менее плодородной, чем я предполагал, и я не знал, сколько еще нам надо идти, чтобы дойти до лесов, где можно было бы охотиться и выживать, когда наступит зима. Мне и в голову не приходило, что горы могут быть такими огромными, я считал, что гора – это гора, а за ней будут долины, где можно спрятаться от ветра и непогоды. Но эти каменистые равнины, казалось, тянулись целую вечность.
– На Оркнейские острова нам тоже нельзя. – Бьёрн закашлялся и снова перевернулся. – Тебя там знают. Оркнейский ярл может решить, что нас следует посадить в цепи, чтобы угодить Олаву.
Конь ударил копытом. Ему не нравилось стоять вот так, в одиночестве, когда надвигалась ночная мгла. Бьёрн чмокнул губами, но это не помогло. Конь заржал и натянул веревку. Я каждый вечер снимал с него уздечку, но не забывал накинуть на шею веревочную петлю. Конец веревки я обвязывал вокруг камня, вроде как пришвартовывал коня, словно лодку. Да и действительно, я лучше разбирался в море и лодках, нежели в суше и лошадях. Вот бы нам вновь выйти в море! Мы могли бы уплыть из Норвегии, наверное, добрались бы до са́мой Исландии. Но для такого пути требовалась хорошая лодка, лучше даже корабль. Если мы спустимся с гор, мне, наверное, удастся соорудить лодку, но не корабль. И все же на гребной лодке мы сумеем уплыть далеко. Если только держаться недалеко от берега и не пускаться в открытое море…
И тут мне стало ясно, что нам нужно сделать. Перед глазами встали очертания берегов, как их рисовал отец на золе у очага. Норвегия на севере, наш родной Вингульмёрк в восточной части Вика. К югу от нас – Ранрики, Гёталанд и Сконе, а дальше – мелкое море Каттегат. Если мы поплывем на юг, то попадем к датскому острову Зеландия, а оттуда недалеко и до страны вендов.
– Я тебе рассказывал о Хальваре, – начал я. – Хальвар, йомсвикинг. Он сказал, что, если я попаду в Йомсборг, он замолвит за меня доброе слово.
– Йомсборг? Нет, Торстейн. Йомсвикинги, они… – Бьёрн закашлялся. – Все конунги к северу и западу от Миглагарда назначили награду за голову любого йомсвикинга. Они вне закона.
– Мы теперь тоже.
Бьёрн надолго умолк, а я все яснее понимал, что нам надо сделать именно так. Куда же еще нам податься?
– Говорят, их дом – в стране вендов, – сказал он вдруг. – Но говорят также, что они убивают всех, кто подходит слишком близко.
– Хальвар мне обещал…
– Плевать, что он тебе обещал, братишка. Пойми, даже если они нас пустят к себе, после этого все навсегда изменится. Мы станем врагами всех королей. А еще говорят, что они отказались преклонять колени перед Белым Христом. Они лучше положат голову на плаху.
– Не положат, – сказал я. – Хальвар рассказывал, что перед казнью они требуют права видеть того, кто поднимает топор. Он сказал, что…
– Чего бы он там ни наговорил, он уже сказал слишком много. Мне жаль, что ты встретил его. – Бьёрн перевел дыхание. Когда он выдохнул, я услышал, что его сотрясает дрожь. – Я слышал, что йомсвикинги теперь выступили в поход вместе со Свейном Вилобородым. Я его видел однажды. Клянусь, большего мерзавца в этом мире не найти. Говорят, что это самый жестокий конунг данов, когда-либо правивший страной.
Я немного поерзал, сидеть в этой расщелине было неприятно. Меня расстроило, что Бьёрн так возражает против моего предложения. Если Йомсборг – это место для свободных людей, крепость, где мы можем найти убежище вместе с другими, такими же, как мы, разве не следовало бы ему согласиться со мной?
– Нет, Торстейн. Нам надо плыть на запад. Может, в Ирландию. Или на Мэн. Говорят, тамошний конунг не подчиняется ничьим приказам. Таким конунгам всегда нужны воины.
– Ты спрашивал, какая у меня цель. – Я повернулся к нему. Тьма так сгустилась, что я едва мог его разглядеть. Но я видел топор у него на поясе. На железе играл такой отблеск, будто на нем остался последний луч уходящего дня. – Может, моя цель – биться с Олавом и его людьми. А если йомсвикинги – враги всех конунгов, кроме датского… Тогда мы станем йомсвикингами.
– Я тоже хочу отомстить, Торстейн. Но отца нашего убил не Олав, и в рабство тебя обратил не он.
Я не ответил. Он был прав. Но каждый, кто называл другом убийцу моего отца, становился моим врагом. Мне было странно, что Бьёрн считал иначе.
Всего полдня пути от нашего убежища под каменной плитой, и вот мы уже стояли у спуска в узкую долину. Бьёрн сильно кашлял, мы оба промокли до костей, поэтому спустились меж деревьев и разбили лагерь у ели, поваленной ветром. Я было надеялся, что худшее для брата уже позади, но весь тот вечер он сидел закутавшись в одеяло и дрожал. Я достал огниво и кремень, которые забрал у одного из убитых мной, с трудом развел костер и всю ночь сидел без сна, поддерживая огонь. Но когда наступило утро, Бьёрн опять метался в лихорадке. Наверное, это стало для меня последней каплей. Казалось, что на плечи навалилась тяжесть, а вокруг сгустилась тьма. Ели будто сомкнули надо мной свои лапы, солнечный свет исчез; меня опять охватила тоска. Дыхание Бьёрна казалось болезненным, он хрипел и с надрывом втягивал воздух. В голове у меня опять начал крутиться его вопрос, я будто услышал свой ответ, но теперь он звучал по-ребячески и глупо. Я хочу отомстить… Да кто я такой? Рос и другие – зрелые мужи. А я – всего лишь мальчишка. Должно быть, тогда, на берегу реки, Один простер надо мной свою руку и направлял мои стрелы, иначе мы с Бьёрном были бы уже мертвы. Но почему он проявил ко мне милость, я не понимал. Ведь я недостоин. Я не воин. Все воины отважны, а меня переполнял страх.
Весь тот день мы медленно, с трудом спускались по склону в долину. Когда стемнело, я уже вымотался, и мне едва хватало сил, чтобы отмахиваться от мошек и комаров. Наверху, на плоскогорьях, их было не так много, но здесь, в долине, они не оставляли нас в покое. Я кое-как защитил голову, натянув на нее рубаху, а потом, наверное, провалился в сон – не помню, чтобы я тем вечером разводил костер или как-то ухаживал за братом. Проснулся я замерзшим и вымокшим до нитки и увидел, что Бьёрн вместе с Фенриром укрылся под волокушей, его била дрожь. А конь исчез.