– Мы говорили об Ирландии, – сказал он. – И Мэне. Но, кто знает, может, там, на западе, не так уж и безопасно. На всех островах есть сторонники Олава. А если кто-нибудь услышит о двух братьях, приплывших из Норвегии… – Он стал вынимать из рыбы кости. – Думаю, Олав уже отправил гонца к Этельреду с известием, что он захватил Трёнделаг. Возможно, он попросит у него еще кораблей. И уж можешь быть уверен, он передал весточку и о нас. Олав не дурак. Он наверняка подумал о том, что мы попытаемся вернуться через море. Он сам мореход. Он знает, что на суше мы не выживем.
Я взглянул на него. Бьёрн сидел закутавшись в свой серый плащ, на бородатом лице играли отблески пламени.
– Если бы нам отправиться на юг, как ты и говорил… – Бьёрн прихлопнул комара, севшего ему на висок. – Королю данов понадобятся люди. Если правда то, что я слышал, и эти йомсвикинги сражаются на его стороне, то их крепость будет для нас самым безопасным местом. Так что ты, верно, прав. Наверное, нам стоит плыть туда. В Йомсборг.
– Ты ведь не хотел туда.
– Я передумал, когда увидел, как ты тешешь доски и куешь молот. Я боялся, Торстейн. Боялся, что они скажут, мол, ты слишком молод, что они поднимут нас на смех. И так мы и останемся ни с чем, далеко от родины, в незнакомых водах, не зная, куда нам податься. Но над тобой никто не будет смеяться, Торстейн. Уж точно не будет, если мы явимся в лодке, которую ты построил сам.
Я кивнул:
– Значит, поднимем парус и поплывем в страну вендов. В Йомсборг.
– Паруса-то у нас и нет. Придется грести.
Я отломил кусок запеченной рыбы и протянул его Фенриру. Затем кинул в огонь несколько еловых веток и пододвинулся поближе к дыму, чтобы не досаждали комары.
Почти тридцать дней прошло, прежде чем мы смогли спустить лодку на воду. Я перековал все оружие воинов из Гардарики в заклепки, даже пряжки их поясов и застежки плащей отправились в печь. И все-таки железа хватило лишь на то, чтобы закрепить по пять досок с каждого борта, так что лодка получилась узкой, а борта низкими. Еще я остриг бороду и волосы себе и Бьёрну, обрезал коню гриву и хвост и смешал все волосы с золой и жиром рыб, попавшихся в наши ловушки, и кабана, которого Бьёрн сумел подстрелить чуть выше по течению реки. Из этой смеси я сделал вар, и, когда мы забрались в лодку и взяли весла, я удостоверился, что днище не протекает. Я установил в лодке четыре банки, по одной на корме и на носу и две в середине на расстоянии пары локтей друг от друга, ведь она была слишком узкой, чтобы мы с Бьёрном могли сидеть рядом. Весла я сделал длинные, решив, что так лодка будет устойчивее на море.
Мачту я тоже установил, закрепив ее веревками, которые забрал у наших преследователей. У нас по-прежнему была их одежда, добротная и дорогая, и наручи из серебра. Я думал, что мы могли бы обменять все это на парус, но Бьёрн возразил, что сходить на берег, пока мы еще в Трёнделаге, было бы глупо.
Перед тем как покинуть стоянку, мы отпустили нашего коня. Он так и остался на берегу, когда мы отплывали, и я почувствовал, будто мы бросаем человека, старого друга, и вот он стоит и смотрит нам вслед. Но потом нас подхватило течение, лодка рванула вперед, и мы никогда больше не видели ни нашей стоянки, ни коня.
В тот день нам не пришлось много грести. Течение было сильным, и весла потребовались, только чтобы направлять лодку. Фенрир устроился под банкой на корме, Бьёрн подстелил ему одеяло, и он свернулся там калачиком. На деревьях уже развернулись листья, а я и не замечал, как они проклевывались. Бьёрн повернулся на скамье, он сидел впереди меня. Он протянул мне руку, я пожал ее, и так мы и сидели, держась за руки и безудержно смеясь. Верно, то было ощущение глубокой воды под килем, то было предчувствие моря, ожидающего нас в конце этого пути. Если только удастся выйти в море незаметно для сторонников Олава – мы окажемся на свободе.
Вскоре выяснилось, что мы разбили лагерь всего лишь в половине дня пути по реке от ближайшего поселения. Когда день клонился к вечеру, мы прошли изгиб реки и увидели на берегу несколько землянок. Они стояли полукругом и образовывали вал, своего рода защиту от леса. От берега в реку уходила бревенчатая пристань, к ней были привязаны две маленькие шнеки. На банках виднелись реи со свернутыми парусами.
Пожалуй, тем вечером мы думали одинаково. Мы переглянулись. Теперь, с короткими волосами, нас будет не так легко узнать. Но по нашему говору нетрудно понять, что мы из Вика.
– Говорить буду я, – сказал Бьёрн. – Ты не произнесешь ни слова.
И мы повернули лодку к пристани. Там мы пришвартовались, повернув нос лодки к реке, чтобы в случае необходимости отчалить побыстрее.
Во двор вышли трое мужчин с длинными бородами, перед ними заливалась лаем мохнатая собачонка. Двое держали луки с наложенной на тетиву стрелой. Одеты они были в кожаные туники и грязные шерстяные штаны, босые, нечесаные и грубые люди. У лучников были рыжие бороды, а тот, который стоял посередине, выглядел постарше, седой и морщинистый.
– Что вам здесь нужно? – Седобородый уперся кулаками в бока.
Бьёрн кашлянул и заговорил, но в устах его звучали не норвежские слова. То было похоже на наречие, которое я слышал в Йорвике, правда, говорил он запинаясь и, как мне показалось, притворялся неубедительно. Собачонка подобралась к нам поближе, прижала уши, оскалилась и зарычала.
Один из лучников поднял оружие. Мы не успели отскочить, как в землю прямо под ногами Бьёрна вонзилась стрела.
– Ко мне! – крикнул седобородый, но он обращался не к нам. Собака тут же отбежала к хозяевам, не переставая рычать. Старик ткнул в нас пальцем. – Вы заодно с тем, кто метит в конунги, кто убил Хакона? Говори со мной по-норвежски!
Я шагнул вперед, заслонив Бьёрна:
– Мы не заодно ни с кем! Мы только хотели…
Бьёрн отпихнул меня в сторону:
– Мы только хотели попросить еды и крова на ночь. Мы можем заплатить!
– Заплатить? Чем?
– Серебром, – ответил Бьёрн.
– Нам здесь не нужны приспешники Олава, – отозвался рыжебородый. – Вы люди Олава?
– Нет, – ответил Бьёрн. Я покачал головой.
– Хорошо, – произнес рыжебородый. – У нас на хуторе никто не кланяется христианскому конунгу!
Больше слов не понадобилось. Нас с Бьёрном повели в самую большую землянку: оказалось, она достаточно велика, чтобы там нашлось место и очагу, и лежанкам. Седобородый поведал, что его зовут Стюрбьёрн, и отца его звали Стюрбьёрн, но все называли его речным хёвдингом, ведь именно он правит здесь, на Гауле. Когда он произнес это, я почувствовал на себе взгляд Бьёрна и вспомнил, что реку рядом с усадьбой Римуль тоже называли Гаулой. Я уже подозревал, что такое может быть, и нам придется плыть через места, где люди поклялись Олаву в верности. Но я надеялся, что мы ушли дальше на юг. Когда мы доплывем до устья, люди из Римуля узнают нас. А что, если Олав, и Рос, и остальные корабли по-прежнему стоят там, у устья реки?
Речной хёвдинг сказал, что они следили за нами. Они бы и еды нам принесли, если бы знали, что мы – не люди Олава. Ведь они видели, что Бьёрн болен, но они принесли жертвы Идунн и Одину, и вот, он поправился.
В землянке, кроме нас, находились еще две молоденькие девушки и седоволосая женщина. Мы с Бьёрном сразу же обратили внимание на дочерей. Они были очень красивы, а младшая напомнила мне Сигрид с Оркнейских островов. Я задумался, как ей живется сейчас, и просидел в молчании почти весь тот вечер, пока Бьёрн разговаривал с хёвдингом и его людьми.
Здесь надо сказать, что в то время норвежцы были более гостеприимны, чем в наши дни. Недоверие, страх и жадность проникли в сердца моих соплеменников только с приходом христианских королей. Это уже было видно по поступкам речного хёвдинга. Он бы помог нам, когда Бьёрн болел, если бы не боялся, что мы – люди Олава. А теперь ещё мы ему солгали: когда он спросил, слыхали ли мы, что Эрленд Хаконсон убит, мы притворились, будто ничего не знаем об этом.
В землянке нас накормили копченой щукой и печеной форелью, налили выдержанного пива. Бьёрн рассказал, что мы убежали от Олава и его дружинников, что хотим плыть на юг в поисках земли, где бы нас взяли на воинскую службу. Речной хёвдинг и его сыновья провозгласили здравицу, чтобы наши намерения сбылись, а Фенрир, пока мы пили, сидел на коленях рыжеволосой девочки. Она долго гладила его по искалеченной лапе, словно надеялась, что таким образом сможет вернуть силу усохшим мышцам.
У речного хёвдинга мы узнали, какие события привели к гибели Хакона ярла. Ярл скрывался с тех самых пор, как началось восстание: ходили слухи, что он бежал на юг, кое-кто говорил, что он примирился со Свейном Вилобородым и остался при нем. Но все было не так, рассказывал хёвдинг. Ярл погиб, он сам слышал, как это случилось. Ярл скрывался вместе со своим рабом Карком, но он был стар и слаб и выдержал всего лишь одну ночь пути. Речной хёвдинг скорбно покачал головой, рассказывая, как Карк вырыл яму в свином хлеву при усадьбе Римуль; там и спрятались и он, и ярл, в навозе и грязи. Племянник речного хёвдинга служил в Римуле, он приплыл сюда и все рассказал. Говорили, что хозяин Римуля в этом никак не замешан, он не знал, что у него скрывается ярл. Так ли это, известно только Одину. Как бы то ни было, племянник рассказал, что этот раб Карк услышал, как Олав обещал большое сокровище тому, кто принесет ему голову Хакона. Поэтому он убил ярла, отрезал ему голову и выполз с ней на поклон к конунгу. Но Олав явно не из тех людей, кто держит свое слово. Речной хёвдинг серьезно взглянул на нас и провел ребром ладони по горлу. Вместо серебра раб получил удар топором по шее.
Бьёрн сказал, что так оно и было, он тоже слышал эту историю. Я промолчал.
Мы провели ночь в землянке. С гор пришла непогода, когда мы проснулись, ветер был так силен, что березы клонились до земли. За ночь вода в реке поднялась, она стояла почти вровень с причалом.
Мы с Бьёрном позавтракали кашей и собрались уходить. Речной хёвдинг и один из его сыновей сидели у очага и смотрели, как мы скатываем шкуры и одеяла. Серебро мы спрятали в лодке, завернули в один из плащей, которые забрали у наших преследователей. Я подумал, что оставить сверток там было опрометчиво, и подозревал, что местные украли его этой ночью, но Бьёрн вышел на причал, а когда вернулся, сверток был у него в руках.