Йостейн кивнул:
– Она родила, когда ей было четырнадцать. Да, двадцать лет. Может двадцать один, но не старше.
Хальвар сел на лавку.
– Но мальчики и об этом ничего не знают.
– Говорят, что ее изнасиловали, – буркнул Йостейн и посмотрел на нас из-под своих густых бровей.
– Было ли это изнасилованием или нет… – Хальвар взял кусок хлеба и прожевал его. – Мы никогда не узнаем. Но то, что я могу вам сказать точно, мальчики… Когда Вагн узнал об этом… – Хальвар медленно покачал головой. – Он избил его до смерти. Рвал на кусочки как дикий пес. Когда он остановился, на земле лежало кровавое месиво. Лишь… ошметки.
Снова в длинном доме воцарилась мертвая тишина. Йостейн прокашлялся перед тем, как продолжить рассказ:
– Ребенок умер. Что-то пошло не так во время родов. Торгунна была слишком молода. Она… Мы не знаем, что произошло. Но ребенок не прожил и дня.
Хальвар повернулся к нам спиной да так и остался сидеть со своей кружкой с водой. Бьёрн снова придвинулся к стенке. Остаток вечера я провел один с Фенриром.
Неделю я провел в длинном доме, меня хорошо кормили и поили. Рана была чистой и быстро заживала, Хальвар считал, что мой брат выстрелил в меня очень предусмотрительно. Следовало подождать еще пару недель, прежде чем я мог приступить к тренировкам, но мой долг не позволял мне ждать дальше. Поскольку я теперь считался одним из йомсвикингов, то должен был выполнять свою часть работы. У Бьёрна уже были свои обязанности, но о них он мне пока не рассказывал. Причину я узнал чуть позднее, когда Хальвар взял меня с собой на двор. Там я увидел Бьёрна, который поднимал ведра с навозом на ручную тележку. Вот чем он занимался каждое утро: он был одним из тех, кто вывозил навоз из Йомсборга и опорожнял тележку в устье реки, которая протекала на восточной стороне крепости. Он выругался, увидев меня, а потом усмехнулся и прокричал, что было замечательно, если бы я пришел и помог ему, потому что дерьма там достаточно. Но Хальвар увел меня на северную часть двора, где стоял Аслак и пересчитывал луковицы в каких-то ящиках. В это время года лук был единственным корнеплодом, который оставался для еды, он единственный мог храниться так долго. Скоро крестьяне начнут выращивать всевозможные растения, но пока до лета было еще далеко, и Аслак прекрасно знал, что люди начинали болеть из-за того, что приходилось питаться лишь рыбой и мясом.
Поэтому моей первой обязанностью в Йомсборге стала доставка лука по домам. Половина луковицы каждому боеспособному мужчине и целая – старикам. В Йомсборге было так заведено, что раз уж воин пережил столько битв и остался живым до старости, он имел право доживать свои дни в безопасности, не нуждаясь ни в еде, ни в питье. Для этих почтенных старцев существовали свои правила, им уже не надо было участвовать в работах или боевой подготовке, но им подносили и пиво, и мёд. Я частенько видел их, сидящих на скамейках во дворе. Они пристально наблюдали за теми, кто учился драться на топорах и мечах и стрелять из лука в мешки. У некоторых из них были ужасные шрамы, у других пальцы были скрючены ревматизмом, а руки тряслись от старости, я тогда часто думал, что сам никогда не стану таким стариком. Лучше было бы погибнуть на поле боя.
Йомсвикинги ели лук, как другие люди едят яблоки, и я перенял у них эту привычку. Лук был не таким маленьким, как у нас в Вингульмёрке, а размером с репу. Нас, разносивших лук на двухколесных тележках по домам, очень тепло принимали, и уже в первые дни я познакомился с большинством старых друзей Хальвара, потому что он уже побывал у них и рассказал обо мне с Бьёрном. Сигурд, сын Буи, позабавивший Эйрика ярла тем, что смог отрубить руки палачу в Хьёрунгаваг, жил в доме внизу у пристани и слыл таким же великим воином, как и его отец. Он был большим другом Хальвара и Йостейна на пирах и в битвах, нечасто мне доводилось встречать человека такого устрашающего вида, как он. Сигурд был по меньшей мере на голову выше других людей, а таких широких плечей, как у него, я никогда не видел. В первое утро, когда я привез лук, он стоял на улице и ждал меня. Нагой, с длинной непокорной бородой и светло-русыми волосами, схваченными наверху в нелепый пучок, он почесывал себя в паху. Сигурд без слов начал отбирать лук в ящиках, выбросил парочку, пустившую слишком много стрел, наконец нашел подходящую луковицу и впился в нее своими острыми зубами. Хальвар рассказывал, что зубы Сигурду сточили, но, если бы кто-то сказал, что Сигурд, сын Буи, родился с такими зубами, никто бы не удивился. Было в нем что-то чудовищное. Его колени и локти были слишком толстыми. Ноги – длинными и худыми, а спина и шея – очень мускулистыми. Через все тело шел шрам – выглядело это так, как будто его ежедневно зарубали насмерть, а потом он воскресал, как погибшие воины у Одина. Первые дни он не разговаривал со мной, как, впрочем, и с Фенриром, которому он свистел и тихонько тявкал, и казалось, что Фенрир понимал его по-своему, отвечая ему потявкиванием и позволяя чесать себя, что Сигурд и делал с широкой улыбкой на грубом лице.
Через десять дней с того момента, как мы с Бьёрном приплыли в Йомсборг, Сигурд, сын Буи, повел четыре боевых корабля в море. Многие вышли на пристань, чтобы проводить их, и мы были среди провожающих. Шли разговоры, что они отправились убить сына одного хёвдинга в Сконе, а Свейн Вилобородый прислал Вагну два сундука с серебром в качестве оплаты. Но Хальвар полагал, что они отправились в крепость Свейна, чтобы договориться о годовой плате, которую он, разумеется, платил за дружбу с йомсвикингами. То, что именно Сигурда, сына Буи, отправили на такое задание, меня удивило, и я поделился своими сомнениями с Хальваром. Хальвар расхохотался, покачал головой и сказал, что я прав. Сигурд был хорошим воином, и только. Но Вагн отправил с ним письмо со своими условиями. В нем он напоминал Свейну, что именно йомсвикинги помогли Свейну, когда он пошел войной на своего отца, Харальда Синезубого, и убили его. Кроме того, сейчас Свейн мог бы править вместе с нами, если бы Эйрик ярл не призвал непогоду и валькирий в тот раз в бухте Хьёрунгаваг.
Я никогда не думал, что йомсвикинги принимали участие в таком количестве дел, практически став отдельной нацией, с которой стоило считаться, нацией свободных людей. Я попытался поговорить об этом с Бьёрном, когда он вернулся вечером, но казалось, что мыслями он был где-то далеко; брат поел и лег на свою койку. Случалось, что он мог часами так лежать, уставившись в потолок или на дверь. Казалось, что он оглох, потому что он не отвечал ни мне, ни кому-либо еще.
Я больше не занимался развозкой – лишь первые двадцать дней в Йомсборге. Уже когда я лежал раненый, Хальвар рассказал Вагну и Аслаку, что я корабел. Только потому, что моей руке нужен был отдых, они отправили меня развозить лук людям. Так я и познакомился с этим маленьким городом. Но спустя три недели Аслак взял меня в гавань на борт одного из боевых кораблей. Он показал на щель в корпусе, практически на том же месте, что и у Олава на драккаре в тот раз на острове Росс.
– Её надо заделать, – сказал он. – А развозить лук будут теперь другие. – Потом мы снова поднялись на палубу, и Аслак показал рукой на бухту: – Ты должен понимать, что Йомсборг – это не земля и песок. Если случится так, что нам придется покинуть это место, Йомсборг не исчезнет. Эти корабли, они – наша крепость. Они – это Йомсборг.
Я ответил, что понял. Потому что действительно это осознал. Я всегда свободно перемещался по морю. А вот на суше меня схватили, превратили в раба, охотились за мной. Аслак положил свою руку мне на плечо, прежде чем пощупать бицепсы. Молча кивнул сам себе и перевел взгляд на мою правую ногу. Затем резко повернулся ко мне спиной, оставшись смотреть на воду.
– Военная подготовка начнется завтра рано утром, – сообщил он. – Как только поешь, выходи к песчаным валам. Там тебя будет ждать человек, который тобой займется. – Аслак сплюнул в воду и пошел на берег.
Остаток дня я бродил вместе с Фенриром по Йомсборгу. Я не встретил ни Хальвара, ни Йостейна Карлика, ни кого-либо еще из знакомых. Бьёрна я тоже не увидел, но слышал крики и удары палками за северной стеной. Я пошел туда и нашел там брата, подстриженного, с плетеным мешком, полным камней, на спине. В одной руке он держал прут, в другой – деревянный топор. Бьёрн был окружен тремя воинами с длинными палками. Я видел, как пот струился по его спине, на которой виднелись отметины от палок.
Этим вечером я не удивился, что Бьёрн был немногословен, и мне не показалось странным, что он лег на койку сразу после того, как съел кусок мяса и лук и сжевал несколько лепешек. Должно быть, он просто устал. Но было что-то, что сильно беспокоило его в те дни, что-то, что причиняло боль намного сильнее, чем от ударов палками. Если бы я был постарше, я бы это заметил. Я бы обязательно поговорил с ним, и, возможно, все не зашло бы так далеко.
Бьёрн провел так много времени в одиночестве со своими терзаниями, и никто даже не побеспокоился о нем, когда он лежал на своей койке. Хальвар сидел и рассказывал о своих приключениях на западе, он был хорошим скальдом, и его истории не повторялись. Иногда приходил Йостейн Карлик с дудочкой, которую он сделал из кости дикого животного, но ее звучание всем резало ухо, и его постоянно просили не свистеть. В тот вечер Хальвар повел свой рассказ о том, как Аслак потерял руку, и мы снова попали в бухту Хьёрунгаваг. Разыгрался шторм, и Вагна подстрелили через борт. Аслак был на том же корабле, в тот раз он дрался как настоящий берсерк. Он увидел, как Вагн упал в воду. У Аслака был огромный дубовый молот, который он протянул Вагну. Когда корабли приблизились друг к другу, Вагну удалось ухватиться за молот, но в это время волна резко подняла вверх ближайший боевой корабль и с неистовой силой швырнула его туда, где стоял, свесившись через борт, Аслак. Вагн оказался посередине, но, к его счастью, корпуса судов расширяются только наверху, поэтому он отделался лишь испугом. А вот Аслаку пришлось несладко. Когда корабли снова поднялись на волнах и разошлись в стороны, Аслак стоял с переломанной рукой, висевшей на сухожилиях. Но он продолжал держать молот. Вагн забрался по нему на борт, перебрался через леера и начал защищать своего раненого друга. Аслак – мужественный воин, даже по меркам йомсвикингов. Он перекинул молот в здоровую руку и снова ринулся в бой, была в нем такая неистовость, как будто сам Один заговорил его.