Эта одержимость осталась с ним до самого вечера, когда Хакон ярл позвал своего лучшего лекаря и позволил ему отрезать изувеченную руку Аслака.
Я думал об Аслаке и его руке, когда на следующее утро стоял под дождем в ожидании обучения. Бьёрн уже вовсю учился правильно наносить удары, и я видел, что он даже двигался по-другому: его ноги были расставлены шире, руки прижаты к телу, а удары и выпады были такими стремительными, что за ними невозможно было уследить. Аслака в то утро там не было, но был приглашен мужчина, чтобы заняться моим обучением, который назвался Ульфаром Крестьянином. У него были неимоверно длинные руки, они доставали почти до колен. Не считая Сигурда, сына Буи, он был одним из самых устрашающих людей, которые мне когда-либо встречались. Он появился между песчаных валов с датскими топорами в руках, а поскольку шел дождь, был раздет до пояса. Ульфар сильно хромал, но в этом не чувствовалось никакой немощи. Сквозь его загоревшую, мокрую от дождя кожу отчетливо проглядывали мышцы и сухожилия. Когда Ульфар подошел ко мне, он сначала стоял не шелохнувшись, глядя на тучи. Я помню, что во всем его облике было что-то дикое, а его кожа, сплошь покрытая шрамами, больше походила на кору дерева: человек, стоявший неподвижно передо мной, был похож на дерево, на дуб. Продолжая смотреть на небо, он обратился ко мне:
– Ты Торстейн, брат Бьёрна?
– Да, – ответил я.
– Я Ульфар Крестьянин, – сказал он. – У меня нет никаких полей, но они называют меня Крестьянином.
Он перевел взгляд на меня, и я увидел, что один глаз у него был зеленым, а другой – голубым. Он коснулся меня одним топором и одарил меня самой странной улыбкой, какую мне когда-либо доводилось видеть. Наверное, когда-то Крестьянин получил сокрушительный удар в челюсть, и мышцы срослись неправильно, поэтому, когда он хотел улыбнуться, ему сначала приходилось открыть рот совсем как рыбе на суше, а потом он уже улыбался всем лицом, так что глаза терялись в морщинах и складках. Так он и стоял передо мной, пока не убедился, что я понял, что он улыбается мне; Ульфару было просто необходимо убедиться, что я понял, чего он хотел от меня. После этого он закрыл рот, и вся его веселость моментально исчезла с лица.
– Говорят, ты убил десять человек, – сказал он спокойно. – Я узнал это от людей, которые не врут.
– Да, это правда, – ответил я.
– И эти же люди говорят, что ты хромаешь, как и я.
– Да, и это тоже истинная правда, – подтвердил я, хотя, конечно, я не хромал так ужасно, как он.
Ульфар Крестьянин закинул древко на плечо и положил руку на верхний край лезвия, которое доставало ему до шеи.
– У меня нет полей, – повторил он. – Поэтому они называют меня Крестьянином. Это шутка, понимаешь?
И он снова раскрыл рот и улыбнулся мне, только на этот раз он еще и разразился смехом, который походил на хриплое тявканье.
– Мы будем подшучивать друг над другом, – сказал он. – И мы станем друзьями.
Звучало очень мило, подумал я тогда, но у меня было такое чувство, что что-то было не так с этим человеком. Улыбка снова исчезла с его лица, и он посмотрел на меня уже с совершенно другим выражением. Мне следовало догадаться, что он задумал, но это был всего первый день моего обучения, и я не имел ни малейшего понятия, как все должно проходить. Вскоре я получил удар топорищем в живот.
– Защищайся, – сказал он мне и ударил по руке. Не успел я поднять топор, как Крестьянин нацелился на мой лоб. Я выставил древко, после чего он выхватил оружие у меня из рук и разразился своим лающим смехом.
Так началось мое обучение. Бо́льшую часть первой половины дня он охотился за мной среди песчаных холмов, пинал меня, бил по рукам и плечам бесчисленное количество раз. Каждый раз, когда мне казалось, что я как следует держу топор и даже могу отражать удары, он применял какой-то прием, который вырывал топор из моих рук, и он падал мне на ноги или же открывал меня для удара. В тот день я узнал, что датский топор – которому суждено было стать моим – вовсе не простое оружие, как считали некоторые. Было очень почетно драться датским топором, и теперь я могу поблагодарить Ульфара, что он научил меня так им владеть. Это он поговорил с Вагном и Аслаком и убедил их доверить мне это оружие, потому что пристально наблюдал за мной с момента моего появления, этот старый Ульфар. Выбор в пользу датского топора сделали не только потому, что в четырнадцать лет я уже убил десять человек. Но еще у меня были проблемы с ногами, как и у него. Сражаясь с датским топором, у воина есть возможность держать большее расстояние с противником и ноги у него не так уязвимы, как у воинов со щитами. Но тот, кто сражался топором, должен был иметь отвагу, как у сына Одина, потому что в бою ему приходилось сражаться в одиночку. Именно воин с датским топором шел вперед, прорывая линию противника. Как полагали Вагн, Аслак и другие, вполне возможно, именно моя смелость позволила мне убить такое количество людей в столь юном возрасте. Вполне возможно, они думали, что я не гожусь ни для какого другого оружия. В результате решили, что датский топор станет моим оружием, и именно в Йомсборге я научился владеть им.
В наши дни датский топор редко используют на поле боя. У топоров, которыми сражаются сейчас, топорище короче, а голова меньше. Да и где те берсерки, которые отважно вклиниваются в ряды противника и бьются в одиночку? Неужели Белый Христос укротил наш нрав и всю нашу свирепость? В Йомсборге такого не было. Беспощадность высоко ценилась здесь, особенно среди тех, кто владел датским топором. Первые недели я носил его с собой повсюду, даже спал вместе с ним. «Скоро ты научишься понимать топор, как и свое возмужание», – любил говаривать Ульфар Крестьянин, многозначительно трогая себя за яйца и улыбаясь мне так, как только он умел это делать.
Топор, которым я дрался, был рассчитан на взрослого мужчину. Мне оставалось вырасти еще на несколько пальцев, а пока он доходил мне до кончика носа, но в дальнейшем был бы в самый раз. Хороший датский топор должен доставать до верхнего края грудины или подбородка, а топорище должно быть в форме капли. Узкая ее часть загибалась вперед, в сторону врага. Это позволяло прекрасно чувствовать, куда направлено лезвие. А то нужно было ковать из куска хорошего железа, его сначала складывали, а потом отбивали до того веса и формы, которые больше всего подходили воину, но на нем всегда должна была быть бородка, а железо должно было уплотняться вокруг топорища, так, чтобы при необходимости можно было воспользоваться им как обухом. Само же лезвие не должно быть слишком толстым или тяжелым, главное без трещин, чтобы глубоко входить в тело и легко перерубать кости. Острие должно образовывать дугу, чуть ниже бородки топора, так, чтобы воин мог вспороть им туловище врага, как это делали «синие люди» своими кривыми саблями. Ну и само топорище должно быть выполнено с такой же тщательностью, как и голова топора. Про форму и размер я уже сказал, толщина очень важна. Ее высчитывали, исходя из длины пальцев воина. Каждый раз, когда я видел, как воины теряли свой топор во время боя, я понимал, что топорище было слишком толстым. Хорошее топорище не становилось крепче благодаря толщине, главное – чтобы оно было мастерски выполнено. Для изготовления датского топора требуется столько же мастерства, сколько и для искусно выполненного лука. Ясень больше всего подходит для этих целей, я всегда старался находить прямые доски без сучков, лучше из дерева, выросшего дома в Норвегии. У них древесные кольца располагались ближе друг к другу и древесина была более плотная. Крестьянин объяснил мне все это уже в первый день, в промежутках между нападениями на меня, и сказал, что потребуется примерно полгода, чтобы я научился мастерству владения датским топором. Ни одно другое оружие не требовало такой долгой подготовки у йомсвикингов, потому что ни одно из них не скрывало в себе такого разнообразия способов нападения и защиты. При использовании меча или ручного топорика многое зависит от ног и рук, они становятся как бы продолжением человека, передавая его ярость и страх. Но если приходилось драться датским топором, то даже двигаться надо было по-другому: иногда требуется подойти близко к противнику, попадая под его удары мечом, а в другой раз держаться на расстоянии шести футов.
Расстояние шесть футов! Если бы мне платили серебряные монеты каждый раз, когда Крестьянин кричал мне эти слова, я бы стал богатым человеком уже в молодости. Досягаемость топора была шесть футов, и на поле боя, как считал Вагн, я мог расчистить площадь вокруг меня именно на это расстояние. Поскольку мне пришлось бы драться в одиночку и меня не прикрывали бы люди со щитами, в любой момент я должен был ожидать, что враг попробует напасть на меня со спины. Самое первое наступление, которому Ульфар научил меня и как он его называл, было «рука над рукой». Ты начинаешь, держась за саму нижнюю часть топорища, поворачиваешь топор боком к противнику, но позволяешь пройти ему перед лицом и разворачиваешь его так, чтобы топор в итоге описал полный круг. В то время, как он делает оборот вокруг тебя и летит навстречу противнику, ты меняешь захват; одну руку ставишь над другой, теперь ты стоишь ближе и позволяешь топору попасть в противника. Если ему удастся прикрыться щитом, бьешь его по колену и цепляешь его.
У топора неспроста есть бородка. Крестьянин показал мне, как можно использовать ее в качестве крюка и выхватывать меч, как ставить ее между ног противника и выбивать колено или же как можно было спасти боевого товарища, зацепив бородкой горло захватчика.
Крестьянин любил говорить, что датский топор – это три оружия в одном. Это не только топор или крюк, это еще и палка. Мне доводилось видеть, как бьются палками, и прекрасно знаю, что они могут быть опаснее меча. Ульфар научил меня использовать длинное обычное топорище со зверской силой и ужасающей точностью. Им я мог разорвать противнику гортань или двумя быстрыми ударами лишить зрения. Если держать топор той стороной, где расположено лезвие, можно ударить противника по лицу, прежде чем топор опишет круг, и разрубить тем же самым движением. А можно сделать более широкий захват топорища и взяться одновременно за топор и за нижнюю часть ручки, и если так случится, что топор срубят в бою, то останется топорище, с которым можно продолжить битву.