Остаток вечера мы провели на лавках, притаившись как чуткие звери, каждый с топором или мечом возле себя. Но никто не позвал нас на битву, лишь ветер свистел в человеческие кости.
На рассвете мы с Бьёрном спустились вниз на пристань, были предрассветные сумерки. Ветер стих, вновь прибывшие суда стояли на якорях. Мы поднялись сзади на бруствер, откуда хорошо можно было разглядеть корабли. Тот, на котором побрякивали человеческие кости, был больше остальных, надводный борт был выше, и на нем была палуба, как на кораблях Олава. Остальные были ниже и уже; скейдер был быстроходным судном без палубы. Люди в нем лежали рядом друг с другом, закутываясь в шкуры и одеяла, а их топоры и мечи находились рядом.
Пока мы стояли там, какой-то человек поднялся на палубу боевого корабля. На нем была ряса, похожая на ту, которую носят монахи, поэтому было невозможно разглядеть его лицо. Он подошел к леерам и сделал то, что нас с Бьёрном повергло в ужас. Он опустил свою левую руку на верхний край обшивки лодки и обхватил ее своей правой рукой. После этого он издал страшный крик и рывком выдернул свою левую руку. Так он там и стоял с обрубком, торчащим из рукава куртки, и по всей пристани раздавался его грубый смех.
Чуть позднее утром я рассказал Ульфару Крестьянину об этом человеке со съемной рукой. Мы стояли посреди холмов, и он показывал, как правильно бить топорищем. Крестьянин сказал, что этого человека звали Глиме, и посоветовал держаться от него подальше. Торвар Безбожник, один из товарищей Крестьянина по сражениям, пришел посмотреть, как проходят занятия. Он добавил, что Глиме был близким другом Сигвальди, но как-то раз он имел неосторожность убить хёвдинга. Произошло это неподалеку от форта Бурицлава, Глиме был один, пьяный, его легко схватили и подвесили внизу на городском рынке. Все венды собрались вокруг него и кидали в него грязью. Позднее пришел палач и жег его каленым железом, они отрубили ему руку и то же хотели проделать с его головой, но Сигвальди пронюхал это и отправил много серебра, чтобы выкупить Глиме за три или четыре убийства. Но тот, кого спасли от ножей и каленого железа палача, уже не был тем Глиме, которого знал Сигвальди. В нем поселилась жгучая ненависть, причем не только к вендам, но и к любому, осмелившемуся встать у него на пути. Поэтому нам следовало держаться подальше от Глиме. Если бы он снова вынул свою деревянную руку, мы бы не смогли сдержать смех. А он пришел бы в бешенство.
Мы упражнялись на топорах вплоть до обеда, как обычно. В длинном доме было непривычно тихо, пока мы ели. Хальвар подошел ко мне и прошептал, что Торкель был у Вагна и Аслака и что они просидели вместе целую ночь.
После обеда мы с Бьёрном обтесывали еловые бревна, которые пришли несколько дней назад, потому что нам нужна была новая мачта для одного из наших боевых кораблей. Я снова поинтересовался у него, почему он был таким молчаливым, но он лишь сказал, что озабочен, как и все остальные, зачем этот Торкель прибыл сюда. Но Бьёрн грустил уже давно, и я уже достаточно насмотрелся на его кислую мину, это ужасно разозлило меня, и я швырнул тесло, так что стружки взметнулись в воздух. Я снова повернулся к Бьёрну, упорствуя в своем желании узнать, что же так беспокоит его. Сейчас мы стояли у дерева одни. Бьёрн отложил свое тесло и наконец все мне рассказал.
– Все дело в девушке, – произнес он. – Она прекрасна как Фрейя.
– Кто она?
Бьёрн вытер пот со лба:
– Этого я не скажу тебе. Но знай, брат, пока я нахожусь в Йомсборге, я не могу быть с ней.
Он поднял тесло, перешел к толстой части ствола и продолжил работу.
Больше мы не возвращались к этому разговору, но весь оставшийся день я не переставал думать, кем бы могла быть эта девушка. Единственной женщиной здесь была только Торгунна, но ведь Бьёрн прекрасно знал, что Вагн сделал с тем, кто наградил ее ребенком. Если он полюбил ее, то, должно быть, просто потерял рассудок. Но это могла быть и не она, а девушка из Англии, которую он был вынужден покинуть и о которой мне не рассказывал. Я долго размышлял над этим, мне вспомнилась Сигрид, и боль утраты кольнула меня. Я помню, что повернулся на север, в сторону моря, вглядываясь далеко за укрепление и холмы. Но это продлилось недолго, потому что на лошади прискакал один из людей из нашего дома, Рагнвальд. Он сообщил, что всех просили собраться в длинных домах. Именно этой вести все так ждали.
Мы оставили работу и пошли в длинный дом, там я сел на лавку с Фенриром в обнимку, пока Рагнвальд рассказывал всем находившимся внутри, что Вагн собирается устроить пир в палатах Хальвдана. Я уже слышал о них, палаты находились у одного крестьянина в ближайшей усадьбе. Вагн попросил прийти десять человек из каждого длинного дома. Поэтому Рагнвальд сказал нам встать в круг, после чего достал палку из огня и подбросил в воздух. Когда она приземлилась, он сказал, что тот человек, на которого указывал обугленный край, и пойдет на пир. Так он набрал десять человек, и то же самое было сделано в остальных домах. Я оказался среди этих десятерых человек, а Бьёрн нет. Остальных девятерых я не особо хорошо знал, за исключением Йостейна Карлика. Я отдал Фенрира Бьёрну, прежде чем отправиться на праздник. Мы вместе вышли во двор, где уже собирались остальные. Здесь был и Торкель Высокий вместе с Глимом и другими своими людьми с корабля. Вагн и Аслак стояли на двухколесной тележке, Вагн держал в руках вожжи, оглядывая происходившее вокруг, и, как мне показалось, был очень обеспокоен. Все люди были вооружены, может, он думал о том, что, если будет произнесено хоть одно ругательство, все схватятся за оружие и набросятся друг на друга, поубивав друг друга прямо здесь, на пустыре. Именно поэтому он считал, что надо было поторопиться и побыстрее уйти с хутора. Как только из длинных домов вышли последние мужчины, он сел на коня и стал гнать лошадей. Йомсвикинги следовали за ним длинной цепочкой, а за нами на расстоянии брошенного камня шли Торкель Высокий и его люди.
До соседнего хутора было недалеко. Он прекрасно просматривался с того места, где Ульфар Крестьянин обучал меня мастерству владения мечом. Сразу за мостом в западном направлении шла тележная дорога, она заканчивалась как раз у двора Хальвдана Палаты. У него были норвежские корни, он хорошо жил, снабжая йомсвикингов мясом и зерном. Большую часть своего богатства он потратил на возведение таких огромных и практичных палат, что его даже так и прозвали. Хальвдан Палата был очень толстым, с длинной, заплетенной в косички бородой, он стоял во дворе и принимал нас, одетый в мантию, отороченную мехом, с цепью из золота и янтаря, как будто был каким-то королем. На поясе у него висели два рога, и у каждого из них было свое предназначение, в чем я скоро убедился. Я впервые оказался на его дворе и совершенно не знал, что разумность, царившая в Йомсборге, совсем не имела силы здесь.
Говорили, что в палатах Хальвдана может поместиться триста человек, с людьми Торкеля примерно так и получилось. Мы сели за грубо сколоченные столы, я оказался рядом с Йостейном Карликом и обнаружил, что на северной стороне каждого стола стояла бочка. Вагн, Аслак, Торкель, Глиме и еще некоторые мужчины сели за длинный общий стол, стоявший на земляном валу в центре зала, Вагн и Торкель каждый на своем стуле с торцов. Вокруг вала стояли тринадцать железных жердей, увенчанных черепами диких свиней. Когда все расселись, Хальвдан Палата поднялся вразвалку на земляной вал, где он встал, опираясь на плечо Вагна, прокашлялся, харкнул, потом выпрямился и прокричал на весь зал на ломаном датском, что пришло время пить пиво и веселиться. Мы должны были налечь на пиво, еду и женщин. После этого он снял один рог с пояса, опустил его в бочку с пивом на столе хёвдинга, поднял его над головой и произнес здравицу за Одина.
Люди, сидевшие за столами, быстро передавали друг другу кружки, а человек, находящийся на конце стола, наполнял их пивом и отправлял обратно. Подняли тост за Фрейра, брата Фрейи, бога плодородия и урожая, а Хальвдан Палата тем временем снял второй рог с пояса и поднес ко рту. Раздался низкий звук, который заполнил весь зал. Когда он убрал рог, за столами воцарилась тишина, все ждали важных слов, но этот толстый человек лишь снова поднял рог и поднял еще один тост, а потом прокричал на датском и гётском, что хотел бы, чтобы мы начали пить как настоящие мужчины.
Я много поездил за свою жизнь и видел, как напиваются люди в разных странах, но впервые это делали с таким усердием, как это происходило у Хальвдана Палаты. Еду до сих пор еще не принесли, очаг слабо освещал помещение, но попойка шла полным ходом, а между столов ходил человек, играющий на лире. У каждого сидящего за столом была тарелка и кружка, и я прекрасно помню, что пивная кружка была намного больше тарелки, данной нам для еды. Мужчины вливали в себя пиво, как будто речь шла о жизни и смерти, они посылали свои кружки в конец стола, где их наполняли пивом и отправляли обратно. Йостейн Карлик пришел в себя на своем месте, потом перевел дыхание и начал вливать в себя пиво по новой. Происходившее казалось мне очень странным; я никак не мог понять, зачем Вагн устроил здесь такую пьянку, когда ни одна душа не пила ни капли в пределах холмов Йомсборга. За столами все сидели с оружием на поясе, и если бы попойка продолжалась так и дальше, то вскоре кто-нибудь мог начать драку. Люди Торкеля заняли места поближе к выходу, в то время как йомсвикинги сидели в глубине зала. Если ли бы началась битва, то куда бы я мог выйти? Возле стен было темно, я не заметил ни одной другой двери, кроме той, в которую мы вошли.
– Пей, – сказал Йостейн. – Это слабое пиво, ты же сам это чувствуешь? Крепкое наливают людям Торкеля.
И тогда я все понял. Это была западня, и, хотя Торкель вряд ли доверял Вагну и всем нам, он не был трусом и не отказывался от нашего пива. Мне прекрасно было видно всех четверых, сидящих за столом хёвдинга – Вагна, Аслака, Торкеля и Глиме, каждый держал свою кружку и пристально следил за другим, как только один из них выпивал, другие делали то же самое.