– Торкель Высокий, – прошептал Йостейн, – неумный человек. Он великий воин, но он совсем не переносит пива. Скоро он совершенно опьянеет.
Мы сидели и пили, теперь и я прилично отпил из моей кружки. Но постоянно проверял топор на поясе, потому что мне не нравился план Вагна. А что, если люди Торкеля от пива станут буйными и неуправляемыми? Я видел Глиме, тот не мог усидеть на месте, вертелся и, казалось, весь трясся от нетерпения, я наблюдал за ним, а он в это время снял накидку и куртку и сидел теперь с голым торсом. Он опустошил свою кружку и завыл, к нему подбежал парень, разливающий пиво, схватил его кружку и набрал ему пива из бочки, стоявшей на конце стола. Глиме выпил и эту кружку одним махом, это его успокоило, и теперь он сидел с глупым выражением на лице, свесив голову на грудь.
В тот вечер я выпил три кружки пива. Каждый раз, когда произносили здравицу, я поднимал свою кружку и пил. Возможно, пиво, которое наливали йомсвикингам, не было крепким, но кружки были широкими и глубокими, и, выпив половину второй кружки, я почувствовал, как у меня закружилась голова. Я почувствовал, как кто-то положил мне руку на плечо, рука была тонкая и легкая, и когда я повернулся, то увидел женщину, которая улыбалась мне. Длинные черные косы, по четыре с каждой стороны ее улыбающегося лица, сильно открытое льняное платье, почти полностью обнажавшее ее груди, пока она разговаривала со мной. Я не понимал ни единого слова, что она мне говорила.
– Ему больше не надо, – сказал ей Йостейн, протягивая свою кружку. – А мне можно налить. – Он по-дружески толкнул меня плечом и показал куда-то в полумрак вдоль стены. – Там есть дверь. Пойди подыши.
Помню, как раздавался смех в палатах, пока я шел к выходу, как я заметил еще одну женщину с длинными темными косами. И вот я стоял возле одной из балок, которая держала этот чертов потолок; мерцающий свет от факелов бросал тени над высеченными фигурами: человек с большим животом и мечом в руке, голая женщина с широко расставленными ногами, огромный волк, стоявший над ней с раскрытой пастью, готовый ее полностью поглотить. Вокруг них свернулась змея, кончик ее хвоста виднелся за спиной толстяка. Голова, должно быть, расположилась где-то под потолком, тело извивалось в сторону балки и исчезало в полумраке где-то наверху, среди гнезд ласточек и паутины.
Дверь оказалась сразу за балкой. Я вывалился наружу, постоял, дав привыкнуть глазам к дневному свету, а потом пошел вдоль длинной стороны палат. Дул сильный ветер, казалось, что вчерашний ветер сегодня снова проснулся. Я прислонился к одной из балок, установленных вдоль стены зала, они были поставлены наискось и поддерживали стену. Я не стал садиться, потому что до сих пор меня беспокоило то, что могло бы произойти внутри. Поэтому я стоял, прислонившись спиной к балке, щурился от дневного света и чувствовал, как ветер дует мне в лицо. Я опьянел от пива, но ровно до такого состояния, что честно мог взглянуть на себя, что редко бывало со мной в трезвом состоянии. Я начал размышлять над своим существованием, над тем, кем я стал: йомсвикингом, воином. И хотя мои дни в Йомсборге были мирными, я знал, что так будет не всегда. Мы не заготавливали еду. Не рыбачили, и я редко когда видел, чтобы ходили на охоту. Зато нехватки в золоте и серебре не было, поэтому приходили торговцы со своими повозками и снабжали нас всем необходимым. Но золото и серебро мы получали от конунгов и могущественных людей, которые платили нам за наши услуги или же покупали награбленное Вагном и его людьми. Когда Бьёрна и меня возьмут с собой в поход? Если это произойдет, мы не сможем отказаться. Нас обучали не просто так. Если мне придется убить человека, который мне не сделал ничего плохого, смогу ли я подчиниться? Вероятно, да. Я ведь уже так поступал, там, во фьорде Тронхейма, когда сын ярла попробовал пройти мимо нас. А что, если потребуется лишить жизни женщин и детей? Что, если придется сделать их рабами? Я закончу тем, что Рос сделал со мной и отцом, какое право я имел бы тогда осуждать его и желать ему смерти?
Считается, что только сытые люди могут думать о мести, и это правда. После поединка и бегства я хотел забыть обо всем, я радовался обучению, работе на кораблях и другим поручениям в Йомсборге, потому что они помогали мне забыть о том, что произошло со мной. Я прекрасно знал, что я ничего не могу сделать, чтобы отомстить за своего отца, потому что Рос был другом Олава и находился под его защитой. Мы с Бьёрном попытались, но у нас ничего не получилось. Я ударил себя ладонью по лбу, мне хотелось выбить эти мысли из своей головы; пока я стоял там, мимо меня прошел мужчина с тележкой, полной свежего клевера и травы. Он мельком взглянул на меня и покачал бы головой, если бы при мне не было боевого топора и я бы не был йомсвикингом.
Я проводил его взглядом. Двор был большим, расстоянием в пару брошенных камней. Палаты были возведены в самом центре, остальные же постройки образовывали неровный круг. Мужчина с тележкой пересекал двор в его западной части. Он прошел мимо дворового камня, который очень напоминал тот, что лежал у херсира в Скирингссале, и пошел к конюшне. То, что это был конюх, было очевидно, потому что повозка Вагна стояла снаружи, туда мужчина высыпал клевер, и послышалось ржание.
Я не был большим любителем лошадей, но, видимо, пиво заставило меня пойти туда, шатаясь, и вскоре я оказался внутри конюшни, мужчина с тележкой покосился на меня и что-то пробормотал по-вендски, раздавая клевер и сено лошадям. С каждой стороны от входа было по двенадцать стойл. Лошади были намного больше тех, которых мне доводилось видеть, некоторые были такими высокими, что я с трудом доставал им до головы. Здесь стояли и лохматые рабочие лошади, и роскошные статные жеребцы, с такой лоснящейся шкурой, что я мог разглядеть каждый мускул, каждую вену.
Я уже был почти в конце центрального входа, когда подошел к стойлам, где стояли лошади Вагна. В одном из них стоял человек. У него были рыжие волосы и борода, а одет он был в грязную куртку. Он был совсем не старым, на его лице не было ни морщинки, а борода была редкой. За ним стояла лошадь, на которой, я видел, ездил по улицам Вагн, сильная кобыла с коричневыми и белыми пятнами и длинной челкой. Наверно, она решила, что я принес еду, потому что она вытянула шею из-за плеча рыжебородого и понюхала меня.
– Жарко внутри? – раздался голос рыжебородого.
Я кивнул.
– Много выпил?
Я кивнул снова. Рыжебородый сделал мне шаг навстречу и прищурился.
– Ты ведь тот парень? Тот, которому прострелили руку?
– Да. Да, это я.
– Попробуй еще раз. – Рыжебородый рассмеялся.
– Да, – повторил я. – Так я и сказал.
Рыжебородый рассматривал меня:
– Ты, похоже, пьян.
– Нет…
Он рассмеялся снова:
– Что ты делаешь здесь, почему не на улице, не дышишь воздухом?
– Я просто хотел посмотреть на лошадей.
– Теперь посмотрел.
Я уже наполовину развернулся, чтобы уйти, но парень рассмеялся снова:
– Ты можешь остаться, если хочешь. Но стоять здесь, пока остальные там с наложницами и пивом… Это скучно.
Я остался стоять.
– Говорят, что Крестьянин обучает тебя.
– Да. Обучает.
– Владению датским топором.
– Да.
– Это оружие берсерков.
Я кивнул.
– Как тебя зовут?
Я посмотрел на него.
– Торстейн. Они зовут меня Корабел, сын Тормуда. Торстейн Тормудсон.
Рыжебородый подошел к воротам стойла и положил руку на край:
– Я Эйстейн, – сказал он. – Эйстейн Пердун. Я смотрю за лошадями.
– Что? – Мне показалось, что я ослышался.
– Я смотрю за лошадями. Дома в Йомсборге. Я отвечаю за конюшни.
– Нет. Твое имя.
– Эйстейн Пердун? – Рыжебородый снова засмеялся. – Да, так и есть. Пердун.
– Почему они тебя так называют?
– Потому что я пернул прямо перед Свейном Вилобородым. На его дворе, и все слышали это.
Перед моими глазами пронеслась вся эта история: ужасный датский конунг, сидящий на троне, окруженный своими воинами; перед ними этот человек с рыжей бородой, мрачная тишина – и тихий звук, прерывающий тишину…
– Он рассердился? – поинтересовался я.
– Нет, – ответил Эйстейн. – Он расхохотался. Но не ошибайся на его счет. Это страшный человек.
Я ничего не ответил. Рыжебородый так и стоял в стойле, а кобыла Вагна вытягивала шею через его плечо, чуя запах клевера.
– Тебе надо идти обратно на пиршество, – сказал Эйстейн.
Мне не хотелось идти обратно. Я сделал пару шагов, но споткнулся. Когда я снова поднялся на ноги, то обратил внимание на жеребенка. За стойлом, где находилась кобыла Вагна, было еще два, и хотя я не был пастухом, заметил, что с ним что-то не так. Он стоял, привязанный к стене конюшни, голова свешивалась к бачку с кормом. Подойдя поближе, я заметил припухлость на правой передней ноге, прямо под грудью.
– Тебе нравится конина? – раздался голос Эйстейна.
– Нет, – ответил я.
– Жаль. Ведь это ужин стоит и смотрит на тебя.
Мы не ели лошадей в Вике. Я знаю, многие, особенно южане, считают, что мясо лошади придает им силу и мощь, но мой отец говорил, что Один и его сыновья не ели трех животных, и это были волки, лошади и собаки. Поэтому и нам не следовало питаться их мясом. У меня не было и мысли, чтобы пойти и есть конину, но меня посетила другая идея. Скорее всего, во мне заговорило мальчишество и, конечно, пивной дурман.
– Что ты делаешь? – спросил Эйстейн, когда я открыл стойло и вошел к жеребенку. Я постоял посреди стойла, а жеребенок уставился на меня своими круглыми темными глазами.
– Оставь, – сказал Эйстейн. – Он сломал ногу.
Я подошел и положил руку на грудь жеребенка. Он задрожал, когда я провел рукой по его шерсти, лягнул задней ногой и успокоился, его голова снова склонилась к земляному полу, а тело вжалось в стенку. Шерстка у него была золотистой, а задняя часть и хвост – серыми, как будто он сел своим задом в болото. Эйстейн прошептал, что мне надо быть осторожным, потому что жеребенку больно и он может лягнуть меня. Я стоял в стойле, моя рука лежала на теплом теле лошади, и я вспомнил, как однажды отец сказал про меня. Мы были на хуторе и обедали вместе с крестьянином и его сыновьями. Там, на хуторе, жил человек, которого звали Лот, вольноотпущенный раб, который в клетке из прутьев держал сокола. Пока мужчины ели, он достал сокола и позволил мне его подержать, тогда отец с крестьянином, несущие кружки с пивом в руках, увидели меня. Отец сказал крестьянину так, чтобы все слышали, что у меня особое умение обращаться с животными. Я помню, как чувство гордости переполняло меня, к