ал род.
Бьёрн посмотрел на меня так, как будто я покидал его не для того, чтобы отправиться к Свейну Вилобородому, а в ледяные чертоги Хель.
– Но я ведь должен… присматривать за тобой.
Эти слова вызвали смех, Аслак положил свою здоровую руку мне на плечо и пролаял:
– Этот парень и сам в состоянии присмотреть за собой.
Бьёрн стоял под дождем, промокший и жалкий, глаза его сверкнули. Он положил руку на топор, висящий у него на поясе, все моментально перестали смеяться. Аслак отклонил голову немного назад, наблюдая за ним.
Бьёрн никогда не поднимал оружия против могущественных воинов в море, это все знали. Но Аслак и Вагн хотели посмотреть, сколько мужества было в нем, поэтому не было сказано ни единого слова о примирении, эти двое лишь смотрели на него, пока Торгунна не вышла вперед со стороны отца.
– Бьёрн.
Она протянула руку, как будто хотела дотронуться до него, но не рискнула подойти ближе, казалось, отец мог вытерпеть лишь один ее шаг. Вагн впился в нее глазами, потом посмотрел на Бьёрна и вскипятился: руки приподнялись, мышцы на плечах и шее напряглись. Бьёрн бросил быстрый взгляд на Торгунну, потом кивнул мне и пошел вверх по улице.
Вот так получилось, что Бьёрн остался в Йомсборге. Если бы я мог что-то изменить, то обязательно взял бы его с собой на драккар. Но, возможно, это ничего бы не изменило. Брат не был рабом. У него была своя собственная воля.
22Трельборг
От Торкеля Вагн узнал, что Свейн Вилобородый в настоящее время находился в Трельборге в Зеландии. Крепость получила такое название, потому что там расположился самый большой датский рынок рабов. Свейн пылал особой страстью к этому виду торговли, все знали, что ни у одного человека севернее Миклагарда не было больше рабов, чем у него.
Мы взяли курс на Зеландию, на этот остров с буйной растительностью, который находился намного дальше земель Сконе и Гёталанда. Хальвар, помимо прочего, рассказал мне, что в Гёталанде новый конунг, которого они называли Олоф Шетконунг. Было непонятно, откуда взялось такое прозвище. То ли Олофа так стали называть, потому что он объединил и «нарастил» земли гётов и свенов, то ли потому, что он избавил всех свободных людей от морских набегов, при условии, что они будут «отдавать часть своего имущества», налог, похожий на тот, которым Олав обложил всех своих людей.[3] Поскольку мать Олофа, Сигрид Гордая была замужем за Свейном Вилобородым, эти двое были в близком родстве и образовали союз, шли слухи, что у них были планы изгнать Олава из страны и поделить королевство между собой.
Я помню, что мы сидели под кожаной парусиной на юте, а Хальвар рассказывал нам про это. В тот поход дождь шел и днем и ночью, был полный штиль, нам мешало сильное встречное течение. Руки у всех устали и болели, мы лежали под парусиной, повалившись друг на друга, как вымокшие псы, и пытались немного поспать, в то время как Хальвар сидел посреди нас и, казалось, происходящее его совершенно не трогало. Насколько я понимал, его часто отправляли на такие задания, потому что он умел держать речь, был умным и никогда не гневался – так, по крайней мере, это было сказано. Именно Хальвар должен был пойти к Свейну Вилобородому и передать условия Вагна.
Нам понадобилось пять дней и пять ночей, чтобы доплыть из Йомсборга до западной части Зеландии. Мы шли тем же фарватером, что и мы с Бьёрном, когда двигались в южном направлении; мы прошли восточнее большого острова, отделенного от Ютландии лишь узким проливом, и западнее извилистого побережья Зеландии. Под влиянием зимних штормов и течений песчаные отмели перемещались, и можно было посадить корабль на мель. Я очень скучал по Фенриру, ведь он был всегда со мной с момента, когда я еще был рабом. Спустя два дня в море мной овладели мрачные мысли, а в мою голову закралось подозрение. Что, если меня отправили в качестве подарка датскому конунгу? Раз он так любил рабов, возможно, Вагн послал меня, чтобы показать свои добрые намерения? Я думал, что было принято брать какой-то подарок, когда идешь к королю, а на борту не было сокровищ ни в сундуках, ни в тюках, лишь то, что каждый взял с собой, единственные кожаные кошельки, которые я заметил, были только на поясах плывших, да и в них, скорее всего, лежали огниво, кремень да, может, гребешки для волос.
Утром четвертого дня люди начали готовиться к сходу на землю. Они достали точильные камни и принялись затачивать топоры и мечи, разожгли огонь в чанах и сушили перья у стрел. Вскоре мы взяли курс на что-то, напоминавшее насечку на местности: это была река, впадавшая в этом месте в море. Хальвар кричал нам что-то, усевшись голым задом на леерах и справляя нужду; мы смывали с себя пот, расчесывали бороды и волосы, потому что Свейн не выносил запаха грязных тел при своем дворе.
С востока, впервые с момента нашего выхода в море, подул попутный ветер. Мы убрали весла и сложили их в средней части корабля, прямой парус выгибался под ветром, а штурман, датчанин по имени Харальд, тезка отца Свейна, смело вел корабль в устье реки. Мы посбрасывали с себя штаны и рубахи, и остервенело поливали друг друга морской водой из ведер прямо на палубе. Мы мылись, поднимая руки вверх, на нас выливали воду сначала на один бок, потом на другой, а оставшуюся воду лили на голову. Так мы смывали пот, а вот пастуху, стоявшему в устье реки тем утром, происходившее на корабле, должно быть, показалось странным зрелищем. Мы проходили мимо него на расстоянии броска камня, а он стоял разинув рот. У Хальвара крутило живот, поэтому он сидел, свесив свой зад за борт. Когда корабль проходил мимо пастуха, Хальвар развернулся и поздоровался с ним, тому ничего не оставалось, как поздороваться в ответ.
Река сужалась, но по-прежнему была глубокой. Мы опустили рею, достали весла, но меня не посадили грести. Я стоял вместе с Хальваром и другими мужчинами на носу корабля и смотрел на пашни. Местность была необычайно красива. На полях стояли золотые колосья, и ко мне пришло осознание, как быстро прошло время в Йомсборге, уже приближалась осень, подходило время жатвы. Поля были разделены рядами фруктовых деревьев, дягилем и хорошо протоптанными тропинками. Вскоре мы увидели людей: то были крестьяне, несущие тюки на спинах, а в камышах на берегу реки можно было различить мальчишек, ловивших рыбу на удочки. Хальвар указал вперед, и я увидел корабли, ошвартованные вдоль длинного бревенчатого причала.
Мы следовали вверх по реке вдоль кораблей и вскоре обнаружили, что она разделялась. Я обратил внимание на мощный изогнутый земляной вал, расположившийся на мысе между двумя рукавами реки. Хальвар снова махнул рукой.
– Трельборг, – произнес он.
Трельборг вместе со всеми укреплениями был основан Харальдом Синезубым шестнадцать лет тому назад. Рассказывали, что Харальд спрятал здесь все свое золото и серебро, опасаясь того, что его могут ограбить собственные сыновья. В те времена такие крепости мы называли круглыми, потому что они образовывали круг. Но из-за того, что эти земляные валы соорудили рабы, ее стали называть Трельборгом, крепостью рабов; здесь же рабы жили и трудились не покладая рук многие годы. Хальвар рассказал мне все это, пока мы проходили мимо пришвартованных кораблей. Я сбился со счета – так много их было, стоявших вдоль реки, должно быть, более нескольких десятков. Там, где река разделялась, мы пошли в северный рукав, и вскоре кто-то прокричал, что он видит корабль Сигурда, сына Буи. Немедленно бухты троса были уложены на леера, и штурман позволил людям на правом борту убрать весла. Он довел наш корабль до судна Сигурда, а Хальвар с парой других парней перепрыгнули на него, и мы пришвартовались рядом.
На борту корабля Сигурда было пусто, но следов борьбы не было видно. Парус и весла были собраны и лежали в полном порядке. Все мужчины на борту притихли. Топоры были прикреплены к поясам, а плащи накинуты сверху. Конечно, они не скрывали нашего оружия полностью, но так мы выглядели, по крайней мере, не столь воинственно. Хальвар дал нам лишь одно напутствие, когда мы сходили на землю: мы не должны смотреть в глаза людям Свейна, когда зайдем в крепость.
Помню, мне показалось тогда странным, что лишь пара человек вышла, чтобы встретить нас. Мальчишка да старик, оба немногословные. Несколько тропинок шло от причала, через поляну, мимо пасущихся овец, прямо к расселине на земляном валу. Там находился один из входов в крепость, имевшую ворота со всех четырех сторон.
Мы прошли по тропинке через поляну, вышли на тележную дорожку, идущую прямо к воротам. Огромные дубовые ворота стояли открытыми, внутри виднелись длинные дома и снующие люди.
Над воротами были построены оборонительные сооружения, бруствер из бревен, чьим основанием служили верхушки земляных валов и который напоминал мост над воротами. Наверху расположились четверо лучников, и я мог разглядеть, как сверкало железо, когда они клали стрелы на тетиву. Хальвар в приветствии поднял руку:
– Да здравствует Свейн, конунг Ютландии, Зеландии и всех данов!
С бруствера ничего не ответили, но Хальвар и не ждал ответа. Он пошел вперед, а мы последовали за ним и вскоре оказались внутри земляных валов. Я помню, как разинув рот разглядывал длинные дома. Они, как мне показалось, были больше похожи на корпуса перевернутых кораблей – изогнутые, с килевым брусом, повернутым в небо. Крыши выходили на длину копья по бокам за стены, их поддерживали толстые бревна, между стенами домов и бревнами получались тенистые галереи. Мне уже доводилось видеть похожие дома раньше, но они не были такими красивыми. Каждое бревнышко было украшено резьбой, а с коньков к небу тянули свои морды драконы и волки.
Идущие передо мной внезапно остановились, Хальвар повернулся и сказал, чтобы мы держали рот на замке, никуда не отходили и стояли здесь. Уверен, что все так и хотели поступить, потому что вокруг нас начали собираться люди. Возле нас толпились не просто крестьяне или рыбаки – подходили сильные, испещренные шрамами мужчины, у большинства из которых на поясах висело оружие. Теперь мы, йомсвикинги, начали беспокоиться, кое-кто украдкой убирал руки под накидки, чтобы положить их на топор, так было безопаснее. Хальвар повторил то, что только что говорил нам: держаться вместе и вести себя тихо, но мы были воинами, и складывалось ощущение, что мы попали прямиком в лагерь противника. Ситуацию усугубил пронесшийся слух, что скоро должны будут принести в жертву раба, чтобы призвать силу и удачу, чтобы люди Свейна возгорели желанием битвы и поднялся их боевой задор. Я пожалел, что у меня нет крыльев, чтобы улететь прочь. Если бы я взлетел над крепостью, то увидел бы, что она не такая большая, как мне показалось вначале. В ней насчитывалось лишь шестнадцать длинных домов. Два стояли рядом с нами, по обе стороны, четыре – поперек, а на самом краю, у земляного вала, виднелись еще два. Между некоторыми из домов располагались большие дворы, на которых Харальд Синезубый позволял упражняться своим людям, но сейчас они использовались совершенно для иной цели, что вскоре и выяснилось.