Мы двигались на восток, стараясь держаться подальше от суши. Три дня мы шли по мертвой зыби. Еще несколько человек скончались от ран, полученных в той битве, их тоже опустили за борт. Послышался звук рога Вагна, его корабль развернулся и стоял теперь носом на юг.
Остальные суда последовали его примеру. На каждой палубе стояли бочки с пресной водой, но сейчас они были пусты. Еда тоже закончилась, и мы догадывались, что Вагн хочет отправить людей на охоту. Скоро должен состояться совет, и Эйстейн говорил, что Вагн и Аслак расскажут всем, куда мы пойдем дальше, но насильно никого не заставят продолжать путь.
В тот вечер мы выплыли на мелководье и перешли брод. Лошади были с нами. Здесь не было никаких холмов, чтобы скрыться от ветра, но на берегу лежало дерево, очень похожее на сосну, давно выброшенную на сушу. На ней практически не осталось коры, ствол выцвел на солнце и стал такого же цвета, как старые кости. Вагн забрался на это дерево и теперь возвышался над всеми, немного постоял посреди суковатых веток, оглядывая нас, а потом произнес:
– На юг! – Он показал на песчаные холмы. – Там нас ждет золото и почет!
Вероятно, другие понимали, о чем он говорит, я же не мог взять в толк, о чем шла речь. Аслак стоял возле ствола дерева, обняв Торгунну за худенькие плечи. Его лицо было серьезно, и казалось, что эта затея ему явно пришлась не по душе.
– На юге, там же материк! – послышались крики.
Это оказалось пугало многих.
– Мы принадлежим морю! – раздался чей-то голос.
Вагн окинул взглядом все вокруг.
– Не забывайте, кто вы, йомсвикинги! Конунги хорошо платят за наши услуги!
Раздался рокот согласия, что нам действительно не следовало об этом забывать. Вагн сошел с дерева, Аслак отдал приказ некоторым воинам, которые немедленно вскочили на лошадей, лишь Вингур остался стоять. Я боялся, что он тоже отправит его с человеком на спине, поэтому встал рядом. Аслак смотрел, как мчатся прочь йомсвикинги и, не глядя на меня, произнес:
– Успокойся, мальчик. Я не отправляю людей на хромых жеребятах.
Затем указал некоторым из нас на побережье. Нам предстояло распределиться и идти в южном направлении по песчаным холмам. В нескольких полетах стрелы виднелся лес. Там можно было найти воду.
В тот день я бродил один. На меня навалилась черная тоска, и, когда Эйстейн поинтересовался, остаться ли ему со мной, я лишь покачал головой. Я шел по песчаным холмам, как рассказывал Аслак, и спустя некоторое время увидел лес. Когда-то, до великого пожара, который уничтожил северную часть страны вендов, там действительно был лес. Теперь на этом месте были сильно разросшиеся буковые заросли, защищенные широкой полосой суковатых, исковерканных ветром сосен. Я шел по следам, оставленным всадниками, и в какой-то момент понял, что эти места были им знакомы, потому что следы шли прямо по тропе и вели в лагерь. Там небольшим кругом выложили камни, в костровище остался пепел, был даже заготовлен ствол бука и ободрана кора; охотники устраивали здесь привал.
Долго я просидел там, на бревне, глядя перед собой. Я не плакал. Мое горе было другим, оно принесло дикую злобу. Припоминаю, как встал на колени перед костровищем и принялся нарезать стружки с лежащих там подгоревших веток. Пальцы дрожали, стружек было мало, я достал кресало и кремень. С собой у меня не оказалось трута, поэтому я попытался высечь искры прямо на стружки, но ничего не получилось. В ярости я вскочил и швырнул кресало на пригорок, потом сорвал с пояса мешочек для кремня и сделал с ним то же самое. Поднял с земли камень и запустил его в сторону деревьев, это напугало Вингура, и он ускакал обратно на побережье. Но мне было наплевать. Я упал на землю и начал кричать, я орал, пока не охрип.
Когда я смог подняться, мой взгляд упал на что-то блестящее в костровище. Я поднял эту вещь. Это был солнечный камень, который мне показывал Бьёрн, тот самый, который должен был нам помочь найти дорогу в море. Наверное, он положил его мне в мешочек с кремнем перед битвой.
Я пролежал там до темноты. Потом пришли Эйстейн с парой других воинов и забрали меня. Мое горе от потери брата было невыносимо, я падал в эту темноту все глубже и глубже и думал, что никогда не смогу выбраться оттуда. Первые три дня на берегу я ничего не ел, лишь сидел, прислонившись спиной к борту, и, если бы в тот момент появился весь флот Сигвальди, я бы даже не поднялся. Они могли зарубить меня, мне было все равно.
Вагн не сказал нам ничего нового. Он поговорил с Аслаком и своей дочерью, но люди оставались в неведении. На четвертый день на борт пришел штурман по имени Лодде и начал пинать меня по ногам. Я с трудом поднялся, сзади ко мне подошел Эйстейн и схватил меня за руки.
В то утро они силком накормили меня кашей и влили целую кружку пива. Получилось так, что Аслак хранил пиво на одном из кораблей. Он так делал каждую весну, как только становилось достаточно тепло, чтобы пиво не замерзло. Позднее я узнал, что Аслак получил разрешение от самого Вагна, потому что пиво помогало ему справляться с болями. Самое странное заключалось в том, что болела у него отсутствующая рука и помогало лишь пиво. Меня напоили пивом Аслака, и это было не самое умное, что они могли сделать. У меня началась рвота, меня свесили за планширь, а потом крепко привязали веревкой к мачте. Так я там и висел, блевал в серо-голубое море. Я видел другие корабли, располагавшиеся рядом. На расстоянии брошенного камня восточнее нас стоял корабль Вагна. Я видел его и Торгунну на юте. Вагн держал свою руку у нее на животе, который стал еще больше. Рассказала ли она ему, кто был отцом? Сейчас Вагн уже не мог ничего сделать Бьёрну. Эта мысль заставила меня всхлипывать, мои рыдания вынудили Эйстейна и других положить меня на палубу. В меня снова влили пиво, а потом рассказывали, что я проспал целый день.
На шестнадцатый день вернулись всадники, посланные Вагном, но прискакали они не одни. С ними были двенадцать вендских всадников, одетых в шкуры и меха. Они выглядели очень необычно: с короткострижеными волосами и серьгами в ушах. Мы выстроились в ряд и таращились на них, пока везли Вагна и Аслака. Венды сидели в седлах, когда Вагн разговаривал с ними. Что он говорил, мне не было слышно, потому что в тот день дул сильный ветер. Но было произнесено не много слов, вскоре Вагн повернулся к нам и дал знак плыть к нему. Якоря были подняты, я сел на скамью для гребцов. Мощными гребками мы поплыли к берегу.
Аслак раздавал нам приказы. Прямой парус нужно было убрать в трюм, весла связать в ряд, а все шкоты и фалы должны использоваться как канаты на берегу. Меня и еще нескольких парней отправили нарубить ровных буковых бревен и извилистых веток сосны. Стволы мы использовали как бревна для перекатывания, все йомсвикинги выстроились по обе стороны кораблей, веревками вытаскивая их на сушу, один за другим. Ветки сосен мы зарывали в песок, используя их как якоря. Наконец мы сложили все наше имущество, оружие, одеяла и шкуры, взяли с собой рыбу, которая была у нас, вяленое мясо и воду, и построились на берегу. Один из вендов произнес речь, но, думаю, никто не понял его. Было странно на него смотреть. Не только из-за коротко остриженных волос, но и из-за небольшой бородки цвета воронова крыла, напоминавшей острый клин. На нем были кожаные доспехи и плащ, закрепленный на плече прямо поверх доспехов серебряной застежкой. Сзади за седлом у него и других вендов висел странный лук. Размером он был ровно в два раза меньше обычного лука, а концы были загнуты вперед. Стрелы были уложены в один ряд в плоском кожаном колчане, который вместе с луком крепился за седлом.
Когда всадник закончил свою речь, он повернул коня и направил его в сторону соснового бора. Аслак рявкнул, чтобы мы следовали за ним. Он не желал слышать никаких жалоб. Впереди нас ждала длинная дорога.
26Насельница
О нашем путешествии по стране вендов я мало что могу рассказать. Для меня наступили черные дни, и мне удалось позабыть о них, работая веслами. Я помню, на второй день южный ветер принес с собой дождливую погоду и смыл остатки снега, помню, как Эйстейн Пердун одним вечером у лагерного костра сбрил бороду и волосы на голове, а другие лишь удивлялись, что за безумие вселилось в него. Оказалось, Эйстейн узнал, что у вендов есть вши, а он не хотел, чтобы они ползали у него в бороде и волосах. Помню, как в один из вечеров Вагн обратился к нам и сказал, что мы не должны забывать, кто мы, и, хотя сейчас мы направлялись на службу конунгу, он хотел бы по-прежнему оставаться нашим хёвдингом. Топоры и мечи взметнулись вверх, и йомсвикинги завыли, будто они волки, но я продолжал сидеть, я не стал выть с ними.
Мы шли три недели. Страна была удивительно равнинной, нам встречалось очень мало лесистых склонов. Мы шли через лиственный лес, которому, казалось, никогда не наступит конца, а двенадцать всадников скакали впереди, указывая нам дорогу. Говорили, что справа была река Одер – та же река, которая вытекала из Йомсборга.
Эйстейн потом рассказывал мне, что тогда я больше напоминал призрак из царства мертвых. Я не мог ни есть, ни пить, ребята жарили и нарезали для меня кусочками мясо и подносили чашку к моим губам. О Вингуре заботился Эйстейн, Фенрир все больше времени пропадал у Торгунны, возможно, потому, что о ней заботились и смотрели, чтобы у нее была еда и утром, и вечером. Со мной разговаривали, Аслак попробовал пригрозить мне тем, что выставит меня, но это не помогло.
Мне понадобилось более двадцати дней, чтобы справиться с той черной тоской, которая поселилась в моей душе. Самое удивительное, что мне не смогли помочь ни добрые слова Эйстейна и других йомсвикингов, ни угрозы Аслака – меня спасли мухи. Хотя весна еще только начиналась, когда мы добрались до болота, через которое всадники нас повели по прогнившему деревянному настилу, нас облепили мухи. Было непонятно, почему они уже летали, ведь было еще не время, возможно, здесь, на юге, весна наступала раньше. Мухи оголодали за зиму, соскучившись по поту и крови, они забирались под одежду и с жадностью набрасывались на голое тело, стоило им только найти его. Не знаю, были ли это еще не подросшие слепни или же обычные мухи, выросшие лишь наполовину, но теперь у меня появились другие думы, а когда позднее еще поднялся ветер, и мухи начали прятаться от него обратно в вереск, мне показалось, что я очнулся от долгого сна. Теперь я решил выяснить, что же произошло с моим братом. Когда я вечером обходил лагерные костры, расспрашивая, видел ли кто-нибудь, как он погиб, никто мне не смог ответить. Единственное, что мне могли сказать, так это то, что Бьёрн был на одном из кораблей, не вышедших из реки.