Они несколько раз пнули меня по спине и ногам. Один удар пришелся как раз в правое бедро, туда, где была травма. Дикая боль пронзила ногу, и я обмочился. Один из дружинников увидел это и рассмеялся.
Я не помню точно, что произошло дальше. Но один лежал на спине с разбитой губой, а второго я держал за рубаху и бил в лицо локтем, удар, которому меня обучил Крестьянин. Боль от потери Бьёрна еще не утихла, а вида Сигрид в лесу оказалось более чем достаточно, чтобы во мне проснулась ярость.
И вот уже все рассказывали, как Торстейн Корабел побил двух вендских дружинников. Сам я ничего не говорил о стычке, но вернулся с кровью на локтях. Эйстейн, не получив от меня ответа, догадался, что я, должно быть, искал рабыню, которая повстречалась нам в лесу. Аслака вызвали к Бурицлаву в тот же вечер, нашему однорукому седобородому йомсвикингу пришлось стоять с серьезным лицом, приносить извинения и заверять, что виновный будет наказан, но никакого наказания я так и не дождался. Аслак лишь прошелся по длинным домам, выпивая пиво и потирая свою культю, рассказал, что избили вендов, но это больше не должно повториться. Если бы кто-то пришел от Бурицлава, чтобы узнать, кто побил дружинников, мы бы сказали, что не знаем, кто это мог быть, но в качестве наказания нас лишили пива. Он поднял свою кружку и попросил нас пообещать, что мы будем сохранять мир, и мы выпили за это.
Хотя я и не был наказан, мой характер усложнил всю ситуацию. Больше я не мог в одиночку появляться в крепости, это было небезопасно. Венды и раньше не очень нравились йомсвикингам, но теперь я испытывал к ним ненависть. Я начал носить с собой датский топор, что заставляло «остробородых», как мы их прозвали, держаться от нас на расстоянии. Эйстейн Пердун по приказу Аслака теперь сопровождал меня, потому что он прекрасно знал, что это было моих рук дело. Я по-прежнему должен был подковывать лошадей, но теперь это стало и заданием Эйстейна тоже.
Не было и речи о том, чтобы пойти в дом рабов, чтобы увидеть Сигрид, им запрещали пускать нас внутрь. Но уже через день после стычки я стоял под стрехой конюшни в надежде увидеть ее. Помню, как я перекатывал змейкой солнечный камень, полученный от Бьёрна, между пальцев, так же как некоторые парни перекатывали игральные кости или монеты. У Эйстейна крутило живот, и он считал, что в этом была моя вина, потому что если у него болела душа, тут же прихватывало и живот. Он жевал сушеный дягиль, и в тот день из него, не переставая, выходили газы. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы взяться за копыто, из его штанов вылетал характерный звук. В тот день и весь следующий день Эйстейн тихо причитал себе в бороду:
– Нас здесь не понимают, Торстейн. Для них мы лишь драчуны и похотливые кобели, все мы… Это не наш дом… Скоро еще ребенок появится, о Один…
Торгунне пришло время рожать, и палаты Бурицлава подготовили к этому событию. Одна кровать была отставлена, широкий медный чан был наполнен предварительно вскипяченной водой. Бурицлав не скупился, складывалось впечатление, что это его дочь должна была вот-вот родить. Были приготовлены шелковые нити и тонкая иголочка. Две повитухи перебрались в палаты и рассказывали, что сам Бурицлав молился Христу, преклонив колена, чтобы Торгунна успешно разрешилась и чтобы все было хорошо и с ней, и с ребенком. Я не встречал Сигрид, потому что ей приказали быть в палатах и помогать во время родов. Пока я бродил по Вейтскугу в надежде увидеть ее роскошные рыжие волосы, она сидела при кровати в палатах Бурицлава, где всё подготовили к рождению внука йомсборгского хёвдинга.
Торгунна родила на четвертый день после того, как я встретил Сигрид в первый раз. Мы с Эйстейном были на конюшне, когда на улице поднялась суматоха. Мы вышли на улицу и увидели, что по двору шла Торгунна. Живот был большой, Вагн поддерживал ее за спину, а она с трудом передвигалась. Их сопровождали вооруженные йомсвикинги с Аслаком во главе. Ульфар Крестьянин, Торвар Безбожник и еще несколько седобородых воинов остались перед входом, когда отец с дочерью прошли внутрь. Йомсвикинги весь день охраняли вход, вечером мы услышали крики Торгунны, а потом все стихло. Вагн оставался в палатах, на крепость и деревню опустилась ночь.
То, что Вагн не вышел объявить пол ребенка, было плохим знаком. Мы до ночи сидели в длинном доме, многие поговаривали, что, наверно, ребенок родился мертвым, или с ним было что-то не в порядке, или же сложности возникли с матерью. Но никто так до сих пор и не знал, кто был отцом… Старик Фьоле качал головой и считал, что Хель забрала ребенка, она так делала, если мать не хотела сообщить имя отца ребенка. Глубокая скорбь охватила бы тогда Вагна.
Пока мы сидели в ожидании, мой взгляд упал на Сигрид. Она неожиданно появилась в полутьме прямо перед дверью, с кровью на платье и волосами, убранными назад.
– Я ищу Торстейна Тормудсона, – сообщила она.
Все уставились на меня. Фьоле встал и указал на меня своей дрожащей рукой, но не смог произнести ни слова, замерев на месте.
– Не мог даже подумать. – Я услышал голос Эйстейна. – Даже не знаю, как мне поступить: пожать тебе руку или же дать самого быстрого коня, чтобы ты мог ускакать отсюда.
– Побыстрее, – поторопила Сигрид и вышла на улицу.
Я шел следом за ней. Она шла быстро, опережая меня на несколько шагов. Мы еще даже не подошли к воротам крепости, как она побежала. Я старался не отставать.
Сигрид была уже у кровати, когда я зашел в зал. Здесь было немного людей. За длинными столами я увидел нескольких йомсвикингов, Бурицлав сидел на троне, пил из бронзовой кружки и был подавлен, а Вагн находился в ногах кровати и плакал. На постели лежала Торгунна, совершенно голая на окровавленных льняных простынях. Повитуха сидела рядом с ней и давила тряпкой на живот.
Ребенок, лежащий на груди Торгунны, был тоже весь в крови, мне была видна пуповина, болтающаяся между ног этого жалкого существа. Торгунна лежала с закрытыми глазами, поглаживая ребенка по спинке, а его голова лежала у нее прямо в шейной ямке.
Сигрид подвела меня к ней:
– Торгунна, Торстейн Тормудсон здесь.
Торгунна медленно открыла глаза. Она выглядела сонной, но я знал, что это из-за потери крови.
– Ребенок твоего брата родился, – проговорила она, и легкая улыбка появилась на ее губах. – Да… Вагн все знает.
Вагн, должно быть, услышал свое имя, потому что издал такой душераздирающий вой, что казалось, он сейчас упадет на пол и никогда больше не поднимется, но он продолжал сидеть на стуле, закрыв лицо руками.
– Это девочка, – сообщила Торгунна. Она взяла мою руку и положила на спинку малышки. – Но Бьёрн был бы горд.
– Да, – кивнул я. – Он бы гордился.
– Сигрид говорит, что знает тебя. Она говорит, что ты хороший человек.
Я ничего не ответил, но почувствовал, как Торгунна потянула меня за руку.
– Подойди ближе, – прошептала она, и я склонился над ней.
– Если Бьёрн жив… Расскажи ему, что у него родилась дочь.
Я стоял склонившись, мое ухо было прямо напротив ее губ, а взглядом я следил за Вагном, которому передавали рог. Но Вагн не замечал ни подавальщика, ни рога, он лишь наклонился вперед, зарывшись лицом в свои руки, и затрясся, как будто великая скорбь охватила его.
– Пообещай мне, Торстейн.
– Хорошо, – кивнул я. – Обещаю.
Я чувствовал ее теплую ладонь на своей щеке.
– Спасибо.
Сигрид отвела меня от нее, потому что пришли повитухи, забрали ребенка и помогли встать на колени. Торгунна плакала и всхлипывала, а одна из женщин сейчас сурово с ней разговаривала, Торгунна с воем напрягала все тело. Потом без сил упала, женщины помогли ей перевернуться на спину и положили дочку ей на руки. Торгунна закрыла глаза, а Сигрид прошептала мне, что пора уходить. Я вышел на улицу и очутился во дворе. Ночь была теплой, но я этого не заметил, когда спешил в замок. Я остановился, мельком взглянул на конюшню и представил, как мчусь прочь по темному лесу от всего этого. Но не только страх, что Вагн убьет меня за то, что сотворил мой брат, гнал меня прочь отсюда. Моя мама умерла, рожая меня. Мысль, что она так же лежала, исходя кровью, и держала меня на своих руках, сводила меня с ума. Я думал об этом не в первый раз. Как будто во мне сидела заноза с самого раннего детства, но потом пришел Рос с его людьми, и они заставили позабыть обо всем; правда заключалась в том, что я не думал об этом уже долгое время. И вот все снова вспомнилось, то ужасное чувство, которое заставляло меня цепенеть и делало слабым. Я вспомнил, как однажды, сидя возле ручья дома, я запускал маленькие кораблики из коры, отпуская их плыть по течению. Мне было тогда лет пять. Пришли двое мальчишек, сыновья приехавших в гости к крестьянину родственников.
– Эй ты! – прокричали они. – Ты, большеголовый.
Я припоминаю, что я тогда впервые потрогал свою голову и не нашел ничего необычного в ней, поэтому ответил:
– У меня не большая голова!
В руках у одного из них был прут, и он показывал на меня им.
– Отец говорит, твоя мать порвалась, потому что у тебя большая голова.
Следующее, что я помню, это запах леса вокруг меня. Я бегу не останавливаясь, пока не добегаю до берега возле нашего дома. Там я захожу в воду и вижу свое отражение. Я убил свою мать. Я убил ее. Потом я чувствую, что кто-то кладет руку мне на плечо. Возле меня стоит отец. Он ничего не говорит мне, а лишь стоит рядом.
Я не заметил, как ко мне подошла Сигрид. Она схватила меня за руку, но я так резко отдернул ее, что ей пришлось выпустить ее. Моя рука лежала на топоре, я часто дышал.
– Ты забыл меня, Торстейн? Ты меня не помнишь?
Я ничего не ответил. Посмотрел на охрану у дверей и подумал, что лучше ничего не говорить, и пошел вниз к воротам.
Она пошла за мной. Мы дошли до конца двора, и она снова вцепилась мне в руку.
– Я знаю, что ты помнишь меня, – сказала она.
Мы были возле одной из стен окружавших нас домов, поэтому я быстро спрятался под ближайшей стрехой.