Я был тогда молод и многого не понимал. А поскольку я был йомсвикингом и меня боялись обычные люди, такие, как венды в Вейтскуге или на Хуторе, то к чинимой мной жестокости относился легко. Не было ничего удивительного в том, что я стал таким, ведь Крестьянин учил меня, что я должен рубить, колоть, бить и убивать без малейшего сожаления, поэтому меня и кормили, поэтому я и звался йомсвикингом. Деверь Сигрид в моих мыслях уже умер, я представлял, как дождусь его в темноте за углом дома, закрою ему рот рукой, нанесу один удар между ребер, и с ним будет покончено.
Мы добрались до реки. Эйстейн был уверен, что это Одер, ведь река была широкой, сине-зеленого цвета. По правде говоря, на тот момент мы не понимали, в каком направлении мы движемся, внутри леса следы снова расходились два или три раза, но я был уверен, что река текла к морю, как все реки. Продолжая двигаться по течению, мы точно не заходили бы в глубь страны.
В первый день, когда мы оказались у реки, нам пришлось убить оленя. Самец с ветвистыми рогами мог бы стать украшением стада любого хёвдинга. Эйстейн считал, что наше путешествие по лесу было угодно Уллю, потому что он даровал нам такую удачу на охоте, но я не видел в этом никакого счастья. Я бы никогда не убил такого оленя, этот красавец сам был хёвдингом леса, он не причинил мне никакого вреда. Я смог выстрелить в него из лука только потому, что заметил торчащую из его тела стрелу. Она пронзила насквозь его шею, и я не понимал, как олень еще держался на ногах. Когда моя стрела попала ему в грудь, он выдохнул, как будто был рад закончившемуся мучению, его ноги подкосились, и он упал.
Мы досыта наелись в тот вечер, а на следующий день разделали тушу и коптили мясо. Сняли шкуру и рога, завернули их и погрузили на наших лошадей.
Я хорошо помню, как мы бок о бок ехали с Эйстейном по высокой траве вдоль реки. Считается, что тому, кто работает в конюшне, лошади или надоедают, или становятся страстью на всю жизнь. Мы с Эйстейном принадлежали ко второму типу людей, последние дни мы много говорили о лошадях, пробираясь сквозь лес. В тот день мы обсуждали, какой бы породы были наши лошади, если бы мы были богатыми людьми и сами могли выбирать. Естественно, мы мало что знали о породах на юге и востоке, тех лошадях, стоивших немало золота, которых привозили на продажу чернокожие люди, зато мы слышали о лошадях в Исландии, выведенных специально для проживания в трудных погодных условиях и для перевозки тяжелого груза, и тяжелых боевых конях в Валланде на юге от английского канала. Эйстейн считал, что здесь, во внутренней части страны, водились стада диких лошадей, он прищуривался вглядываясь между стволов деревьев, в надежде увидеть их. Но вскоре Эйстейн остановился и показал на поляну, появившуюся перед нами, на которой расположились несколько домов и башня, сооруженная из бревен.
Мы добрались до местечка под названием, по-вендски обозначавшим мелководье. Имя было подходящим, потому что тут были видны несколько землянок, пара длинных домов и башня за мелководьем. Мы не стали сразу въезжать в поселение, укрытые деревьями, мы сидели в седлах и рассматривали его. Казалось, что там нам ничего не угрожало. На берегу мы увидели бревенчатую пристань, возле которой была пришвартована большая шнека. Пара голых ребятишек с ведерками в руках собирала моллюсков на берегу, раздавался привычный стук кузнечного молота, лаяли собаки, смеялись какие-то люди.
Мы въехали в поселение, передо мной в седле сидел Фенрир, так как мы боялись, что он ввяжется в драку с местными псами. Эйстейн считал, что мы могли продать здесь рога, а заодно и спросить, куда направился Бурицлав.
Сначала мы решили отправиться к кузнецу, потому что обычно они знают о таких вещах. Проезжающие заглядывают в кузницу, и торговцы, и воины, так что если бы войско Бурицлава или йомсвикинги были здесь, то он наверняка знал об этом.
Кузница располагалась на краю леса и напомнила мне верфь в Каупанге. Здесь лежала уже готовая килевая балка. Штевни и борт на десять человек были обшиты внакрой, а под односкатной крышей стоял кузнец и отбивал раскаленные докрасна гвозди. Но мы были не одни в кузнице, еще двое парней стояли под крышей, по их внешности мы поняли, что они с севера. У них были светлые волосы и бороды, и у обоих висели топоры на поясах. Накидки на них были наброшены наискось, как будто они прикрывали свое оружие, но я заметил, как у обоих поблескивало лезвие. Это были не просто мужчины, это были воины.
Когда мы с Эйстейном скакали к кузнице, они повернулись в нашу сторону. Кузнецом оказался широкоплечий жилистый мужчина с бородой, заканчивающейся сразу под подбородком, с маленькими, как у свиньи, глазками. Он быстро взглянул на нас, подошел к очагу и положил гвозди на угли.
Разговор, который состоялся тогда, был очень странным. Поскольку Эйстейн был старше меня, он и повел его, но он не был скальдом, как Хальвар, у него совершенно не было дара речи. Хотя звучит, конечно, странно, ведь ни венды не понимали нас, ни мы – вендов. Эйстейн кашлянул и произнес лишь: «Бурицлав?» – оглядываясь по сторонам, как будто искал кого-то.
Кузнец что-то буркнул и показал на двух чужаков. Один из них сделал пару шагов в нашу сторону, засунув руки за широкий кожаный пояс. На нем была голубая куртка с красиво вышитыми рукавами и серебряная застежка на накидке.
– Вы ведь норвежцы?
Эйстейн оглядел тех двоих, сидя на коне.
– Да… Вы тоже, насколько я слышу.
– Йомсвикинги?
Эйстейн кашлянул.
– Я не знаю… Мы здесь, чтобы продать… – Он повернулся и показал на рога, привязанные к седлу. – Вот это.
Русобородый погладил себя по бороде и, склонив голову набок, принялся изучать меня.
– Если вы йомсвикинги, я куплю у вас рога. Я хорошо заплачу. И доплачу вам серебра, если скажете, где сейчас находится Бурицлав.
Эйстейн был хорошим парнем, но умом и смекалкой он был явно обделен. Пока светловолосый воин доставал монеты из кошелька на поясе, Эйстейн прошипел:
– Йомсвикинги не продаются!
Дальнейший разговор я плохо помню, но все закончилось тем, что Эйстейн получил деньги, воины забрали рога, взяли из шнеки пару шкур и мехов с водой, прихватили вяленую рыбу и лепешки. И вот снова мы отправлялись в путь, а двое воинов направились вместе с нами к Бурицлаву.
После стольких дней, проведенных лишь в компании Эйстейна, Фенрира и лошадей, компания этих двух норвежцев была просто невыносима. Естественно, я боялся, что они могли быть людьми Олава и что меня узнают. Весь день я хранил молчание, а когда мы разбили лагерь, я расположился в полутьме, пристально наблюдая за теми двумя. Теперь я был точно уверен, что видел их раньше, но никак не мог вспомнить где.
Так все продолжалось еще в течение двух дней, но вот следы свиты Бурицлава начали сходиться, и вскоре мы оказались на глинистой поляне, где чувствовался знакомый запах навоза, и мы увидели черные прогалины, оставшиеся от дюжины костров. Здесь же, на другой стороне реки, вниз по течению я увидел плот на расстоянии брошенного камня.
Мы с Эйстейном переплыли. Плот был тяжелым и порос зеленью, но на нем лежали два весла, а у нас обоих были сильные руки. Сильным течением нас отнесло на приличное расстояние, двое воинов вброд дошли до плота, приняли плот, а потом заскочили на него. Мы поплыли в обратном направлении, чтобы забрать наших лошадей, но тут я понял, что эти двое снова останутся с нами. Если они меня узнают и расскажут Бурицлаву, что я сбежал со службы, убив людей Олава, то мне нельзя будет дальше оставаться на земле вендов. Но я точно не знал, что думает Бурицлав об Олаве. Тюри, дочь Харальда, сбежала от него и стала женой Олава, поэтому Бурицлав должен был бы ненавидеть его, но у него самого было много жен, и поговаривали, будто он был рад избавиться от нее.
Все кончилось тем, что эти двое так и остались с нами. Мы продолжили наш путь на лошадях, и через полдня пути по буковому лесу, на противоположной его стороне, мы обнаружили форт, расположившийся на небольшой высоте, и те двое сразу же направились к Бурицлаву. Мы с Эйстейном объехали деревню и нашли Токи с двумя парнями, они поприветствовали нас, а потом провели по улочкам лагеря до домов, где расположились йомсвикинги. Они прибыли три дня назад и уже успели возненавидеть это местечко, прозвав его Мюггборгом, Комариной крепостью, из-за несметного количества комаров.
Не знаю, что эти два норвежца хотели сказать Бурицлаву, но в тот день их больше никто не видел. Моя голова была занята другими мыслями – я узнал, что наверху в форте есть дом, где жили рабы, как это было в Вейтскуге, и я направился туда. Сигрид я там не застал, зато нашел деверя. Он встал возле очага, как только увидел меня, отошел к койкам в темноту и остался стоять там, глядя на меня исподлобья. Я не стал его трогать, а вышел на улицу и прошелся по двору, потом заглянул на конюшню и взял несколько подков и скребок, которые разносил, как будто выполняя свои обязанности, но так нигде и не нашел Сигрид. Так что я пошел в общий дом, выложил подковы и скребок, и уныние навалилось на меня настолько внезапно, что я даже не успел ни у кого поинтересоваться, где она могла бы быть. Если бы я спросил, то узнал бы, что она пошла в лес за кленовым соком. Торгунна все еще была очень слаба, а женщины, находившиеся в услужении Бурицлава, считали, что молоко кобылы, вскипяченное с кленовым соком, могло помочь ей. Так что Сигрид весь день провела в лесу, вернувшись лишь вечером. В доме для рабов к ней сразу же подошел деверь, отвел ее в сторону и что-то прошептал на ухо, это заставило Сигрид тут же выйти из дома. Мрачные мысли одолевали меня в тот вечер, я даже не заметил, как сфальшивил варган Ульфара Крестьянина, а потом и вообще замолчал, как стихли разговоры; я не видел ничего до тех пор, пока Токи не подошел ко мне и не потряс за плечо. Он показал на дверь. Там как затравленный зверек стояла Сигрид. Я тут же вскочил на ноги. Как только она увидела меня, на ее лице появилась улыбка, но тут же сменилась прерывистыми всхлипываниями. Сигрид юркнула за дверь и скрылась из вида.