– Бурицлав считает, что его исцелил христианский бог. Он так решил. И теперь он просит Вагна, чтобы тот тоже крестился.
– Что Вагн говорит? – поинтересовался я.
– Не знаю, Торстейн. Но некоторые наши братья по оружию уже носят кресты. Крещеные предупреждают, что наступает новое тысячелетие и что нас будут судить. Говорят, Белый Христос воскреснет из мертвых и будет ходить среди обычных людей.
– Это всего лишь разговоры. Никто не может воскреснуть из мертвых. – Я задумался и вспомнил байки отца об Одине, которые он нам рассказывал с Бьёрном, когда мы были маленькими. – Должно быть, это Один. Никто больше не сможет.
Эйстейн и Свартур закивали, соглашаясь со мной. Свартур предложил выпить за Одина. Мы произнесли тост и выпили, и больше не говорили о вендах и их страхе божием.
Через три дня мы с Эйстейном поплыли на остров Фюн. Мы сидели плечом к плечу на средней банке, ведя шнеку против ветра, и больше молчали. Основное было сказано. Эйстейн теперь знал, что мы были вместе с Сигрид и что, хотя я и поехал с ним к датскому конунгу, я не собирался там оставаться. Он переспросил, приму ли я участие в сражении, когда появится Олав, но я не смог ему ответить. Я мечтал о мести, жаждал ее. Но я также боялся. В моих глазах в Олаве мало что было от человека, он казался каким-то богом из Асгарда. Свейн же был всем известен как великий воин, но по сравнению с Олавом он был лишь простым человеком. И даже если бы все воины мира собрались под его предводительством, я не был уверен, что у него получилось бы одолеть Олава.
Я принялся вглядываться в море. Думал о том, что если Олав убьет Свейна и заберет себе датские земли, то я уеду. Возьму с собой Сигрид, Фенрира и Вингура тоже, если мне удастся раздобыть судно, которое сможет его взять, и отправлюсь в Северное море. Свартур научил меня, как надо держать солнечный камень при восходе и закате, чтобы определить, в каком направлении плыть. Но мы не поплыли бы на Оркнейские острова. Там бы мы не были в безопасности, потому что они лежат на пересечении торговых путей и люди, преданные Олаву, узнали бы, что я нахожусь там. Свартур рассказал об Исландии, о полях, которые можно вспахивать. Там было достаточно земли для всех, у его родственников нет никаких конфликтов с семьей, и они мне были бы рады; они гостеприимные и дружелюбные люди, уверял Свартур. Он сам никогда бы оттуда не уехал, если бы с ним не случилось несчастье в дни его молодости. Он ввязался в кровавую потасовку с парнем по имени Эйрик Торвальдсон и еще некоторыми другими и в итоге убил дружков Эйрика. После этого был вынужден бежать, потому что Эйрик пользовался дурной славой и слыл сумасшедшим, его обвиняли в поджоге и в более страшных деяниях.
Мы с Эйстейном разбили лагерь в том же месте, где останавливались с Бьёрном на обратном пути от Свейна. Казалось, прошла целая вечность. Мы разожгли костер и сидели, вглядываясь в темноту. Мы замерзли, оголодали и выглядели жалко. Эйстейн поделился со мной, что он хотел остаться у Свейна, чтобы сразиться с Олавом, когда он придет, потому что Свейн пообещал ему золото, если тот останется. Эйстейн хотел купить коров и овец на эти деньги, обзавестись хозяйством, женщиной и детьми. Время йомсвикингов прошло, считал он. Новое тысячелетие было временем конунгов и крещеных людей.
День спустя мы вошли в пролив между Зеландией и Фюном, там стоял флот. Было мелко, поэтому были опущены якоря; пока мы с Эйстейном проплывали мимо них, западный ветер приводил корабли в движение, как будто это были живые существа, которые наблюдали за нами. Эйстейн сообщил, что это корабли Олофа Шетконунга, и они уже были здесь, когда он пришел из страны вендов.
Люди стояли у бортов и смотрели, как мы проплываем мимо, но Эйстейн утверждал, что мы в безопасности. Говорили, что Свейн, Олоф и Эйрик Братоубийца решили поделить норвежское побережье. Олоф хотел взять себе Вингульмёрк, Свейн решил прибрать к рукам внутреннюю часть Вика и земли, уходившие далеко на запад до са́мого норвежского побережья на севере, откуда стали бы править Эйрик, сын Хакона, с его братьями. Но по-прежнему было много могущественных людей, поддерживающих Олава, и, пока он жив, присвоить земли Норвегии без больших потерь с обеих сторон было невозможно. По крайней мере, так говорили, утверждал Эйстейн.
Мы прошли на нашей маленькой шнеке мимо кораблей, вошли в бухту севернее полуострова и из-за льда были вынуждены встать. Мы вытащили ее на снег и дальше пошли пешком. О том путешествии я мало что могу рассказать. Меня терзала лишь одна мысль – как я смогу уговорить Бьёрна поехать на хутор к Свартуру и остаться там. Мы могли бы построить свой собственный дом, а Свартур, возможно, поделился бы с нами землей, если бы мы остались жить поблизости. Я был так занят своими мыслями, что не замечал даже, куда мы шли, пока не оказались перед крепостью. Эйстейн толкнул меня локтем и проворчал, что мне пора взять себя в руки и собраться, потому что мы уже подошли к месту, где живет Вилобородый.
Я часто рассказывал моим сыновьям о Свейне, я повторял им, что он был самым необычным человеком, которого я встречал на своем пути. Была в нем некая двуликость: в какие-то дни он вел себя как друг, как дружелюбный гуляка, приглашающий к столу, который и слова злого не скажет. В другие дни в нем просыпалось безумие, о котором ходило так много слухов, которое привело к тому, что Этельред отступился от своего первоначального плана. Вначале он планировал предложить четыре боевых корабля с серебром Свейну, а не Олаву.
В тот день нам повезло: Свейн был в отличном расположении духа. Прошло совсем немного времени с того момента, как нас попросили подождать под стрехой дома, и мы увидели Свейна. Он держал за руку мальчика лет семи-восьми. Они остановились в паре шагов от нас. Одну руку Свейн положил на свою окладистую бороду, в тот день в ней не было косичек, а его другая рука лежала на плече у мальчика. Ребенок был одет в красивые одежды: на нем были синие штанишки и тканый поясок, отороченная мехом накидка и заячья шапка.
– Я обещал взять каждого йомсвикинга, кто придет ко мне на службу, – сообщил Свейн. – И тебя тоже. Ты же брат Бьёрна Тормудсона, так ведь?
Я кивнул.
– Займешь его место.
Я удивился.
– Его место? Но он сам… Разве ему не нужно это место?
Свейн ничего не ответил, лишь фыркнул в усы и продолжил с мальчиком свой путь по деревянной мостовой. Я повернулся к Эйстейну, который стоял и пинал сугроб:
– Бьёрна здесь нет?
Эйстейн все бил снег.
– Нет… Его здесь нет.
– Но ты же сказал, что он здесь. Ты же хотел поприветствовать его, поздороваться с ним.
– Я этого не говорил. Хальвар попросил об этом. Его попросил Бьёрн, еще до отъезда.
– Куда он уехал?
– Я не знаю. Никто не знает.
Я схватил Эйстейна за руку.
– И ты ничего не сказал мне? Когда он уехал?
– Не знаю, – сказал Эйстейн и кивнул в сторону дома, стоявшего на другой стороне. – Тебе лучше спросить у Хальвара.
Там как раз появился Хальвар, с маленькими глазками и всклокоченной бородой. Его торс был оголен, и он щурился при дневном свете.
Я поговорил и с Хальваром, и с другими йомсвикингами. Они были уставшие, с похмелья, растолстевшие, все как один. Хальвар рассказал, что Бьёрн уже давно уехал с каким-то приятелем, который направлялся в страну вендов с китовым усом и тюленьими шкурами. Хальвару он сказал, что у него было какое-то дело к Вагну. Когда Сигурд, сын Буи, поинтересовался, поедет он один или же возьмет меня с собой, Бьёрн пожал плечами, как будто и сам не знал, что ответить. Потом он сказал, что лучше все-таки ему будет отправиться одному и чтобы никто не говорил мне о его отъезде. Он сел на корабль, судно вышло из бухты под порывами ледяного западного ветра, и с тех пор его никто не видел.
Мы с Эйстейном пробыли в доме весь тот день, он рассказал мне, что его попросили, чтобы он привез меня, потому что меня знали как бесстрашного воина и поэтому йомсвикинги хотели, чтобы я был с ними, когда начнется битва против Олава. Я сам рассказал им, что за гибелью моего отца стояли люди норвежского конунга. И хотя наконец-то представившаяся возможность мести была заманчива, я все равно желал вернуться обратно. Сюда я ехал не для того, чтобы воссоединиться с братьями по оружию, я поехал, чтобы поговорить с братом и уговорить его отправиться со мной обратно, а теперь я не знал, что мне делать. Отправиться за ним или же остаться дома с Сигрид? Я обдумывал и тот и другой вариант, но одно знал точно: я не могу остаться у Свейна. Позднее пришел человек от Свейна и сообщил, что вечером будет совершаться жертвоприношение. Ко мне подошел Хальвар и посоветовал остаться, потому что Свейн очень серьезно относится теперь к жертвоприношениям и мой отъезд мог его оскорбить.
Мне пришлось задержаться. С закатом солнца в ворота проехали телеги, запряженные быками, бочки выгрузили и покатили по мостовой в дом Свейна. Датчанин с толстым животом и рогом, покрытым серебром, остановился на пересечении улиц в крепости, постоял немного и начал кричать и призывать Одина и Фрейю, а потом затрубил в рог. Йомсвикинги начали выходить из домов. Мы собрались на перекрестке дорог вместе с дружинниками Свейна и двумя торговцами, прибывшими в тот день. Все поглядывали на бочки, Хальвар считал, что в них был мёд, потому что Свейн не хотел пить пиво во время жертвоприношения. Наконец дверь в дом Свейна открылась, и мы зашли внутрь, занимая места за общим столом; места хватало всем. Как и в Трельборге, все столы были поставлены вдоль длинной стены, за исключением стола, за которым сидел Свейн: он стоял возле очага. Свейн, мальчик и Торкель Высокий восседали за тем столом, наблюдая за нами, пока мы рассаживались, и, когда все гости уселись, тот толстый датчанин с серебряным рогом встал перед столом конунга и прокричал прислужникам, чтобы те шевелились, потому что сейчас все будут пить за здравие конунга.
Мы, йомсвикинги, умели пить. Дружинники не отставали от нас. Прислужники быстро наполняли кружки, мы поднимали их, выпивая за здравие. Здравица была такой, что нужно было выпить всю кружку до дна. Мальчик пил тоже, хотя его кружка была намного меньше наших.