Мы сидели после первого тоста, наслаждаясь сладким вкусом мёда и хорошо понимая, что многие из нас запьянеют после первой кружки. Медовуха Свейна была хорошо приготовлена, крепкая, я еще мог чувствовать, как она приятно обжигает мои внутренности, и подумал о том, что мне рассказывал Свартур. В Исландии был овраг, где собирали тинг, на котором жители могли встретиться и примириться. Неподалеку от него, буквально в паре бросков камня, находилось местечко под названием Чертов Овраг, там собирались для того, чтобы напиться. В Чертовом Овраге действовал закон – никто не может уйти недругом оттуда. Свартур пояснял, что суть была не в том, что люди напивались и начинались ссоры и раздоры, – наоборот. В том овраге решалось больше споров с выпивкой, дракой и пьяным братанием, чем на тинге. Возможно, то же произошло и у Свейна, подумал я. Йомсвикинги, которые вначале оказались заложниками, теперь мирно сидели в одном доме со Свейном и его людьми. Не было ни одного косого взгляда, а когда кружки наполнили снова, люди поднимали их за здоровье друг друга и раздавался смех.
Мы пили и ели, прислужницы зажаривали лесных птиц и куски оленины над очагом. Блюда с луком и лепешками передавались по кругу. Я был голоден и жадно ел. Вышел мужчина и начал играть на дудочке, но получил луковицей по голове и ушел. Дружинники кричали, что они будут слушать струнные инструменты и чтобы танцоры уже выходили. Вышли люди с лирами и варганами, практически голые девушки начали кружиться и извиваться вдоль столов, заставляя воинов выть и улюлюкать. Они всё танцевали, пока я допивал вторую кружку. Тогда появился раб с огромным кабаном на веревке, он прошел мимо очага к столу Свейна и отдал тому конец веревки, все время глядя на земляной пол. Свейн взял веревку. В доме стало тихо, было лишь слышно, как Свейн сказал рабу, чтобы тот уходил.
То, что в жертву будет принесен кабан, я знал. Мне это очень не нравилось. Когда охотник выпускает стрелу в свою добычу, это не страшно. Животное не догадывается ни о чем, пока острие не впивается в тело. Но привести дикое животное вот так в дом, полный шума и гама… Было неприятно смотреть, как животное боялось и дрожало, как пыталось выпутаться из веревки и убежать.
Свейн отдал веревку одному из прислужников, пока он выводил мальчика перед столом. Мальчику дали нож Свейна, и Эйстейн, сидевший рядом со мной, толкнул меня локтем и прошептал:
– Думаю, это его сын. Его зовут Кнут.
Датский конунг считал, что мальчик покажет себя храбрым и отважным в тот вечер и всадит нож в кабана, к чести отца на земле и Всеотца на небе. Но вместо этого он начал плакать. «Слишком много мёда!» – прокричал Свейн, смеясь, а потом схватил мальчика за голову и наклонил его к кабану. Тогда мальчик воткнул нож в него, кабан завизжал и отскочил. Там, где зверя полоснул нож, появилась кровь, а мальчик отпустил нож и высвободился от хватки отца. Он уже был готов убежать, но к нему подошел Торкель Высокий и взял его за руку. Мальчик прижался к нему и захныкал. Торкель и Свейн посмотрели друг на друга, взгляд Свейна не сулил ничего хорошего. Мне была видна лишь спина Торкеля, но я заметил, что он положил свою руку на рукоять меча, потом резко отодвинул от себя мальчика, подтолкнув его вперед, вынул меч и ударил кабана по шее с такой силой, что голова осталась висеть лишь на сухожилиях, а кровь лилась на земляной пол.
В палатах стало тихо. Все взгляды были прикованы к тем двоим, стоявшим у туши кабана, и к мальчику, прижавшемуся к Торкелю Высокому. Свейн озверел: он зарычал и оскалил зубы как собака, глаза были широко открыты, а кулаки сжались. Казалось, он собирается впиться в глотку высокому мужчине, но Торкель вложил меч в ножны и подошел к туше кабана.
– Кажется, кабан хотел напугать мальчика. – Он пнул тушу носком сапога и повернулся к прислужницам возле очага. – Поставьте здесь чашу и соберите кровь, так мы сможем принести ее в жертву нашему Всеотцу. И разрежьте тушу. Гости конунга голодны.
Кабан был порезан, кровь собрана в чашу и бокалы, Свейн вернулся за стол и напился, а Торкель Высокий вместе с мальчиком тихонечко сели в полумраке возле стенки. Снова зазвучали лиры и варганы, девушки принялись танцевать и снимать с себя одежды, оставаясь лишь в нижних юбках и прикрывая грудь шалями. Это сводило с ума мужчин, сидевших за столами, они вскакивали на столы и хватали себя за пах. Это продолжалось до тех пор, пока Свейн не швырнул свою кружку в сторону столов. Музыка сразу стихла, девушки разбежались, а воины сели на свои места. Какое-то время все сидели в тишине, потом снова начались негромкие разговоры и все поглядывали в сторону Свейна, который стал похож на старую ворчливую псину. Хальвар подошел ко мне с Эйстейном и прошептал, что хорошо мёд был достаточно крепким, потому что скоро Свейн напьется и заснет.
Был еще ранний вечер, но я, вероятно, уже сильно опьянел, потому что почти ничего не помню из тех событий. Скорее всего, я заснул, как и Свейн, за столом, а Эйстейн с другими ребятами перенесли меня на лавку возле стены, потому что именно там я и проснулся. Утро еще не наступило, в доме все еще было темно. Многие ушли, а те, кто остались, спали. Лишь двое не спали – Торкель Высокий и Сигурд, сын Буи. Они сидели возле очага, и Торкель чертил что-то палочкой на углях.
Я поднялся, но понял, что был еще пьян. Я постоял, пытаясь почувствовать пол под своими ногами, но потом плюхнулся на скамейку и взял кружку. Я до сих пор не могу понять, зачем я выпил еще пива. Я сидел за столом, Сигурд посмотрел на меня и ухмыльнулся, обнажив свои сточенные зубы, а потом повернулся к Торкелю.
– Здесь… И здесь… – Торкель показывал на черточки, которые он нанес на золу. – Вчера пришли еще корабли. Здесь. И здесь… Все это корабли Олофа. А здесь… – Торкель нанес длинную пунктирную прерывистую линию. – А это наши.
Сигурд в задумчивости погладил свою бороду, а потом снова посмотрел на меня.
– Ты, наверно, не понимаешь, о чем мы здесь толкуем?
– Нет, – ответил я, изо всех сил стараясь казаться трезвым, хотя бы на мгновение. – Я думаю, что понимаю. Корабли… Они ждут Олава.
– Олава Предателя, – уточнил Сигурд. – Так его зовет Свейн. Когда Олав пойдет от вендского конунга, Свейн поднимет жердь с насаженной конской головой и проклянет его. Если у него получится, то он лишит Олава головы и отправит ее по королевствам, чтобы люди глумились над ней.
– Олав предал его в Англии, – добавил Торкель. – Тогда-то он и взял четыре боевых корабля с серебром.
– Да, – кивнул я. – Я знаю.
Эти двое снова повернулись к карте, я слышал, как они говорили, что корабли скоро образуют сплошную линию от Ютландии до Сконе. Все проливы и фарватеры будут перегорожены. Здесь никто не ждал норвежского конунга, да и других тоже, проезжающих мимо. На суше стоял Даневирки, и я признался, что бывал там, что сам видел вал и частокол. Войско могло запросто прорваться через него, потому что вал был небольшим, да и людей, защищавших его, было немного, по крайней мере неподалеку от Воинской дороги, откуда я прибыл.
Торкель лишь покачал головой и объяснил, что Даневирки шел не через всю страну, занимая лишь часть земель на западе. Но Олаву не интересна суша. Ведь тогда ему придется покинуть свои корабли, и как же он тогда доберется до Норвегии? Помимо этого, он слыл морским конунгом. Олав не будет начинать войну на суше. Он захочет встретиться со своими врагами на море.
Эти двое продолжили свой совет. Дело высоких мужей и хёвдингов, подумал я, понимая не всё. Я взял свой топор, датский топор я оставил в шнеке, и потряс Эйстейна за ногу. Он лежал под столом и не просыпался, пока я не наклонился и не потянул за руку. Но Эйстейн не захотел идти со мной, он сообщил, что остается со Свейном. Здесь можно было заработать серебро, а на столе каждый вечер стояло мясо и пиво.
Так получилось, что я уехал один. Я ехал вдоль реки, ночь была холодной, а на ясном небе виднелись бесчисленные звезды. Я думал о Бьёрне и жалел, что рассказал ему о дочери. Если бы он сейчас спросил меня, что стало с Торгунной, я бы сказал, что не знаю, что Вагн с Торгунной уехали неизвестно куда, на юг или восток. Я же, видимо, пробудил в нем чувство отцовства или совесть, заставив его позабыть о безопасности, которую он нашел у Свейна. И снова мы были не вместе.
Плывя по мерзлой реке, я понял, что хочу отлить. Я остановил лодку и спустил штаны. Вдоль склона шла тропинка, на пьяную голову и по своей глупости я пустил струю в ее сторону. На нее попал луч, и струя так красиво начала переливаться разными цветами, что я позабыл и о брате, и обо всем остальном. Так бывает с нетрезвыми людьми, а я точно был пьян. Должно быть, я поскользнулся, потому что следующее, что я помнил, как падаю в реку со спущенными штанами на щиколотках. Я ударился больной ногой об наледь и крикнул, не столько от боли, сколько от злости за все плохое, что произошло в моей жизни. Я встал на ноги, топором срубил палку в русле реки и с ее помощью поковылял к тропинке.
32Лето у моря
Всю зиму я прожил у Свартура, дни становились длиннее, снег начал таять. На иве набухли почки, гуси возвращались с юга, а овцы принесли приплод. Мы с Сигрид помогали по двору, я сделал ей лук, чтобы она могла ходить вместе со мной на охоту. Она оказалась хорошей лучницей и могла обойти в этом деле даже некоторых мужчин, вместе с ней мы снабжали хутор дичью. Во второй половине весны к берегу причалили боевые корабли, люди начали наполнять бочки водой, а некоторые принялись разглядывать нас. Все мужчины, живущие на хуторе, собрались во дворе, в руках я сжимал датский топор, но тут Свартур крикнул пришлым, что он один из воинов Свейна и что находится под его защитой. Я уже готов был крикнуть Сигрид, чтобы она уходила, что ей надо уезжать в Ходдегард, который находился неподалеку, чуть севернее по побережью, и спрятаться там. Но воины прислушались к словам Свартура, вернулись на свои корабли, подняли якоря, поставили паруса, и вскоре они исчезли в тумане.